Год со Штроблом

35

Праздничные дни позади. Норма осталась ими в общем и целом довольна. В субботу утром от нечего делать поплелась к себе на работу, полила цветы на подоконниках, разобрала поступившую почту. Штробл, вернувшийся после десятичасовой планерки, удивился:

— Откуда такая прыть?

— Время некуда девать, — ответила она и неторопливо направилась к двери, всем своим видом показывая, что намерена насладиться весенним солнцем и воздухом.

— Когда у тебя опять будет времени невпроворот, — миролюбиво сказал ей вслед Штробл, — напечатала бы ты пару страничек для доски объявлений.

— Я не говорила, что оно у меня лишнее, — ответила она. — Но если вам надо, напечатаю.

И напечатала, и даже взяла текст в красную рамку. Это было сообщение об образцовой работе в субботу вечером сварщиков Зиммлера и Вернфрида. Вернфрид, кто бы мог подумать!

На другое утро, прогуливаясь по главной магистрали стройки, Норма увидела, что окно кабинета Штробла распахнуто, а сам он энергично кого-то убеждает. Она сразу сообразила, что со Штроблом Вера. Как быть? Пройти мимо? Сделать вид, будто не заметила? Все-таки зашла в приемную, поздоровалась с обоими через дверь, принялась поливать свои цветы. Норма слышала, как Штробл с Верой о чем-то весело переговаривались; потом они ушли, ничего не сказав ей на прощание.

Она отправилась на пляж, поплавала немного, повалялась на солнце, пропуская струйки песка сквозь пальцы, но это ей быстро надоело. Что бы такое предпринять? Ничего особенного в голову не приходило. А не перекусить ли для начала?

Только успела Норма дойти до столовой, как сюда же на газике с опущенным верхом подкатили Штробл с Верой. На Вере по-прежнему были пропылившиеся джинсы и белая блузка в зеленый горошек, волосы ее от встречного ветра спутались. Штробл поставил машину под соснами у столовой.

— Привет, — крикнул он ей. — Не составишь ли нам компанию?

— Пообедаем вместе, идет? — добавила Вера.

Взглянув на их возбужденные, раскрасневшиеся от быстрой езды, встречного ветра и весеннего солнца лица, Норма глубоко вздохнула и сказала:

— Идет!

В столовой было прохладно и почти пусто. Это они так «обмывали» вчерашнюю ударную работу, объяснял Штробл Норме. Захотелось забыть на час-другой о кранах, сварке, монтаже, прокатиться с ветерком на машине — это была идея Веры, почему-то счел нужным подчеркнуть Штробл, а та, слушая его, согласно кивала. Нагуляли себе аппетит, продолжал Штробл, и им пришла в голову идея пообедать в кругу друзей, если, конечно, удастся застать кого-нибудь из них в такое время на стройке. И Норма встретилась им как нельзя более кстати. Она ведь не против? Или у нее другие планы?

Других планов у Нормы не было. Как и они, Норма заказала солянку, с аппетитом ела бутерброды с ветчиной и салями, одним духом выпила рюмку водки. Она переводила взгляд со Штробла на Веру и с Веры на Штробла. «Нет, не пара они, нет, — подумала она. — А я им не компания».

Но водка подействовала на нее, она оживилась, начала шутить; ей хорошо было сидеть вместе со Штроблом и Верой в столовой, она уже очень давно не болтала так весело, не вела себя столь непринужденно…

И никакой головной боли утром. Все отлично, жалоб нет! Герд приехал утренним поездом, со Штроблом они встретились после общей оперативки. Встреча вышла бурной, радостной, будто они не виделись целую вечность.

— Целых три дня с женой! Неслыханное, незаслуженное счастье! Я прямо сгораю от зависти! — восклицал Штробл.

Но по нему не было заметно, что его мучает зависть. К тому же он сразу перешел на деловой тон, поставил Шютца в известность о ходе работ за праздничные дни и повторил то, что успел уже доложить на оперативке:

— Еще четыре дня — и мы в графике!

