Год со Штроблом

23

Утро выдалось солнечным и ясным. Направляясь к управленческому бараку, Шютц глубоко вдыхал свежий воздух. Солнце напрасно пыталось пробить своими лучами забрызганное зимней грязью окно кабинета Штробла. Один из инспекторов отдела техконтроля положил перед ним результаты рентген-контроля, проведенного прошлой ночью. При этом подмигнул Шютцу. Штробл с подчеркнутым спокойствием пододвинул материалы к себе, углубился в них.

— Ну, прекрасно, — подытожил он. — Безукоризненно! — и откинулся на спинку стула. И вдруг вскочил. — Что это за свинство, неужели нельзя вымыть окна! — воскликнул он. — Если через час-другой они не засверкают, кое-кто у меня получит сполна. Вы меня слышали, фрау Кречман?

Из приемной, где сидела секретарша, ни звука. Штробл не стал к ней придираться, потянулся, встал, взял каску и сказал Шютцу:

— Пошли! Нас ждет руководство!

Они не успели подойти к двери, как раздался звонок. Фрау Кречман протянула Штроблу трубку с нескрываемым злорадством. Разговор был короток. Когда Штробл положил трубку, черты его лица ожесточились.

— Ты — к Бергу, я — к специальному инспектору при дирекции, — спокойно сказал он Шютцу и, лишь заметив инспектора техконтроля, стоявшего с выпученными глазами, резко проговорил: — Да не трусь ты! Нам идти, а не тебе!

Шютцу доводилось слышать, что многим приходилось подолгу ждать в приемной Берга. Дел у него выше головы. Тысячи неотложных вопросов, с утра и до самого вечера. Но ждать Шютцу не пришлось. Секретарша, сразу кивнув на дверь кабинета, добавила:

— Товарищ Берг уже ждет вас.

Шютц понимал, что Берг его не с цветами встретит, но он и представить себе не мог, что его ожидало.

— Скажи мне, ты свихнулся? — накинулся на него Берг. — Какие фортеля выкидывает Штробл иной раз, лишь бы выполнить план, нам известно. Но ты-то у нас зачем? Ты, партийный секретарь? Разве ты имеешь право поддерживать его в таких случаях? И как ты думаешь, для чего на строительстве есть специальный инспектор? Чтобы вы, коммунисты, заметали следы, если что случится? Да? Прекрати свою дурацкую болтовню о сроках! Ты что, нуждаешься в политическом ликбезе? Неужели тебя надо учить, что такое классовая борьба? Она и у нас проходит, линия классовой борьбы! И я требую, чтобы каждый коммунист отдавал себе в этом отчет.

Шютц почувствовал себя персонажем из мультфильма, у которого, помимо его воли и желания, дергаются руки и ноги и подпрыгивает над головой шляпа.

— Если нам придется снять Штробла, — с угрозой в голосе говорил Берг, — снять, потому что он, ответственный руководитель, нарушил правила соблюдения безопасности, и нарушил их преступно, виноват в этом будешь ты.

Шютц решил ответить:

— Можете тогда сразу переизбрать и меня.

Берг прямо упал на стул.

— Боже ты мой, — покачал он головой. — Вечно одна и та же история. Сказать тебе, сколько раз мне уже приходилось слышать такие слова? И где, между прочим, твоя логика? То ты пытаешься внушить мне, будто все эти коленца вы выкинули только ради того, чтобы войти в план. И что же — теперь сроки вас больше не касаются? Теперь вы хотите свалить свои заботы на других? На нас, например, да?

Он снова поднялся, приблизился к Шютцу.

— Сроки выполнения плана, о которых вы тут твердили, пошли прахом. Работы на этом участке трубопровода сегодня утром приостановлены. И пока расследование не закончится, их не возобновят. ДЕК будет продолжать готовить монтаж парогенератора. И об этом, товарищ секретарь, ты еще сегодня обязан оповестить весь свой коллектив.

Берг умолк, и в кабинете стало очень тихо. Он несколько раз прошелся по комнате, снова остановился перед Шютцем и сказал:

— И нечего удивляться. Раньше надо было думать. Но и теперь не вредно. А насчет переизбрания — это останется между нами. Партком решит, что предпринять на вашем участке. От вас же я требую, чтобы вы выяснили отношения с советскими товарищами. Вы их доверия не оправдали, это вам ясно?

