Год со Штроблом

5

Высоченная серая заводская труба порозовела, освещенная лучами прячущегося еще за лесом солнца. Белые дымки клубились над заслонками вентиляторов на плоских крышах пищеблоков. Черные силуэты сосен выделялись на фоне неба, нежно-розовая синева которого становилась прозрачнее с каждой минутой — утренняя дымка рассеивалась. Между цепочкой кухонь и семиэтажным зданием управления установлена доска метров в десять длиной, на которой цветными линиями и черным шрифтом показано, какие работы на монтаже первого блока реактора завершены на второе число и сколько еще осталось сделать до его ввода в эксплуатацию. Промежуточные сроки обведены красной краской. Делегациям, посещавшим стройку, прежде чем показать отсек реактора, демонстрировали эту доску, чтобы они своими глазами, на месте могли убедиться, что главный циркуляционный трубопровод и главные циркуляционные насосы, названные на доске для краткости ГЦТ и ГЦН, монтируются с точностью до сотой миллиметра, и уже потом вели в машинный зал, к будущему «жилищу» турбин, а под конец — к руслу канала, который будет забирать у реки воду для охлаждения агрегатов. Уже сейчас, еще будучи покрытой песком ложбиной, оно, глубокое и широкое, с бесчисленными отводными трубами и шлангами для спуска грунтовых вод, давало представление о величии инженерного замысла. Если делегация считалась важной, ее приглашали обозреть панораму стройки с крыши семиэтажного здания управления. И, надо сказать, приглашали почти каждую делегацию.

— Тебе должно хватить одного взгляда на доску, чтобы представить себе всю картину.

Штробл потянул Шютца, остановившегося перед доской, за собой. Он напрягал голос, потому что мимо проходили тяжелые строительные машины.

— Сейчас мы пойдем в бокс, — говорил Штробл, — а попозже встретимся у меня в кабинете. На стройке есть примерно сто пятьдесят подразделений, ты только вообрази себе это, и мы — лишь одно из них, но на этой фазе строительства самое важное, на мой взгляд.

Он подозвал к себе монтажника в синем ватнике и с буквами «ДЕК» на каске, говорящими о принадлежности к управлению строительства газогенератора. Тот шел по выложенной плитами дорожке в противоположном направлении. Прежде чем он приблизился, Штробл успел завершить свою мысль:

— …И когда осознаешь это, не позволишь себе потерять ни одной минуты.

Без всякого перехода и даже не поздоровавшись, он заговорил с рабочим, который не торопясь перешел проезжую часть и остановился перед ним.

— Ты вчера явился на смену только к полудню, хотя был обязан начать в шесть утра. Никаких отговорок! Первое января ничем от других дней не отличается. Я небрежного отношения к делу не потерплю. Мало ли что меня на месте не было!

Выражение лица монтажника не изменилось, только улыбнулся слегка.

— Уже донесли, выходит, терпежу у них нет, — почти дружелюбно проговорил рабочий. А потом, не меняя тона, добавил: — А вчерашние оценки за качество ты тоже видел?

Он искоса взглянул на Штробла, ожидая поощрения.

— Кого ты из себя корчишь? — Штробл недобро поглядел на него. — Качество — непременное условие! Кто работает в ДЕК, обязан стремиться к большему: быть пунктуальным, расчетливым, готовым помочь напарнику! Вот чего я требую. И не в первый раз. В том числе и от тебя!

Оставив рабочего, который преспокойно смотрел на него с высоты своего роста, Штробл объяснял на ходу Шютцу:

— Он из твоей бригады. Зовут его Вернфрид. Хороший сварщик. Мог бы перещеголять Зиммлера, если бы дисциплина не подводила!

— Прежде, — начал Шютц, — мы с Зиммлером то и дело обгоняли друг друга в оценках за качество. То он оказывался впереди, то я. Интересно, как оно будет здесь.

— Ты мне нужен как бригадир, — коротко ответил Штробл. — Кстати говоря, я доволен, что ты сразу уловил, как мы тут натягиваем вожжи, — крепко, брат! Не то в пору укладывать вещички.