Норма принесла им кофе. Они взяли свои чашки, не подняв головы.

— Дело в наших, а значит, в надежных руках, — говорил Штробл Шютцу, отпивая горячий кофе. — Навалились мы изо всех сил. Да еще четыре дня! Да, все смотрят на нас, и мы не можем позволить себе потерять темп! Но все это, по правде говоря, уже пройденный нами этап. Ударный участок сейчас — это монтаж бака высокого давления реактора. Посмотрел бы ты на наших молодцов — высший класс! Нет, ты в самом деле посмотри! Не беспокойся, от работы ты их не оторвешь. Их никто от дела не оторвет — ни опалубщики, ни шпаклевщики, ни Вера, ни ты, ни даже я, — и Штробл ударил Шютца по плечу, беря из рук Нормы телефонную трубку. Прислушался, кивнул, помрачнел и повторил: — Да, конечно, я понял. Сварщики из ДЕК прошли по помещениям со свежей шпаклевкой, да, да! Я не глухой! Материальный ущерб… Тринадцать тысяч пятьсот марок. Нет, вы послушайте, не тринадцать и не четырнадцать, а тринадцать тысяч пятьсот. Как точно подсчитали! Конечно, свинство… конечно, всыплю им, сегодня же… Это шпаклевщики, — сказал он Шютцу, положив трубку. — Они взялись за субботу вынести из двадцати боксов строительный и прочий мусор, оставленные рабочими инструменты, чтобы за воскресенье прошпаклевать и превратить в гладкую, легко моющуюся поверхность полы не в двадцати, а в целых двадцати девяти боксах. Им помогли строители. Короче, они свое слово сдержали, и могут этим гордиться. Само собой, что инструменты и аппаратуру монтажников и сварщиков они перенесли в помещения, где шпаклевка была завершена раньше. Но вместо того чтобы сложить сварочные аппараты в передних, они сложили их в задних боксах. Словом, утром сварщики своих аппаратов не нашли. Вечная дилемма, — устало закончил он. — Для одних что-то хорошо, а как оно обернется для других? Держу пари, сейчас нам оборвут телефон. А как ты думаешь? Не все же потопали как слоны за своими аппаратами по свежепрошпаклеванному полу, не у всех, в конце концов, мозги набекрень! Представляешь, какими словами нас поминают те, у кого по милости шпаклевщиков вынужденный простой!

— Уже звонили, — просунула голову в дверь Норма. — Вы же никому не даете слова сказать! — Вошла, открыла блокнот на нужной странице. — Вот, семь часов десять минут: сварщики жалуются, что не могут вовремя приступить к работе. Звонил Вернфрид.

— Еще бы! — Штробл потянулся за каской. Спросил Шютца: — Ты со мной?

Шютц успел обменяться несколькими словами с Нормой.

— Как отдохнул? — спросила она брата.

— Хорошо, — сказал он просто, но Норма поняла, что это больше, чем просто вежливый ответ.

Герд рассказал ей о Фанни и о детях, которых Норма почти не помнила. Но слушала она внимательно, ей словно позволили заглянуть в мир, бесконечно далекий от того, в котором живет она.

Потом она видела в окно, как брат со Штроблом прошли мимо березок и свернули за угол. Руки у Штробла успели загореть. «Ему бы сегодня надеть белую рубашку, — подумала Норма. — Было бы подходяще». И мысленно представила себе Веру в белом платье. Да, белое пошло бы к ее черным волосам и черным глазам. «И тогда они смотрелись бы вместе, — подумала Норма, — да еще как!» Сняла чехол с машинки, нервным движением заправила чистый лист бумаги.

Начал цвести дрок. Он пламенел справа и слева от тропинки в бывшем сосняке — его почти весь вырубили и выкорчевали, — которая вела к шоссе. На рябинах раскрылись белые зонтики. Прямо у них из-под ног шмыгнул в сторону зайчишка.

