37

Уве появился в Боддене через три недели после своего неожиданного звонка, заехал за Нормой, которой ради такого случая удалось отпроситься у Штробла, и вместе с ней отправился в ресторан «У старого дуба» заказать столик на вечер.

Придирчиво оглядев зал, Уве остался вполне доволен: удобные мягкие стулья с высокими резными спинками, приглушенный верхний свет, на каждом столике изящные тонкие вазы с цветами.

Собрались в семь часов. Как и было договорено заранее, Шютц привез в ресторан Штробла, Уве уже давно хотелось с ним познакомиться.

— Хорошо здесь, — глубоко вздохнув, сказала Норма.

Она не спускала глаз с Уве, изучавшего меню с видом знатока — время от времени он кивал, как бы заранее предвкушая удовольствие от блюд, на которых остановил свой выбор. Лицо его приобрело незнакомые до сих пор Норме черты, в нем появилось выражение подчеркнутой серьезности и значительности. Не ускользнуло от нее, что и Штробл с Гердом внимательно наблюдали за Уве.

Принесли вино, и первой подняла свой бокал Норма, чокнулась со Штроблом и сказала со значением:

— За нашу встречу!

Поглядывая на него время от времени, с удивлением отметила про себя, что Штробл выглядит внешне лишь ненамного старше Герда, а ведь в таком возрасте разница в семь лет всегда кажется значительной. Еще больше ее удивило, что Герд, в свою очередь, на вид моложе Уве. Желтого цвета спортивная рубаха с открытым воротом прекрасно оттеняет крепкую загорелую шею Герда, его обветренное моложавое лицо, а Уве в пиджаке и корректном галстуке как-то скован, он все-таки не вполне освоился в их обществе.

Но вот он улыбнулся, глаза его остановились на Норме, он положил свою ладонь на ее.

— Выглядишь ты что надо. Я тебе уже говорил, что в этом сезоне самый модный цвет малиновый? Он тебе очень к лицу. Вы со мной согласны?

Сейчас все трое смотрели на нее.

— Да, выглядит она действительно первый класс! — подтвердил Штробл.

А Герд, несколько удивленный, подхватил:

— Ну да. Нет, честное слово!..

Но вот с ужином покончено, Уве сделал официанту знак, что можно убрать со стола.

— А ведь признайтесь, — начал он, заказав десерт, — многие вещи проходят мимо вас, в некотором смысле вы ходите, как зашоренные. Не знаю, в чем тут дело, — он откинулся на спинку стула. — В окружающей вас природе? Море на вас так действует? Солнце, пляж, сосны? Нет, вы дайте мне высказаться до конца, ответьте честно: вы в этом ресторане когда-нибудь бывали? Ладно, ладно, дело не в ресторанах, согласен. Но иду на спор, что отдых у вас вообще на последнем плане. Разве не так? Извините меня, что я сейчас перескакивал с одного на другое, но я вот о чем еще хочу сказать. Я провел на стройке почти целый день, ходил присматривался. Видно, что люди ваши работают с подъемом, но в чем-то он отдает духом пятидесятых годов. Поймите меня правильно! Я согласен, добились вы многого. Но давайте я перечислю некоторые объявления из тех, что я видел: «Митинг…», «Встреча передовиков…», «Боевой митинг…». Я ничего не имею против соревнования, переходящих знамен, доски Почета — все это и должно быть и есть повсюду. Но то, как вы этого добиваетесь, мне, скажу вам честно, не нравится. Зачем столько шума, громких фраз? Почему не обставить все по-деловому? Деловитость — вот к чему сейчас стремятся все. А вы с вашим местным, локальным патриотизмом…

Норма заметила, что Штробл с трудом сдерживается, слушая Уве. Наконец он сухо ответил:

— Одно могу тебе сказать: от солнца, пляжа и сосен это никак не зависит.

Уве непринужденно рассмеялся и, не давая вмешаться в разговор Герду, который помотал головой, желая что-то сказать, обратился к Штроблу:

— Разве это всерьез? Боже упаси! Разве вы расслабились? Да вы просто сгустки энергии! Хоть заряжай вами пушки и стреляй! Извини! — он предостерегающе поднял руку, не давая Герду прервать себя. — Извини! Ты скажи мне, есть у вас четкий, ясный план? Готов снова спорить: нет! У вас все — борьба! Разве не так, братец?

Глаза у Герда сузились, когда он заговорил.

— Да, ты прав. Прав. Но ты, человек, сумевший глубоко проникнуть в самую суть происходящего всего за один какой-то день, неужели ты не задал себе самого простого вопроса: а может быть, здесь и не должно иначе? Не почувствовал, что у нас действительно царит боевой дух?