Шютц повернулся в сторону Вернфрида. Тот, постояв немного со склоненной набок головой, словно впитывая в себя слова Штробла, лениво и как бы потешаясь зашагал прочь, бросив еще быстрый любопытствующий взгляд на Шютца.

Шютц часто видел Штробла в конфликтных ситуациях, часто присутствовал при том, когда он разносил провинившегося так, что у того в мгновение ока глотка пересыхала, не раз Штробл гнул в дугу и его самого, причем впоследствии приходилось признать, что не так уж Штробл был не прав. Но во всех случаях таких разгонов «прямо в лоб», даже в повышенных тонах можно было уловить голос друга. И когда он говорил: «Ты просто негодяй, каких мало!» — это все-таки говорил именно Штробл, дававший при всем при том почувствовать, что знает и твои хорошие качества, и твои достоинства. «У Штробла, обругавшего Вернфрида, сегодня явно плохое настроение», — сделал вывод Шютц. Взглянув на него со стороны, увидел, какой он бледный, невыспавшийся, с воспаленными глазами, напряженным лицом. Но несколько минут спустя лицо его явно подобрело. Входя в бокс, он помахал рукой монтажникам ГЦТа и, выжидательно глядя на Шютца, поинтересовался:

— Ну, а теперь что скажешь?

Шютц ничего не успел сказать. Его похлопал по спине человек, улыбавшийся так широко, что острые морщинки от глаз побежали по щекам. Шютц услышал еще несколько произнесенных по-русски слов — говорились они от доброты душевной, будто похлопывание по спине подтвердило, что живо еще спрятанное в нем, Шютце, доброе семя. К нему подлетела девушка, у которой несколько лет назад за спиной мотались длинные косы, от которых сейчас остались только светлые локоны, встала перед ним на цыпочки и поцеловала в обе щеки. Зиммлер, с мягким пушком на розовых щечках, тряс его руку.

— Ребята, — простонал Шютц. — Ребята.

— Что, старина! — воскликнул Штробл. — О таком ты небось и не мечтал?

— Нет, — сказал Шютц. — Нет, о таком — нет.

В обеденный перерыв он сидел в кабинете Штробла. Входили монтажники, мастера, технологи, отчитывались перед Штроблом или выслушивали его немногословные — два-три предложения — указания, что и где сделать. Штробл сначала терпеливо принимал их всех, но не выдержал и потребовал от сидящей в крохотной приемной и медленно выстукивающей что-то на машинке секретарши:

— Не могли бы вы, фрау Кречман, минут на десять поставить плотину посреди этого потока?

Но добился лишь того, что лицо ее принимало кислое выражение и острые плечи приподнимались, когда монтажники, не обращая внимания на ее слабое сопротивление, проходили мимо нее в кабинет.

Шютц, который успел тем временем обойти почти всех знакомых, получил теплую спецовку и каску, сел на единственный стул, стоявший у стола прямо перед переполненной пепельницей, и наблюдал за входившими и выходившими из кабинета людьми. Заместитель Штробла, Гасман, в чем-то убеждал его, докладывая о важнейших событиях последних дней, не забыв упомянуть и о несвоевременном выходе на работу Вернфрида. Вел он себя недопустимо и сказал ему, Гасману, в лицо, что вообще не намерен с ним разговаривать. Штробл отмахнулся.

— Знаю. У тебя все? Тогда пока.

Он выпроводил Гасмана и закрыл за ним дверь на ключ, чтобы побыть, наконец, несколько минут наедине с Шютцем.

Юрий на стройке вот уже несколько месяцев. Он один из почти двухсот советских специалистов, в основном сварщиков, которые прибыли сюда с началом монтажа оборудования. Перед Штехлином Юрий уезжал в Ново-Воронеж, а из Ново-Воронежа его направили в Бодден.

— Если посчитать, сколько людей за эти годы работали с Юрием и учились у него, получится целая армия сварщиков высшего класса, — говорил Штробл. — Сварщиков из его группы послали из Ново-Воронежа в Козлодуй, в Болгарию, его — к нам, других — в Венгрию, третьих — в Чехословакию. Мне Зинаида рассказывала. Из Юрия ты слова не вытянешь, улыбается только. Когда его спросишь, закатит папиросу в угол рта и улыбается. По-немецки до сих пор говорить не научился, но всегда рад за каждого, у кого получается «корошо».