Когда Штробл объяснил, что изменилось на участке за три дня его отсутствия, Шютц сказал:

— Эрика написала нам из Минска. У Фанни такое ощущение, что Эрика к тебе вернется. Она считает, что Эрике, наверное, было необходимо пожить с тобой порознь.

Штробл наблюдал, как невдалеке бульдозер, опустив щит и громко урча, таранит кусты ежевики, цепкие корневища и пни. Шютцу он ничего не ответил.

— Ты знал, что она закончила дипломную работу? — спросил Шютц.

Штробл покачал головой. Тем временем они оказались на дороге и шли навстречу ветру, поднимавшему тучи пыли. То и дело приходилось сходить на обочину, пропуская идущие на большой скорости самосвалы и бетоновозы. Они подошли уже к главному зданию, и Шютц забыл, кажется, о своем вопросе, но Штробл вдруг проговорил:

— Из Минска, значит…

И вдруг в нем словно какой-то выключатель щелкнул: сразу вернулся к этой несчастной истории с зашпаклеванным полом и покрытием, которое кем-то испорчено, грозился лишить виновных премии и, с другой стороны, предъявить финансовые требования к смежникам, у которых хватило ума черт знает куда унести сварочные аппараты.

На участке Штробл первым делом остановился проверить, как продвигается работа у Эрлиха и Карла Цейсса, а Шютц подошел к Зиммлеру — тот помахал ему рукой. Оказалось, ничего особенного, просто Зиммлер закончил свой цикл, собрался ехать домой и хотел перед отъездом заплатить партвзносы. Достал из нагрудного кармана несколько купюр, отложенных заранее.

— У меня при себе ничего нет, — сказал Шютц. — Ни ведомости, ни печати. Я что, по-твоему, с собой их ношу? Заходи в обеденный перерыв в барак.

— А вдруг тебя там не окажется, что тогда, а?

— Заплатишь в следующий вторник. Все равно я принимаю взносы при следующей пересменке циклов.

— Я хочу заплатить сегодня, — Зиммлер послюнявил палец и принялся пересчитывать купюры.

Шютц начал терять терпение. На Зиммлера его вид никакого впечатления не произвел.

— Лучше сегодня, — гнул он свою линию, — если на неделе ко мне приедут каменщики, что тогда, а? Придется мне взять отпуск, и во вторник меня на стройке не будет.

«У него, кажется, не все дома, — подумал Шютц. — Ни с того ни с сего собирается взять отпуск. Из-за какого-то крольчатника, наверное!» И переспросил:

— Что-то я тебя не понял! Отпуск? Ты разве заявление подавал?

— Может, и обойдусь, — Зиммлеру явно хотелось дать Шютцу понять, в какой запутанной ситуации он оказался.

Все его сложности связаны с тем, что он не знает, когда к нему приедут каменщики.

— Пусть они назначат точный день. Тогда напишешь заявление, мы разберемся, решим, кем тебя подменить.

Зиммлера вывести из себя непросто. Он и сейчас не разозлился, а сказал с упреком:

— Думаешь, эти дружки только и мечтают подвести мне пару стен под крышу? Они согласились только потому, — объяснял он, — что Клаус Зейферт — это их бригадир — женат на кузине моей жены. Не сомневайся, у них есть варианты почище моего, понял? Возьми, к примеру, летние дома отдыха для предприятий. Знаешь, сколько они на этом заколачивают? А насчет времени, так это у них, как у нас. Они тоже работают в цикле. В Шпреевальде. Если не повезет, останусь я со своей известкой и кирпичами на бобах. Положим, пиво, которое я для них закупил, не пропадет. А стены-то сами не вырастут, а? — Зиммлер вошел в раж, щечки его раскраснелись. — Ты что, не знаешь, как оно в жизни бывает, а, Шютц? Лет пять подряд тесть повторял как заведенный: «Вот построят в городе высотный дом для ветеранов труда — вы от меня и избавитесь!» Теперь дом построили. Уезжает он? Жди! Тысяча всяких причин! «Что станет с вишнями, когда некому будет отпугивать скворцов? А вдруг дочь решит избавиться от домашней птицы? Свинарник-то уже пуст!» Об отъезде больше ни слова. Дети повырастали; им нужно побольше места, правда? А сколько комнат в таком домишке, как наш? Три, не больше. Вот и выходит, что пристройка мне нужна как воздух. И значит, от каменщиков я завишу, как от господа бога. Может, на следующей неделе они освободятся. Откуда мне знать?

