Год со Штроблом

18

Чайки покачивались на волнах Бодденского залива. Головами все они повернулись к востоку, чтобы ледяной ветер не раздувал их оперение. Так они и сидели, напоминая стайку свежевыструганных деревянных флюгеров, повернувшихся по ветру.

Стоило подняться первой чайке, как за ней последовали остальные. Словно вздымаемые сильным ветром огромные перья, они ввинтились высоко в небо, а потом пошли кругами над недвижной почти поверхностью залива, над молом из насыпной гальки, над одиноким мужчиной. Инстинкт заставлял их искать пищу там, где есть жизнь. А в этот предзакатный час на ближайшем участке пляжа одинокий мужчина был единственным живым существом, может, от него что-нибудь и перепадет. И они с жадными криками спускались ниже и ниже.

Морской ястреб слишком величествен, чтобы тревожиться по пустякам. Он сидел неподвижно на высокой скале над морем. Пищу он добывал в лугах и болотах подвластного ему участка, подобно коронованному владыке, пристально оглядывал свои владения. Он давно высмотрел мужчину, как отлично видел все, что двигалось и что застыло в его округе: дамбу из желтого песка, строения из серого бетона, людей, что-то с шумом делающих. В тишине своего участка, окруженного водой, он подумал, что дамба надолго останется границей для грозящего ему с юга беспокойства, это придало ему гордости и уверенности в себе, и он ничуть не опасался мужчины, стоявшего внизу и, прикрывая глаза от солнца ладонью, наблюдавшего за тем, что поднималось над землей по ту сторону плотины.

Шютц не обращал внимания ни на морского ястреба, ни на чаек. Оттуда, где он стоял, отлично видна вся стройка; он пришел сюда, чтобы, отрешившись ненадолго от тысячи сделанных и несделанных в последние дни дел, очертить для себя четкую картину того, что ему предстояло. Его первый вывод: от него требовалось больше, чем он может дать по своим знаниям, навыкам и способностям, что как дважды два четыре подтверждалось тем обстоятельством — и это уже второй вывод, — что здесь отнюдь не место, где ошибки и промахи прощаются.

Ну, ладно, пора топать на стройку! Нет, еще нет! Нужно сперва найти «куриного бога». Человеку по имени Шютц требуется «куриный бог» для мальчика из одного саксонского городка, который и не догадывается, какую ношу взвалил на себя его отец. Шютц поднял воротник спецовки, втянул голову. Солнце в небе, а холодно. Ветер шумел в его каске. Кроме шипения волн и лесных шорохов, это единственный звук, который он сейчас воспринимает: по пятницам после обеда на стройке наступает полное затишье.

Перейдя через дамбу, Шютц пошел берегом. Приглядываясь к черно-белым камешкам, омываемым заползавшими на песок волнами, долго шел вдоль косы. Иногда поднимал темный, с налетом известки, камень, в котором вода вылизала углубление, но ни одного со сквозной дырочкой не обнаружил. Поднялся по крутому откосу с множеством расселин, добрался до того выступа, где рос веникоподобный дрок. На ощупь этот черно-зеленый кустарник сух и жёсток. «Может, он засох за зиму или замерз», — подумал Шютц. Поглядел в сторону острова: его плосковатые холмы и бухты занавешены пеленой тумана. Наблюдательная вышка прицелилась в небо, будто указующий перст. «Это башня охотничьего замка», — сказал ему как-то Улли Зоммер, и Шютц сразу решил, что побывает там вместе с Фанни. Да, с Фанни и, возможно, с детьми, но скорее всего вдвоем с Фанни. Нужно позвонить ей попозже, он ведь обещал; с помощью этой бесхитростной уловки он как бы уже дал ей понять, что в субботу не приедет. Она, конечно, его раскусила. Это, как говорится, и глухой расслышал бы. Но заставлять Фанни ждать звонка нельзя.

Шютц отряхнул с брюк сухие соломинки и колючки. Обратно к стройке пошел перелеском. Прелые листья скрадывали звук его шагов. Время от времени потрескивала сухая веточка, и только. Выйдя из перелеска, он приостановился.

От плотины канала охлаждения ветер гнал в его сторону мельчайшие песчинки; над руслом канала поднимались шланги, отводящие грунтовые воды. Казалось, будто они скрепляют песок, как заколки скрепляют пучок волос на затылке. Шютц знал: к моменту пуска реактора канал должен быть готов. От этого зависит охлаждение конденсаторов турбин. В канал будет поступать сто девяносто кубометров воды в секунду, объяснил ему Штробл, а Улли Зоммер проиллюстрировал наглядно, сколько это: такое же количество воды несет Эльба под Магдебургом. Прежде чем воду спустят в Бодден, она благодаря перепаду высот будет производить электроэнергию. Мощности электроблоков на выходе канала вполне хватит, чтобы обеспечить потребности в энергии самой атомной электростанции. Но пока по внешнему виду канала и мини-электростанции не скажешь, что меньше чем через год здесь потечет вода. По одной причине этот вид его вполне устраивал (пусть он себе в этом и не признавался): строителям канала тоже необходимо завершить работы в декабре, потому что, с какой бы точностью они ни смонтировали реактор, если не сдадут канал, пустить реактор будет невозможно.