Уве несколько секунд смотрел на него с немым удивлением, потом у него вырвалось:

— Нет, как в тебе все же живуч провинциализм!

— А ты верхогляд и ни черта не смыслишь! — повысил голос Герд.

Штробл владел собой лучше Шютца и, переглянувшись с другом, вмешался в разговор. Он приводил Уве один факт за другим, посвящал его в смысл коренных проблем их стройки, называл по памяти десятки цифр — сухо и деловито, в «стиле Уве». В конце концов Уве специалист, ему легче вникнуть в суть происходящего, он не может не понять, почему здесь просто необходимо требовать от людей полнейшей отдачи, напряжения всех сил. Уве же показал, что, хотя некоторые аспекты строительства АЭС для него в новинку, он в общем и целом ориентируется. Именно поэтому он продолжал настаивать на том, что они в какой-то мере утрируют, бросая на чашу весов эмоции — деловитость весит больше.

— Я учился в Москве, в Энергетическом институте. Надеюсь, это позволяет мне с достаточной полнотой судить о том, что такое наши дружеские и деловые контакты. Я и практику проходил там, работал с их энергетиками, причем не только в Москве. Поверьте мне, что во всех этих случаях наше сотрудничество имело вполне деловой характер. Дружеский и деловой.

— Но кто же об этом спорит? Что тут нового?

Уве хотел было что-то возразить, но как раз в этот момент музыканты, давно настраивавшие свои инструменты и устанавливавшие усилители, заиграли первый танец. Норма внимательно прислушивалась к беседе мужчин. Ее убеждали слова то Уве, то Штробла и Герда. Иногда ей казалось, что при ней скрестились шпаги и что невидимый, скрытый за кулисами режиссер дает преимущество то одному, то другому сопернику. Но в чем, если разобраться, правота Уве? «Деловитость», «деловой стиль»? А что это значит? Разве помимо производственных отношений нет чисто человеческих? Нет дружбы, нет любви, наконец? И какая разница, касается ли это людей из одной страны или из разных? Она испытывала неподдельное волнение, видя, как умело и надежно Герд и Штробл поддерживают друг друга. Герд теперь уже не тот, что смотрел на Штробла снизу вверх, он стал другим человеком, пусть она и не может сказать пока, в чем именно он изменился, но он стал вполне самостоятельным человеком, это очевидно. Занятно было бы понаблюдать за продолжением этой стычки, она могла бы даже разжечь ее, если бы в последних словах спорящих не прозвучала несомненная резкость.

— Ты и о дружбе говоришь в «деловом стиле». А знаешь, что за этим скрывается? Не что иное, как твое высокомерие.

Говоря это, Штробл вспомнил Герберта Гаупта, как они обнялись с Юрием, когда Гаупт в последний раз приезжал на стройку. Нет и не может быть никаких сомнений: Герберт и Юрий еще и потому друзья, что делали одно большое общее дело, что их личная приязнь была помножена на желание обменяться самым передовым опытом, достижениями теории и практики их стран. Оба они видели перед собой одну и ту же ясную и благородную цель — дать людям свет и тепло, ток, который заставит работать машины. И поэтому Юрий для Герберта Гаупта это не какой-то безымянный советский друг, а один из тех, кто все свои силы и знания отдавал их общему делу. Шютц понял, что настоящая дружба становится живой и полнокровной лишь тогда, когда есть это единство целей и интересов. Язык у дружбы один, хотя родные языки у друзей могут быть и разными. «Если мне удастся продолжить эту линию Герберта Гаупта, — думал Шютц, — это будет уже очень много».

— При чем тут высокомерие? — поморщился Уве.

Совершенно неуместно обвинять его в высокомерии или чем-то подобном. Кого не потрясут эти огромные перемены? Октябрьская революция! Коллективизация! Великая победа в войне с фашизмом! Бурное развитие науки и техники! Да, да и еще раз да! Но было бы глупо и бессмысленно не замечать прогресса в высокоразвитых западноевропейских странах.

Как тут Герд со Штроблом на него накинулись! Нет, пусть он объяснит поподробнее, что он называет прогрессом и высоким развитием в западноевропейских странах и США. Промышленность? Экономику? Государственное устройство, может быть, или науку? Культуру, условия жизни или социальные отношения? То и дело звучали вопросы: «Для кого это?». «Для чего это?». «В чьих это интересах?».

Да, беседа становилась по-настоящему резкой, непримиримой. Норме стало жаль, что вечер может оказаться безнадежно испорченным, она поднялась и сказала:

— Уве, мне хочется потанцевать с тобой!