Шютц не раз и не два пытался прервать этот поток слов. Наконец удалось. Но что ему оставалось? С цифрами и фактами в руках доказывать Зиммлеру, что каждый сварщик и каждый час его работы — на строжайшем учете, особенно в последние недели? Как будто для Зиммлера это новость!

Отпуска расписаны. Сейчас лето. И надеяться, что кто-то уступит тебе очередь, глупо. Составленный ими график отпусков учитывал всевозможные и необходимые перемещения рабочих. Дать внеочередной отпуск? Немыслимо!

— Заболей я — вы бы без меня справились, верно? — не уступал Зиммлер.

— Во-первых, ты не болен, — возразил Шютц. — А во-вторых… Неужели я и впрямь должен напоминать тебе, Зиммлер, что ты член партии?

Не сдержался Зиммлер, вышел все-таки из себя, воскликнул:

— Всегда я! Среди всех наших ребят именно я всегда тот, кто «входит в положение»! Потому что я член партии, да? Ты давай на меня так не пялься, я знаю, что и тебе, и другим партийным приходится не легче. Поэтому, значит, я всегда и «вхожу в положение», болван я эдакий! Но скажи ты мне, Шютц, разве это справедливо?

Итак, Зиммлер спрятал свои деньги, и Шютц не сомневался, что в следующий вторник он будет на месте. Неплохо. Еще лучше, что подошел Юрий и угостил папиросой. Шютц к папиросам не привык, но разве в этом дело?

Подбежала Зинаида. Она, видно, только того и ждала, чтобы Юрий оказался рядом с Шютцем, и замахала рукой Саше, который с недовольным видом отключил свой сварочный аппарат и приблизился к ним.

— Мы думаем, — проговорила Зинаида, задыхаясь, — что сегодня сто́ит провести пикник в лесу. Юрий сказал, что пяток судачков ему уже подмигнули: желаем, мол, попасться на твой крючок. Нам что нужно: небольшой котел для ухи. Ну, ты знаешь, Герд. Хлеб и сало мы принесем.

— Сегодня? — Шютц решил удостовериться, не ослышался ли он.

Переводя взгляд с Юрия на Сашу, он думал о том, что многие провели в поезде бессонную ночь, чтобы попасть на стройку к началу нового цикла.

— Скоро мы выходим на «главную улицу», — сказал Шютц, — и это просто необходимо отпраздновать. Причина подходящая! Вроде бы подведем кое-какие итоги!

Морщинки у глаз Юрия сложились в острые уголки, пока он что-то говорил Зинаиде.

— Юрий сказал, — перевела Зинаида, — чтобы посидеть вместе, особой причины не требуется.

— А не слишком ли сегодня ветрено вообще-то? — сам не зная почему, спросил Шютц.

Юрий начал что-то говорить Зинаиде, а та слушала его и, склонив голову набок, искоса поглядывала на Шютца.

— Его дед, — начала она, — обычно собирал гостей за столом, когда все члены семьи были в сборе: и сыновья, и дочери, словом — все. Праздновать лучше всего, говаривал дед, когда все на месте. А в нашей семье все на месте в дни пересменки цикла, то есть сегодня.

А потом, тяжело вздохнув, Зинаида добавила еще кое-что от себя. Так, по крайней мере, показалось Шютцу, потому что Юрий больше не сказал ни слова.