«Ну, и вляпались же мы, — подумал Шютц, — боже, как мы вляпались!» Выйдя от Берга, он сел на улице на невысокую каменную ограду будущего скверика. Светило солнце. Мимо него проходили рабочие — время обеда. Они о чем-то переговаривались, смеялись. «Солнце уже пригревает, — подумал он, — мне сейчас дело до солнца, как до прошлогоднего снега! Ну, если бы я хотя бы не знал!.. А ведь я знал, что мы делаем ошибку. Знал совершенно точно, а не просто ощущал. Только не нашел в себе смелости сказать об этом Штроблу. Тот бы обрушил на меня уйму доводов, уговорил бы. Не такое это простое дело переубедить его, если он что себе в голову втемяшил. Но если бы мне удалось, мы не сели бы в лужу. А я-то, я-то, даже не попытался! Пустил все на самотек, по кем-то заведенному образцу: у тебя, дескать, свое мнение, у меня — свое, и я его от тебя не скрою. Но раз твоя воля, пожалуйста, наделаем тех глупостей, которые ты пожелаешь. На профсоюзной работе у меня было не так. Если кто-нибудь приходил и возмущался: «Мы не получили от наших хозяйственных руководителей никаких контрольных цифр, в чем дело?» — если кто-то, сделавший рацпредложение, не получил ответа, если бригада не навещала одного из заболевших рабочих, если при распределении мест в домах отдыха обходили кого-то из лучших рабочих, я шел воевать. Но за мной были законы, постановления, распоряжения, полная ясность. А в спорных случаях все решалось в пользу рабочих. Всегда. И я этого добивался. А со Штроблом? При нем я ничего не добился. Да и необходимости не было. Я всегда думал: он знает, что делает. Так оно и было. Но в этот раз — нет. В том-то и беда. И мы сели в лужу. Ну что, в самом деле, я скажу Юрию? Извини, пожалуйста?.. Извини… за недоверие. Если мне кто не доверяет, я его знать не желаю. Не доверяешь — нечего без толку языком трепать! С Володей оно, может, и обойдется как-нибудь: стукнет кулаком по столу, скажет без обиняков, что думает по этому поводу, — и вопрос исчерпан! Но Варя! Варя, с ее большими, доверчивыми глазами…» Шютц снял каску, чтобы ветер остудил хоть немного голову. Не помогло. «Да, вот выехали, значит, мы, танцуя на педалях, на полотно велотрека, — думал Шютц, — два чемпиона, оба из одного спортклуба, и у обоих лучшие результаты в стране. Рукопожатие перед стартом, поклон публике. Два великих спортсмена, два фаворита; ну, может быть, один чуть более велик и силен, тут и спорить особенно не о чем, тем более что не стоит забывать о существующих между ними отношениях тренера и ученика, но все-таки ученик почти так же силен, как тренер. И — позорное падение на первом же вираже! Как у неоперившихся юнцов. Вообразили о себе бог знает что и с треском провалились».

Шютц поднялся с ограды, подумал, не пойти ли ему перекусить. В такое время все обычно встречались за обеденным столом. Можно, конечно, и переждать, а попозже зайти в бокс или на монтаж парогенератора. Но что изменится за час-другой? Мнение свое они переменят, что ли? И пошел все-таки в закусочную.

У окна раздачи горячих блюд стояла Норма и накладывала в металлические тарелки гороховое пюре. Шютц занял очередь к этому окну. Наблюдал, как она выдает одну порцию за другой: принимает обеденные талоны, опрокидывает черпачок над тарелкой, пододвигает ее. От кухонного пара волосы Нормы повлажнели, сбились в прядки, упавшие на лоб из-под сетчатого чепчика. Без теней на веках и туши на ресницах она казалась совсем девочкой, бледной, уставшей девочкой. С виска скатилась по щеке капелька пота. Шютц видел, как от напряжения у нее задрожали руки, когда она подняла на подставку бачок с сардельками. Норма молча пододвинула ему тарелку, но он не отошел от ее окна.

— Вот ты где устроилась, значит, — сказал он. — Как дела-делишки?

Она не ответила, протянула руку за талоном следующего в очереди.

— Давай!

— Когда ты вечером освободишься, мы могли бы пойти вместе поужинать, — предложил Шютц.

— И о чем бы мы стали с тобой разговаривать? — спросила Норма, усмехнувшись.

Она продолжала накладывать горох на тарелки.

— Ты права, малышка, — крикнул ей один из стоявших позади Шютца. — О чем тебе с ним говорить? Ты лучше со мной потолкуй. Сегодня вечером, а? Ну как, договорились?

— Поужинать со мной? У тебя и денег-то таких нет, чтобы меня в ресторан приглашать, — отрезала Норма. А сама вызывающе смотрела на Шютца.

— Когда у тебя будет свободное время, дай мне знать, — сказал он.

Сел за один из длинных столов, на котором громоздилась посуда, оставленная его предшественниками, сдвинул тарелки к центру и принялся есть свой горох без всякого аппетита. Сидевшие напротив ребята с высокомерием много повидавших футбольных оракулов обсуждали шансы местной команды высшей лиги на ближайшую игру. Когда сосед Шютца поднял с пола свою каску и встал из-за стола, на локоть Шютца легла узкая ладонь, едва выдававшаяся из-под ватника.

— Все поел, вот и молодец, — сказала Варя, делая по привычке паузы между отдельными словами, она тщательно их подыскивала.

Шютц насторожился: нет ли тут какого подвоха? Посмотрел на нее внимательно, но ничего подозрительного не заметил: Варя с явным удовольствием ела свой бифштекс. Напротив, где недавно разглагольствовали футбольные эксперты, сели Юрий с Верой. Шютц, которому вдруг стало жарко, обдумывал, что сказать. Например, так: «Дорогие товарищи, вышла ошибка… Мы не оправдали вашего доверия…» Нет, невозможно. Во всяком случае, здесь для этого не место. Не та обстановка. Шютц вдруг разозлился на тех, кто оставил после себя гору грязных тарелок. «Это свинство, и ничего больше!..»