Ему танцевать не хотелось, но Норма сказала мягко:

— Пойдем, пойдем, — и взяла его за руку.

И тогда он тоже встал, и жесткая морщинка у его рта разгладилась, и они танцевали, как привыкли танцевать в юности — увлеченно, весело, наслаждаясь ритмичной мелодией и мастерством партнера.

— Ну, пожалуйста, не накидывайтесь больше на бедного Уве, — сказала Норма, когда они вернулись за столик.

— Это он на нас нападал, — запротестовал Штробл, вновь наполняя бокалы.

Он, Штробл, вот что хочет им сказать: когда, значит, он послал в январе вызов Герду, он знал, что делает. Он призвал к себе на помощь товарища, на которого возлагал большие надежды, рассчитывая, что тот станет для него соратником. Да, вот именно, соратником! Их прошлая дружба была тому залогом. И сегодня он с чистым сердцем может сказать: он в Герде не ошибся. Герд стал его соратником.

— А быть и другом, и соратником — это большое дело, — сказал Штробл. — Без твоей помощи мне было бы куда труднее. Правда, не обходилось у нас и без стычек, часто мы оба не знали, кто из нас в конце концов прав. Случалось нам и промахнуться, и ошибиться. Но и достигли мы немалого, нечего скромничать! Мы с тобой неплохо подходим друг к другу, правда? А время наших больших побед еще впереди. Я думаю, мы останемся вместе и здесь, и если придется перейти на другую стройку. Так думаю я. Руку!

Штробл протянул ему руку, и Герд крепко ее пожал. А Норма воскликнула:

— Господин официант, бутылку шампанского!

Ее обрадовало, что Штробл кивнул ей: «Ты молодчина, Норма!» Еще она подумала: «Надо бы завести сейчас речь о Вере. Более приятной для него темы сейчас нет. Только не стану я этого делать, даже ради того, чтобы увидеть, как он на это отреагирует. Сегодня, как-никак, наш вечер!»

Подошел официант, налил шампанское в высокие рюмки, поставил бутылку в блестящее ведерце со льдом.

— Так давайте же выпьем, — предложил Уве с легкой улыбкой на губах, — за вечную, нерушимую, великую…

— Да, — прервала его Норма с сияющими глазами, поднимая свою рюмку. — За дружбу Герда и Штробла!

— За дружбу, да, — поддержал тост Штробл. Вид у него при этом был серьезный. — Да, за нашу с Гердом дружбу. И за нерушимую и великую!

Эта дружба всегда значила для него много, говорил Штробл, но здесь, на стройке в Боддене, он осознал ее значение куда глубже, чем прежде. Прежде всего потому, что встретился здесь с необыкновенными людьми. И он заговорил о Вере, о том, как она работает, как неустанно бьется ее творческая мысль, как она не дает передохнуть ни себе, ни другим, пока не завершит начатое, какая у нее походка, как она смеется, какой она замечательный инженер и какой прекрасный товарищ.

— Не сомневаюсь, — воскликнул Штробл, — что, окажись она здесь, ты, Уве, был бы очарован ею. Да что там очарован — побежден и пленен, как говорилось в старину! Я прав, Норма?

— Он прав! — воскликнула в свою очередь Норма охрипшим почему-то голосом. — Выпьем же этот бокал за Веру! И за Штробла!

И она выпила игристое вино, закрыв глаза. Штробл тоже выпил, до последней капли.

— Я готов тебя расцеловать! — сказал он Норме растроганно.

— За чем же дело стало? — подзадорила она.

— Сейчас же, немедленно! — вскочил с места Штробл, утирая губы. — Скажи только слово!

Что это, время остановилось? И музыка, и все звуки вокруг умолкли? На секунду, на крохотную долю секунды, на кратчайшее, мимолетное и такое долгое мгновение? Но вот в глазах Нормы появился холодок. Нет, нет, она просто пошутила. И готова извинить его за то, что он принял ее шутку всерьез.

— Поцелуйте кого другого, — сказала она. А когда вновь зазвучала музыка, снизошла: — Но потанцевать-то мы можем…

Ночью прошел дождь, и утро выдалось ясным и теплым, каким оно бывает только в разгар лета. Со стороны залива дул приятный освежающий ветерок. В половине восьмого с планерки вернулся Штробл, спросил Норму:

— Голова после вчерашнего не болит? Нет, правда не болит? — и исчез в своем кабинете.

Влажные листочки молоденькой березки поблескивали на солнце. Паук, как цирковой акробат, раскачивался на паутинке, свисавшей с верхнего оконного переплета. Около восьми появился Герд.