— И еще дедушка Юрия говорил: «Мы семья веселая, значит, нам обязательно и выпить, и закусить, и песни попеть положено. Если солнышко светит или ночь лунная — в поле под стожком посидим или в лесу на полянке. А дождь польет или ветер сильный задует — в доме устроимся».

— Мудрый был дед, — буркнул Шютц, а сам подумал: «Хорошо вам, среди ваших нет Зиммлера, у которого сегодня одно на уме: как бы побыстрее смотаться домой; нет и Вернфрида — этот ходит с кислой физиономией, потому что не смог вовремя получить сегодня свой сварочный аппарат, он в таком настроении кому хочешь праздник испортит. А Эрлих? Он что-то приболел, не в духе и вообще хандрит. Хотя такой пикник — его, профорга, дело. Ну, не знаю…»

А вслух сказал:

— Договорились! Значит, сегодня! Кто отвечает за подготовку?

— Вот кто! — воскликнула Зинаида и подтолкнула вперед Сашу. — Раз ты профсоюзный лидер — докладывай.

Но Саше было что-то не до шуток. Он мягко, но решительно отвел руку Зинаиды и сказал: за ним, дескать, дело не станет, что надо, закупят.

Юрий похлопал Шютца по спине.

— Ты чем озабочен, секретарь? — переводила Зинаида. — Тебе что, для встречи с друзьями специальная программа нужна? Нет? И нам — нет! Так о чем голова болит, секретарь?

Честно говоря, кое-какую озабоченность Шютц все же ощущал. Особенно потому, что предстояло предстать перед Бергом и объяснить, почему для встречи с друзьями никакой программы не требуется.

Выслушав его, Берг добродушно спросил:

— Один вопрос: как ты считаешь, имеет такая встреча политическое значение? Вот видишь! Если вы ее плохо организуете, это и будет иметь политическое значение!

«Вот так поворот!» — подумал Шютц, а вслух сказал:

— Этот твой аргумент для меня — прямо цирковой номер! Надо же…

Берг нахмурился для вида:

— Я тебе покажу цирковой номер! — и безо всякого перехода: — Вы пиво достали?

Шютц настолько удивился, что Берг счел нужным пояснить свою мысль:

— Я всего-навсего спросил тебя, достали вы пиво или нет? Что глаза вытаращил? Ну, бочонок пива, наши фирменные пивные кружки — керамические? А сардельки, чтобы пожарить? Вы ведь, как я понимаю, собираетесь отдохнуть на природе? Кому уха, а кому и сардельки. А что, если Юрий с рыбалки придет с пустыми руками? Надо и такой вариант предусмотреть, иметь на всякий случай свой НЗ. Да продумайте, какой сувенир подарите друзьям. Вазу или шкатулку — словом, смотри сам! Чтобы память о встрече осталась. Разве это не политика?

— Боже мой, — вздохнул Шютц, — ты хочешь превратить пикник в фестиваль! С вручением вымпелов и сувениров. Хорошо еще, что я не сказал тебе, где мы собираемся. Не то ты явился бы и организовал бы все на уровне мировых стандартов! С тебя станется.

— Не-ет, — улыбнулся Берг. — Это твоя забота. Но если захочется, приду. Или ты думаешь, что я вас не найду? Да, у меня к тебе серьезный разговор.

Он вот зачем вызвал Шютца: в ближайшее время ожидается визит. Совместная правительственная комиссия ГДР и СССР хочет удостовериться в ходе монтажных работ.

— Всем необходимо уяснить себе, что это значит — принимать правительственную комиссию такого уровня, — Берг подчеркивал каждое слово. — На стендах должен быть показан и ход соцсоревнования, и выполнение плана. И наведите чистоту повсюду! Не только на рабочих местах. Знаешь сколько за праздничные дни собралось на лестничных клетках, в местах для курения всякой дряни — окурков, смятых газет, апельсиновых корок. Герд, дружище, чтобы все у вас блестело…

Уходя из кабинета Берга, Шютц спрятал в карман листок бумаги, на котором записал целый ряд замечаний и пожеланий. Кое-где он написал в скобках: «Отвечает Эрлих!» Кое-где поставил знак вопроса.

