Год со Штроблом

4

Работать циклами на стройке означало вот что: неделю работали по двенадцать часов в сутки, следующую — отдыхали. Для монтажников, которым приходилось долго добираться до стройки из отдаленных от нее мест, работа по циклам была наиболее приемлемой.

— Если нам повезет, — говорил Шютц Фанни по телефону, — цикл выпадет таким, что я буду дома в те недели, когда ты работаешь в вечернюю, и тогда нам не придется вызывать к детям бабулю.

Им пришлось долго искать, пока они нашли пенсионерку, согласившуюся забирать детей из яслей и садика и присматривать за ними по вечерам, когда Фанни уходила во вторую смену. Обходилась эта женщина недешево. Она запросила почти столько же, сколько другие бабули, занимавшиеся с детьми до прихода взрослых ежедневно, но была добра к детям и чистоплотна. Но раз Фанни беременна, ей недолго осталось работать посменно.

Свободные от работы циклы будут чем-то вроде недельных отпусков, при этой мысли Шютц с удовольствием потянулся на своей полке — неплохо, что и говорить! Поезд на стройку идет в подходящее время, обратный — тоже.

Работая в Штехлине, Шютц никаких плюсов в работе циклами не видел. Да и чем ему было заниматься дома целыми неделями? Его тянуло в Штехлин, к Штроблу, Эрике, Юрию. Иногда к ним присоединялся Саша, от случая к случаю — Зиммлер, но тот пореже, потому что каждую субботу ездил домой. Вечера у подрагивающего пламени костра. Аромат ухи. Тягучие песни Зинаиды под низкие, чуть слышные аккорды гитары.

А днем он работал рядом с Юрием. Резкий свет в боксе. И Юрий со сварочным аппаратом, он накладывает шов за швом на отливающую матовым серебром главную рециркуляционную трубу. До десяти швов кряду, и все они получали высшую оценку — единицу, в худшем случае — одну и две десятых. Потому что оценка «одна и три десятых» означала уже брак. Но о такой оценке при работе Юрия не могло быть и речи. Научиться сваривать, как Юрий. Не только Шютц проникся таким желанием, Зиммлер тоже, Зиммлер, с его по-детски розовыми щечками, улыбающийся, обходительный. Он вбил себе в голову, что любой ценой добьется вдобавок к имеющимся специальный паспорт на право сваривать высококачественную сталь. Подобно Шютцу, он не спускал глаз с рук Юрия, старался подражать каждому его приему, тренировался, как он, все снова и снова, а потом вместе с Шютцем пошел к Штроблу и сказал:

— Требуй от нас чего хочешь, но раздобудь нам сварщика-наставника.

А Юрий, которому они показывали образцы своей сварки, иногда говорил уже:

— Да, хорошо, — так обычно говорят, когда видят перед собой искрение старающихся людей. — Это ты вполне прилично сработал.

Но потом Юрий начинал присматриваться, вокруг глаз собирались острые морщинки, и вот уже он указывает на разные места шва — не требуется никакого рентген-контроля, чтобы доказать, что для оценки высокого качества пока далеко.

Добиться чего-то, стать парнем, о котором говорят: «Этого мы возьмем в нашу команду…» Шютцу страсть как хотелось, чтобы так говорили о нем, как в школьные годы, когда после уроков они бежали играть в футбол. Но не получалось у него. Всегда находился кто-то другой, умевший отбить головой опасный мяч, навешенный на штрафную, или, наоборот, дававший прострелы в штрафную так, что только забивай… Он часто присутствовал при том, как составляли школьную команду, и сам поднимал руку и кричал: «Надо его в команду!» Того, другого. А вот в волейболе, где он особенно ни на что не рассчитывал, случилось вдруг, что слова эти были сказаны в его адрес. И не единожды, а говорились постоянно. В волейбольной команде десятого класса он был забойщиком, от него ждали резких, точных ударов, и он своих не подводил.

