Год со Штроблом

44

На сосны опустился туман. Пошел сильный дождь, и белый день стал серым, а крики гусей зазвучали приглушенно.

Там, где недели две назад бульдозеры разровняли площадку, сквозь песок проросла жиденькая трава. Мимо тщательно огороженных стройучастков проложены пешеходные дорожки: из панелей.

С молоденьких березок слетают, кружась, мокрые листья. Электрическая пишущая машинка Нормы включена, хотя время обеденное. Норма печатает текст договора с советскими партнерами:

Приемная, каких тысячи. Треск пишущей машинки, телефонные звонки. Чем подобный договор отличается от тех деловых бумаг, которые она писала на прежнем месте работы? Своим содержанием? Из него следует, например, что советские товарищи остаются еще на год.

Все останется по-прежнему. Приемная, каких тысячи. Треск пишущей машинки и время от времени голос Штробла в телефонной трубке: «Я прошу тебя перепечатать текст договора сегодня к трем». Или: «Вызови-ка ко мне Герда». Или: «Сегодня я после планерки к себе не вернусь. В случае чего — я на участке».

Сухие деловые отчеты под его диктовку-скороговорку. Когда у нее работы по горло, он становится предупредительным: «Будь столь любезна, Норма». В приемные часы перед дверью его кабинета что-то вроде осады. Никто долго не усидит на месте. Встают, топчутся, в пепельницах горы окурков.

Если требуется срочно вызвать одного из бригадиров или мастеров, опять-таки: «Будь столь любезна, Норма!» — абсолютно уверенный, что его указания она выполнит моментально.

Но наступит день, когда она ничего моментально выполнять не станет, не напечатает текст договора к трем и не обратит внимание на то, что после планерки Штробл подался на участок, где превращает монтаж каждого парогенератора в что-то вроде запуска ракеты в космос!

Еще год, пока «…работники ДЕК приобретут квалификационный уровень, который позволит им взять ответственность за монтажные работы на себя…». Юрий, Володя, Вера — все уедут. А Норме какое до этого дело? «Оказаться бы за тридевять земель от этого человека, — думает Норма. — Хорошо, что я не какая-нибудь чувствительная квочка. Вот захочу, уйду отсюда. Уйду, и все». И прекрасно знала, что никуда она отсюда не уйдет.

Никогда прежде Шютц не ощущал столь отчетливо бега времени, как в эти дни. «Малыш улыбается, стоит ему меня увидеть», — писала Фанни. И Шютц тоже расцвел в улыбке, довольный и растроганный. Маня нарисовала младшенького: толстая черточка, а вверху две тоненькие (ручки, наверное?) тянутся вверх.

— Похож на твой веникообразный дрок, — захихикал Улли Зоммер, и Шютц не мог с ним не согласиться.

Он показывал всем фотографию Фанни с малышом, а Улли не переставал его подначивать: здорово он, дескать, постарался — какой ладный мальчонка получился!

Штробл тоже бросил взгляд на снимок, кивнул и сказал:

— Когда в семье лад, это сразу видно, — и вышел из комнаты.

Шютц смотрел на дверь и думал: «Если она и впрямь уедет, это будет для него страшным ударом, ведь он ни о чем не догадывается».

Шютц вспомнил о годах в Штехлине, о теперешней совместной работе в Боддене, и ему захотелось броситься за Штроблом следом, догнать, сказать ему: «Вольфганг, дружище, она уезжает…»

Но он так и не двинулся с места.