— Когда ешь, а думаешь о другом, еда на пользу не пойдет, — сказала ему Варя.

Он непонимающе уставился на нее. Потом сообразил, что она за ним наблюдала и говорит, действительно, только о еде.

— Что это вы сегодня так притихли? — куда менее дружелюбно, с нескрываемой иронией поинтересовалась Вера.

Это обращение на «вы»! Теперь отмалчиваться не годится, и он сказал:

— Мне сегодня что-то не по себе.

Он помахал ладонью перед лицом туда-сюда, чувствуя, что все на него смотрят, и подумал: «Ну, пусть ответ и не исчерпывающий, по крайней мере, это правда. Мне действительно не по себе».

На помощь ему пришла Варя.

— Сегодня вечером тебе… быть как это… весело, да, Герд?

Шютц опять не понял. Тогда его о чем-то спросил Юрий, а Варя перевела:

— Юрий спрашивает, в каком костюме ты будешь сегодня вечером?

Карнавал! О нем они со Штроблом начисто забыли. Только его сейчас и не хватало.

— Ты должен прийти, — объясняла Варя. — И Вольфганг тоже. Ведь это карнавал дружбы.

— Да, да, — выдавил из себя Шютц.

Он услышал смешок Юрия, негромкий и суховатый, морщинки у глаз Юрия дрогнули, когда он что-то сказал. Шютц и без перевода понял: Юрий предложил ему нарядиться красным казаком. Он попытался улыбнуться, говоря:

— Почему бы и нет, почему бы и нет?

И сразу же улыбка сползла с его лица, потому что несколько слов добавила Вера, и черные глаза ее сверкнули. Он разобрал только имя Штробла и слово «есаул», значит, шутки по боку! Шютц положил ложку на стол, отодвинул тарелку. За столом возник короткий, довольно жаркий спор, в котором все были против Веры, и, очевидно, она взяла свои слова обратно.

Стало тихо. Никто ничего не говорит, никто никому не переводит. Вдруг Шютц увидел Зиммлера. Балансируя подносом, он, весь сияя, направлялся к их столу. Ему пришло в голову, что Зиммлер приехал не раньше, чем полуденным поездом. И значит, совершенно не в курсе дела. Зиммлер, изобразив нечто вроде старомодного поклона, сел рядом с Верой. Взгляд, который Вера бросила из-под густых ресниц на Зиммлера, был по мнению Шютца несравненно теплее того, которым был удостоен он. Зиммлер, довольный и возбужденный, подморгнул Шютцу с плохо скрываемой гордостью.

— Ну как, один и одна десятая, не меньше, а?

Сварку он провел, как бог, похвалить есть за что.

— Да, да, — кивнул Шютц и нетерпеливо махнул рукой.

Зиммлер, похоже, начал о чем-то догадываться. Больше он вопросов не задавал.

«Я должен сейчас что-то сказать, — думал Шютц. — По крайней мере, о том, что наш поступок совершенно не согласуется с нашим отношением к ним. И в то же время наше отношение к ним ни в коем случае не может оправдать, не может объяснить, почему мы им… почему мы с ними не…» Он окончательно запутался. Представил себе, как Улли Зоммер сказал бы ему: «Ну и наложили вы кучу». На свободное место рядом с Варей сел Володя Кислов. На тарелке перед ним — целая горка жареного картофеля, и он смотрит на тарелку с явным удовольствием. «Хорошо, — подумал Шютц, — что и он присутствует. Все равно мне отвечать. Скажу сейчас, и дело с концом». И сказал вслух:

— Я хотел бы объяснить вам…

Они посмотрели на него с нескрываемым интересом, Володя Кислов тоже. Шютцу почудилось, будто ворот свитера сжимает ему шею.

— Я хотел бы сказать… — начал Шютц и подумал: «Только никаких пустых слов. То, о чем я хочу сказать, это мое… вернее, не мое, а наше… короче говоря, я хочу, чтобы все было по-честному, и, значит, никаких пустых и жалких слов».

— Да? — в глазах Вари светился искренний интерес.

«Она на меня так смотрит, — подумал Шютц, — что мне просто никак нельзя начать с какой-нибудь нелепицы. А если я затяну паузу еще дольше, то незачем мне было вообще начинать».

Володя Кислов что-то сказал Варе. Та кивнула, улыбнулась, перевела:

— Володя спрашивает, когда мы сядем и обсудим, как нам наверстать упущенное на «двухсотке» время? Володя предлагает собраться сегодня после обеда. Вы со Штроблом объясните нам, что предполагает предпринять ДЕК.

К Шютцу вновь вернулась способность говорить легко и свободно. Он придет точно в назначенное время. Что же до Штробла, то он ничего определенного сказать не может: не исключено, что того освободят от должности.