— Наш брат еще не заявился? Нет? Сварила бы ты нам кофе, три чашечки!

Он устроился напротив ее за столиком с пишущей машинкой, с треском положил свою каску на пол и улыбнулся сестре:

— Хорошо вчера посидели, да?

Норма положила в чашки сахар. Она слышала, как в соседней комнате Штробл громко, как всегда, разговаривает по телефону, будто от этого его лучше поймут. И вдруг она осознала, что ей хочется, чтобы все это осталось неизменным: ее место с видом на молоденькую березку в окне, хрустящий под ногами песок на натертом полу, аромат кофе и запах барака — сухого дерева, пыли, пота, окурков к пепельницах, звуки мужских шагов, приближающиеся и удаляющиеся. И Штробл, забегающий ненадолго в свой кабинет, где его сразу окружали люди. Потом он снова торопился на участок, а когда опять возвращался, хотел, чтобы она непременно была на месте. «Я вроде бы попала в его кабалу, — подумала Норма. — А этого я никогда не хотела. И сейчас не хочу…»

— Эй, Норма, что с тобой? — спросил Герд.

— Ничего, — ответила она, сняла трубку, позвонила в кабинет и дождалась, когда Штробл снимет трубку.

— Да?

— Чтобы освежить воспоминания о вчерашнем вечере тут кое-кто готов угостить вас чашечкой кофе.

— Иду!

Уве появился около одиннадцати. Штробл давно ушел на участок, Шютц тоже собрался уходить. Он только на минутку, объяснил Уве, попрощаться. Пора возвращаться в Берлин, его ждет работа.

— Жаль, — проговорил Шютц. — Задержался бы на пару деньков, мы бы кое в чем с тобой разобрались. Брось ты ту свою работу, подыщи что-нибудь подходящее у нас. На молодых специалистов спрос большой.

— Знаю, — тонко улыбнулся Уве. — Мне уже сделали такое предложение. Оператор на реакторе — звучит?

— Здорово, — удивился Герд. — Мы реактор монтируем, а ты будешь на нем работать. Почему ты вчера ничего не сказал?

— Надо было осмотреться. От советского оператора реактора, Виктора Уляева, я узнал все, что меня интересовало. Я хорошо все обдумал и… час назад отказался. А теперь возвращаюсь домой. Все в порядке.

— Почему отказался? — спросила Норма.

Уве подошел к ней вплотную, намотал прядь ее волос на палец и, стараясь говорить, не вызывая жалости, но и не свысока, объяснил: предложение стать оператором на первом промышленном реакторе республики, конечно, заманчиво. На вершину, которую он намерен покорить, можно взойти, находясь и здесь, в Боддене. Все правильно. Но первый реактор есть первый реактор. За ним последуют другие. Накладывает ли это особые обязательства на оператора первого? Конечно же! Передавать накопленный опыт, учить других применять собственные приемы — того и гляди, застрянешь в этой каменистой долине навсегда. Он предпочитает наблюдать за ходом событий с той возвышенности, которую пока облюбовал себе. Как подняться в гору, оттуда виднее. Он отпустил волосы Нормы.

Та сидела и молчала. А Герд сказал:

— Так вот откуда в тебе эта неприязнь к «провинциалам»…

— Я знаю, — Уве больше не улыбался. — Вы привыкли смотреть на вещи иначе. И чтобы как-то реабилитировать себя в ваших глазах, скажу: под вершиной я понимаю не карьеру, а совершенно конкретную работу, конкретное место, которое я займу.

— И ты, конечно, уверен, — сказал Герд, — что, кроме тебя, на это больше никто не способен?

— Я совершенно уверен, что способности есть и у других, но это место хочу занять я!

Уве попрощался с сестрой, Герд проводил его до двери барака. И там Уве сказал:

— Кстати, если мы раньше не созвонимся, с ноября я в армии. Весело, ничего не скажешь? — Уголки его губ дрогнули. — Надо же, чтобы так повезло, а? Еще какой-то месяц, и я вышел бы из призывного возраста. Ладно, не говори ничего. Все, что ты можешь сказать мне, я слышал в последние дни достаточно часто. — Уставившись куда-то в пространство, он закончил свою мысль: — Как я подгонял время, как старался использовать его с максимальной пользой! И не ради себя же! А теперь полтора года уйдут впустую.

Шютц видел, как он шел вдоль бараков, и чувство у него было такое, что вот идет человек, хорошо ему знакомый, и все-таки чужой. «Как это могло случиться?» — спрашивал он себя. Но ответа не нашел, и направился на участок искать Штробла.

Загрузка...