Шютц видел впереди подъездные пути, пищеблоки стройки, ее котельные. К перрону подошел заводской поезд, паровоз с пятью вагонами. В нем строители приезжали на стройку, он же довозил их до специально возведенного заводского поселка. Все это есть, новенькое, с иголочки, осталось только пустить станцию. «Только и всего, — подумал Шютц, — только и всего».

На стройку спустились вечерние сумерки. Эту зыбкую мглу старались пробить сияющие броши с осветительных мачт. Коротко посигналив, мимо Шютца проехал бетоновоз. Но за рулем сидел не Улли Зоммер, а один из его приятелей. Круто свернув, притормозил у бетономешалки, выключил мотор. «Они работают в три смены, — подумал Шютц. — Это стоит перенять, причем поскорее».

Прогулка на свежем воздухе подняла настроение Шютца. Он рассчитывал встретить в общежитии Штробла, но тот задержался либо у монтажников главного блока, либо у себя в кабинете. Улли Зоммера тоже нет. Торчит небось в закусочной. Шютц взвесил, не пойти ли ему туда, но отказался от этой идеи: пора звонить Фанни. Однако, взглянув на часы, понял, что и звонить нет смысла. Сейчас она, наверное, бегает по магазинам, закупает продукты на субботу и воскресенье. Впрочем, он все перепутал! Сегодня Фанни работает во вторую смену и, значит, сидит в этом помещении, уставленном трещащими машинами, и, целыми часами бегая пальцами по клавиатуре, пробивает в бумажной ленте дырочки, статьи и заметки о чем-то значительном и серьезном, а может быть, забавном или скандальном. День за днем. Однообразная работа, он бы не смог.

Вспомнив, что у ребят из соседней комнаты без дела висит на стене гитара, сбегал к ним и выпросил. Расстроена она, как водится. Придется настроить.

Шютц взял на гитаре первые аккорды, когда в дверях появился Штробл. Захлопнул дверь, швырнул каску на шкаф. Глядя на Шютца, как на живой анахронизм, терпеливо дожидался, пока тот, мало-мальски настроив гитару, отложит ее в сторону.

— Настропалил ты своих подопечных, чтобы завтра все как один явились на субботник? — спросил Штробл.

Шютц кивнул и ответил:

— Настропалил…

Вновь взял гитару в руки, принялся натягивать струны, пощипывать их, запел было даже какую-то песенку, но, бросив взгляд на Штробла, понял, что тот сгорает от нетерпения, желая рассказать о чем-то важном, и окончательно отложил гитару.

Штробл не был ни у монтажников главного блока, ни у себя в кабинете. После обеда он отправился в отдел главного технолога и прошелся с технологами по всем срокам, желая выявить скрытые резервы времени. Он разложил перед Шютцем эти промежуточные сроки по полочкам, Шютц едва успевал следить за ходом его мысли.

— Вы что, никак собрались уложить груз в центнер весом в коробку из-под ботинок?

— И уложим, — кивнул Штробл.

Он стянул с себя толстый свитер, бросил на постель — ему жарко.

— Погоди, еще не то увидишь, — сказал он и достал из внутреннего кармана ватника, висевшего на стуле, пачку бумаг.

Письма в управление, в «основу». Напечатанные на машинке требования прислать дополнительно квалифицированных рабочих, жалобы на недопоставку срочно необходимого оборудования. Предложение о проведении совещания с советскими товарищами, с четко сформулированными темами сообщений, которые вызваны новыми сроками сдачи отдельных объектов.

— Кречман, конечно, бросила меня на произвол судьбы, ушла с работы пораньше, — сказал Штробл. — Но мне удалось умаслить секретаршу начальника строительства. Тебе осталось только подписать.

Шютц углубился в чтение документов. Наконец поднял глаза на Штробла:

— Вот это мощь! — воскликнул он. — Вот это сила!

Потом взял протянутую Штроблом ручку и поставил свою ровную, без завитушек, подпись рядом с подписью Штробла. А неплохо оно, между прочим, выглядит, две подписи рядом: Штробл, начальник участка строительства, Шютц, секретарь парторганизации.

Позднее он позвонил Фанни.

— Послушай, — начал он. — Ты очень огорчилась?

— Да, очень, — ответила она.

А он, несмотря на ее ответ, облегченно вздохнул: теперь уже совершенно не важно, что она еще скажет, он по ее голосу понял, что с ней происходит. Она огорчена, она тоскует по нему, но нет в ее ответе ни упрека, ни непонимания.

— Тогда хорошо, — сказал он невпопад и сразу объяснил то, о чем умолчал в прошлый раз: — Знаешь, меня избрали секретарем парторганизации.

Подробности ни к чему. Теперь важно, что она ответит. Она помолчала, потом тихо, но очень отчетливо проговорила:

— Я примерно что-то в этом роде и предполагала.

И больше ничего.

— Мы справимся, — сказал Шютц и добавил еще: — Можешь не сомневаться.

«Не сомневаться? В чем? И кто справится — мы оба? Но иногда, случается, кто-то не справляется. Так было во все времена, так оно и сегодня. Вот Штробл и Эрика, например, — подумал он, и ему сделалось не по себе от этой мысли, — они не справились». Но что ему о них известно? О себе же и о Фанни он знает все. Фанни… В трубке слышен только чей-то далекий, абсолютно чужой голос — их разъединили.

Но она сказала ему «да», она не могла не сказать «да».