Когда дошло до выбора профессии, о чем бы он ни думал, одна мысль не оставляла его: уйти в море! Над головой — прозрачнейшей голубизны небо, и ты поднимаешься на палубу судна, над которым вытянули свои длинные шеи портовые краны. Скрипят лебедки, гудят буксиры. Чайки оставляют белые кляксы на вымытых палубах. Шумно. Ярко. Деловито. Холод покусывает, но ведь на тебе толстый пуловер, а внизу, где гудит машина, от которой содрогается все судно, тепло. Его место там, внизу.

Масленки, протирочная ветошь, разводные ключи — на суше этого хватило бы на целую мастерскую, а на море это в руках человека, стоящего у машины. И он свое дело знает. Он по звуку определяет, нет ли трущихся без смазки деталей, а если они появляются, готов работать сутками, пока не наладит машину. Якорь в родном порту они подняли в лютую стужу. А две недели спустя так жарко, что пот заливает глаза. Темнокожие докеры носят под раскаленным солнцем мешки на палубу. И снова — поднять якорь! Поднять? Но сперва спрашивают тех, кто работает у сердца корабля: «В машинном все в порядке?» — «Все в порядке!»

Это одна возможность! А вот другая: площадь переполнена молодежью, а в середине площади они, его группа! Четверо-пятеро ребят, электроорган, ударник, гитары. Их любят за то, как они сыгранны. Любой звук, любой аккорд на месте, слышен каждый голос и любой инструмент. Ничего общего с «и раз, и два, и раз-два-три!». Полного слияния они добились нелегким трудом — и парни, и девушки вознаграждают их за это бурей аплодисментов, они ни за что не желают отпускать этих четверых-пятерых ребят, один из которых Шютц.

— Сынок, — говорит мать, — как ты совместишь свой корабль и свою группу? Ничего путного не выйдет, если ты станешь разбрасываться.

— Почему бы и нет, мама? Может, у меня выйдет и то, и другое. Сперва одно, потом другое? Или что-то третье?

И он воображает, как с правами на вождение автомашин всех классов в кармане сидит за рулем специальной машины с мощными профильными шинами и ведет ее к далеким, неисследованным землям. Рядом важные люди: биолог и зоолог, геолог и врач. Начинается снежная буря, а они лишь на пути к вершине. Оставшиеся в базовом лагере в тревоге: сейчас они как раз перед серпантином… Но тут кто-то произносит:

— Что с того? Ведь за рулем Шютц.

Само собой, он собрал уже все необходимые для поступления в пароходство документы. И подумал о будущем: пару лет простоит у машины, потом выучится на инженера, станет третьим, вторым, первым механиком. Первым механиком судна!

А потом он сидел перед Германом Байером, другом отца по заводу, и яркие картины рассы́пались в прах, будто каждая из них не была обеспечена прочными гарантиями. И о море нечего больше и думать, потому что с каждым днем все острее вставал вопрос: «Какой будет твоя жизнь и жизнь твоих брата с сестрой?» Герману Байеру он сказал:

— Только не на завод. Двадцать лет у одного станка, как отец? Каждый день той же дорогой, всю жизнь, нет, это не по мне.

Они обсудили все с Германом Байером и остановились на профессии монтажника трубопроводов.

— Тогда ты будешь не так далеко от родных, а повидать сумеешь много. И с деньгами станет полегче, а они вам нужны.

И судно вышло в море без него, и на площадях во время концертов он стоял среди тех ребят, кто подбадривал или освистывал четырех-пятерых других парней, и специальная машина с мощными профильными шинами взбиралась вверх по крутому серпантину без него. Он же отправился в Штехлин…

Поезд застучал по стыкам пути в каком-то городке, свет фонарей на секунду осветил купе. «А теперь меня вызвал Штробл, — думал Шютц. — Через семь лет после Штехлина я ему понадобился».