Зинаида встретилась с Юрием в Боддене, они давно не виделись, и она, говорят, так целовала его, что тот еле отдышался. Зато с Саши, русоголового Саши, она все эти годы глаз не спускала. И когда сдавала экзамены на переводческом факультете в Москве, и после. На нее рассчитывали в Москве, в СЭВе, но она поехала в Ново-Воронеж, а оттуда с Сашей в Бодден.

— Тот самый Саша, который… — поразился Шютц.

Перед ним встала почти забытая картина. Палатка с отброшенным пологом. Зеленый свет дня, иссеченный дождевыми струями. Русые косы Зинаиды под голубым платком. Сквозь обрамленное пластиком маленькое оконце она смотрит на разразившееся в бесконечном плаче небо. Эрика рядом со Штроблом. Пока еще ничего не говорит о том, что вскоре их будут соединять узы более прочные, чем дружба. Напротив них на надувном матрасе сидит с бутылкой водки в руках Юрий. Вдруг чья-то фигура у входа в палатку. Появляется промокший насквозь, но сияющий Саша и протягивает Эрике букет влажных бело-зеленых лесных цветов. На несколько секунд глаза присутствующих остановились на Саше, Эрике и букете, словно перед ними полотно, на котором все детали уравновешены. Может быть, один Шютц успел на мгновение увидеть и Штробла, заметить, что тот весь напрягся. Не в тот ли момент Штробл ощутил, как ему нужна Эрика?

— Да, тот самый Саша, — сухо подтвердил Штробл.

И сразу поднялся, подтянулся и сказал, бросив взгляд на Шютца:

— Тебе еще к секретарю парторганизации участка. У нас это Герберт Гаупт. Учетную карточку подпишет Зиммлер.

Открыв дверь, он потребовал:

— Фрау Кречман, вызовите Зиммлера! — и потом, повернувшись к Шютцу, добавил: — Герберт Гаупт болен. Жаль, в ближайшие дни вы не встретитесь…

— А зачем спешить, — заметил Шютц. — У секретари есть одна неприятная особенность: они дают поручения. — Он обрадовался, увидев входящего Зиммлера. — В качестве секретаря меня вполне устроит Зиммлер.

Штробл приглядывался к Шютцу. Вот он сидит, положив каску на пол рядом со стулом и вытянув длинные, обтянутые джинсами ноги, ничем не озабоченный и раскрепощенный, повзрослевший со времен Штехлина. А вот набрался ли он ума-разума? Если да, то Штробл знает, что предпримет.

Зиммлер тоже присмотрелся к Шютцу, но так как не решил за эти короткие секунды, понравился ему тот или нет, сказал для начала:

— Учетную карточку я у тебя возьму, ладно? Но секретарь у нас Герберт Гаупт, понял? И если Герберт Гаупт кому дает какое поручение, то… — мягкие щечки Зиммлера порозовели, — значит, это поручение руководства, и его выполняют без разговоров, понял?

Шютц склонил голову набок, словно тон прозвучавших слов был ему не вполне понятен. Потом спросил миролюбиво:

— И какие же поручения он дает, твой Герберт Гаупт?

Зиммлер покосился на Штробла, наморщившего лоб, и взмахнул рукой:

— Ты, Шютц, давай не придуривайся, ладно? Может, речь пойдет о выборной должности, а может, о чем другом… — Он неуверенно взглянул на Штробла, дававшего через окно короткие указания водителю серого «Вартбурга», остановившегося перед их бараком.

— Надо думать, у вас есть и председатель цехкома, — сказал Шютц. — Без его согласия я ничего делать не стану. Спроси Вольфганга, меня арендовал профсоюз.

Зиммлер недоверчиво-вопросительно взглянул на Штробла, закрывавшего окно.

— Все точно, — сказал Штробл. — Члена партии Шютца взял в аренду профсоюз. Но я думаю, для роли председателя цехкома он никак не подойдет.

Озадаченный Зиммлер непонимающе приподнял свои жиденькие брови и вдруг догадался.

— Не-ет, никак не подойдет, — как эхо отозвался он и хлопнул Шютца по плечу. — Ну, никак, Вольфганг, а?