Сел на велосипед, поехал к Норме.

— Ты должна мне помочь, — сказал он и перечислил, что ей закупить для встречи на вечер.

— Вы что, с ума посходили? — спросила Норма. — Одному хочется, чтобы я работала по воскресеньям, другому — чтобы я была у него на побегушках. Когда я пришла сюда, мы ни о чем таком не договаривались!

— Ну, ну, не ершись, — сказал Шютц. — Или что-нибудь опять стряслось?

— Нет, ничего, — зло отрезала Норма.

Но все-таки записала все, о чем просил Герд. Зазвонил телефон, она с недовольным видом схватила трубку и вдруг просияла — на другом конце провода Уве!

— Как это ты вычислил наш номер телефона? — крикнула в трубку Норма. — Ты просто фокусник!

— Спроси его, успел ли он за это время жениться? Или, может, его уже назначили министром? — подсказал Норме Шютц.

— Он говорит, выбор невест богатый, но время терпит. А министр у них в расцвете сил, придется набраться терпения, — рассмеялась Норма.

— Тогда за чем же дело стало? — Шютц вырвал у Нормы трубку из рук. — Приезжай, отдохни на море!

А Уве возьми и скажи, что как раз и собирается заглянуть к ним, может быть, даже на этой неделе. «Что, довольны?» — и положил трубку.

— Вот и пойми его, — сказал Шютц Норме немного погодя.

Та убрала руки с клавиатуры и вопросительно посмотрела на брата.

— Нет, каков? — сказал Шютц. — То на глаза не показывается, а если и да — то с блицвизитом, как транзитный пассажир, между посадкой самолета и отлетом! В чем он велик, так это в телефонных разговорах, и то от звонка до звонка проходит целая вечность. А тут говоришь ему: «Приезжай!» — и он тут как тут?

— А что, я его вполне понимаю, — сказала Норма. — Он у нас такой.

Вечером Шютц сидел у костра, обхватив ладонями колени, и был несказанно рад, что не нужно ни речей произносить, ни организовывать. Сиди себе, отдыхай.

Карл Цейсс, сидевший где-то рядом, меланхолично пощипывал струны гитары.

— А такую мелодию знаешь, Герд? — он вдруг пересел поближе к Шютцу, взял несколько аккордов и негромко, тоненьким голосом запел.

— Мне нравится, — кивнул Шютц. — Сам сочинил?

— Тоже скажешь «сам», — замотал головой Карл Цейсс. — Это последний шлягер группы «Смоуки».

— Я подумал, что это ты у нас такой мастак, — пошутил Шютц и подумал: «Ни группы «Смоуки» я не знаю, ни ее последних шлягеров. Надо бы мне поднахвататься новинок джаза, не то молодняк вроде Карла Цейсса переведет меня, чего доброго, в разряд старичков — любителей оперетты».

Сильный порыв ветра, от которого они пытались укрыться за «крепостным валом» из сухих водорослей, раздул пламя костра. На мгновение Шютц увидел отблески языков пламени на лицах Штробла, Веры и пристроившейся поблизости к ним Нормы.

— Вот так же я впервые сидела у костра с отцом, — сказала Вера, наблюдая, как огоньки ползут по веткам, которые подложил Штробл. — Я тогда была маленькой девочкой, как сейчас моя Олечка. Вокруг была непроглядная темень, а из степи в нашу сторону тянулся туман.

Норма прислушивалась, время от времени подбрасывая в огонь сухие сучья.

— Мы в тот день собирали грибы, долго-долго, — рассказывала Вера. — Мой папа — заядлый грибник, это все его друзья знают. Может быть, он приедет. Будет тогда жалеть, что для грибов еще не время.

— Приедет? Сюда? — спросил Штробл.

— С правительственной комиссией, — кивнула Вера. — Может быть. Он у меня потомственный рабочий. В двенадцать лет уже работал на ткацкой фабрике. А в шестнадцать воевал против Колчака, в коннице. Когда у него гостит Олечка, ему приходится без конца рассказывать ей о тех временах. Она, вообще-то, непоседа, верткая как юла. А с дедушкой готова сидеть часами и слушать, слушать.

— Расскажи еще об отце, — попросил Штробл.

— Еще? — она подперла голову ладонями, взглянула на него со стороны. — Отец у меня хороший. Его уважают, советуются с ним. Да, часто приходят за советом. А когда уходят, у них такое ощущение, будто это не он им что-то посоветовал, а они сами нашли ответ на свои вопросы.

— Еще! — потребовал Штробл.

— Если он приедет с комиссией, он здесь отпразднует свой день рождения, — сказала она, и ее черные, чуть раскосые глаза потеплели. — Ему исполнится семьдесят, хотя никто ему его лет не дает. Отовсюду придут поздравления, особенно из АЭС. Он многие из них проектировал. После гражданской партия послала его на учебу, в энергетический институт. Отец в Москву приехал в кавалерийской шинели, в буденовке, да… До войны в нашей семье родилось четверо детей, а я, младшая, родилась уже после войны. И папа сказал тогда: «Это мой лучший проект!»

— И он прав! — воскликнул Штробл.

— О, нет, — покачала головой Вера, отстраняясь от костра. — Конечно, нет, он просто пошутил. Но меня он любит. И я тоже очень люблю его.

На небе собирались тучи. Со стороны залива доносился неумолчный гул прибоя. А над стройкой небо светлое, видно, как слегка клонятся в сторону черные верхушки сосен.

— Вера, спойте, пожалуйста, — попросил Эрлих.

Первой затянула песню Зинаида, которая приподнялась, опершись о плечо Саши. Ее высокий, несколько хрипловатый голос поначалу дрожал, но постепенно окреп, и тут его подхватил низкий, приятный голос Веры, за ней вступили и Юрий с Володей. Верховой ветер попытался заглушить своим шипением их песню, но не тут-то было, друзья уже вошли во вкус.

Шютц думал: «Вот собрались мы у костра, нам тепло и хорошо, но как же далеко отсюда живут люди, о которых думают Вера и Юрий, Володя, Зинаида и которых они любят! Не сотни, а тысячи километров пролегли до тех мест, где гудит сейчас ветер над полями или пылает над тайгой огненный диск солнца. Чтобы представить, как тесно все они связаны, хорошо бы взлететь высоко-высоко, туда, где тучи быстро бегут мимо мерцающих звезд, и поглядеть оттуда вниз. Вот именно, — думал Шютц, — с такой точки обзора многие проблемы, от которых голова кругом идет, покажутся пустячными».

Он повернулся к Эрлиху, объяснил, что сейчас чувствует. Тот ответил ему не сразу.

— В такой попытке есть свой резон. Но тогда я увижу сверху, как близко от нас находятся наши западные соседи. Граница — это такая тоненькая черточка, что с верхотуры ее и не заметишь. А кипящие котлы в Африке, в Юго-Восточной Азии — они тоже окажутся совсем рядом. Не-ет, Шютц, большие расстояния тоже имеют свои преимущества! Давай доверимся нашему испытанному земному взгляду, даже если мы иногда за деревьями и не видим леса.

По кругу пошла бутылка водки. Кто-то сунул прямо под нос Шютцу кусок жареной колбасы, он ловко снял его с шампура.

— Знаете что, — воскликнул Шютц минут пять спустя. — А ну-ка, споемте все вместе песню о «лебервуршт»! Я запеваю: «Солдатушки, браво ребятушки!..» — и он подмигнул Юрию: — Видишь, я ее уже пою по-русски!