Горы дышат огнем

ГОРЕЧЬ БЕЗДЕЙСТВИЯ

Я лежал на спине, заложив руки за голову, и смотрел в небо. Трава была высокая, плотная. И очень теплая, с густым ароматом. Я лежал на спине и смотрел в небо. У меня было много времени. Никогда я не смотрел в небо так долго.

Потом переворачиваюсь на живот, беру в руки «Зору» и начинаю читать. Геббельс твердит, что «Германия не сомневается в своем успехе», и добавляет: «Вопрос о времени и месте десанта в Европе является второстепенным». Вероятно, подвел его Крапчев со своей передовой статьей, где доказывал, что средиземноморские порты исключительно неудобны для высадки десанта, не говоря уже о том, насколько недоступны дороги, ведущие к центральным районам...

«Посевы рапса» занимают все большую площадь. «Поощрение производства бататов». «Ведь «мы — сельскохозяйственный бункер Германии». (Вот что значит умело найденное слово! «Колония» — звучит неприятно, а «бункер» — даже гордость тебя охватывает.) «Количество иностранных рабочих в Германии постоянно увеличивается»: в начале войны — пять миллионов человек, а сегодня — двенадцать, включая и военнопленных. Мы много говорили тогда о зверствах гитлеровцев, но как мало знали мы о лагерях смерти!..

А вот и самое главное: «Радио «Минерва» — венский соловей, чей голос так сладок, — с 1 июля устанавливает новый порядок. Генеральное представительство...» Сладок — порядок... Писал это явно поэт. Я закрываю газету и смотрю в небо, далекое, чистое и неподвижное.

Нет, я не рисую образ скучающего партизана. Я тогда еще не был партизаном...

Ну и болван же!

Он стоял, опершись на перила, у кассы подулянского вокзала и, казалось, совершенно не замечал царившей вокруг суеты, полностью уйдя в себя. Насколько я разбирался в психологии, человек, желающий сосредоточиться, не выбирает для этого вокзальную толчею. У меня были все основания полагать, что предметом его внимания мог стать я. Он был из Пирдопа, знал меня, работал в уездном управлении и, по нашим предположениям, являлся агентом полиции.

Я не мог взять билет и не попасться при этом ему на глаза. Я забился в угол, укрывшись за плотной стеной людей, снующих в здании вокзала, и стал ждать, когда уберется агент. Сначала я был спокоен: времени у меня было достаточно. Однако время шло, и я начал волноваться. Ведь и Гото — мой товарищ, тоже отправлявшийся в горы, — мог нарваться на агента, этот тип знал и его. Я несколько раз выходил из здания вокзала, чтобы перехватить Гото, но его все не было. И я опять возвращался в вокзал. Тот тип стоял неподвижно у кассы и шарил вокруг глазами. Я застыл на месте, тяжело дыша, подобно бегуну, только что закончившему дистанцию. Все пропало! Еще посчитают меня дезертиром... Вот негодяй! Стоит, как истукан. Вот кретин! Дать бы ему разок!..

Почему же не идет Гото?

Вдруг вижу: около вокзала — Никола Ланков. Поговорили. Он собрался на экскурсию. Прошу его взять мне два билета. Да, два, мы едем до Саранцев с одним приятелем, я жду его... И вот он вручает мне спасительные билеты. «Ну, теперь лови ветер в поле», — мысленно бросил я типу у кассы и показал кукиш в кармане. Но где же Гото? Я не могу оставить его. Ведь он не знает партизана, который будет встречать нас в Саранцах.

Черт тебя подери! С ума можно сойти!.. Нет, все! Я отправляюсь!

Прячась за спинами людей — тот тип все еще торчит у окошка кассы, — я вышел на перрон и увидел последний вагон уходящего поезда.

Это было позорное возвращение — в коротких брючках, сверкая незагорелыми икрами, с узлом в руке. Этот мирный узел с одеждой и рюкзак должны были усыпить бдительность полиции. Я испытывал жгучий стыд.

А Гото? Мы встретились в тот же вечер. Увидев агента, он не вошел в вокзал, рассчитывая предупредить меня, но мы разминулись, и он ушел.

И вот я лежу в Борисовом саду. Это было укромное место, но оно не привлекало внимания властей, так как здесь целыми днями просиживали женщины с детьми и совершали прогулки пенсионеры. Однако я все время оглядывался, оценивая каждого прохожего. Поскольку книги у меня не было, приходилось довольствоваться газетами. Так продолжалось день, второй, третий... месяц и даже два. Газеты и газеты... Через двадцать лет в тишине Народной библиотеки я буду читать их с большим любопытством и посмеиваясь про себя. Газеты призваны быть зеркалом жизни той или другой страны, однако картина болгарской жизни, нарисованная тогдашней прессой, сегодня кажется просто смехотворной.

«Зора» и тогда доставляла нам немало веселых минут. Она так воодушевляла нас, что лучшей газеты и желать нельзя было.

«Черчилль не скрывает, что судьба может подвергнуть британцев еще более тяжким испытаниям». «Военное производство Штатов сократилось». «Нехватка офицеров в Англии. Женщины на штабных должностях». Короче говоря, положение союзников катастрофично! Десант уже будто считался невозможным, и «высадка союзников в Сицилии не застала державы оси врасплох». Спустя неделю: «Передвижение (как изящно сказано!) войск стран оси в Сицилии осуществляется без каких-либо помех со стороны неприятеля. Города опустели». Не успела «Зора» успокоить мир известием, что «Италия, конечно же, гордым молчанием отвергла оскорбительное предложение о капитуляции», как вдруг: «Со вчерашнего дня в Италии — новое правительство». Портреты маршала Бадольо и этого карикатурного короля — два вершка от горшка — Виктора Эммануила со взором безумца. Ось на одном колесе, но все еще катится. Однако газета ее укрепляет: «Совещание в ставке фюрера. Германия сильна, как никогда». Через несколько дней: «Кампания в Сицилии закончилась вчера утром». Поражением Германии? Ничего подобного: «Эвакуация Сицилии является блестящим военным успехом».

А судьба мира решалась на Востоке. И хотя там наступило временное затишье, иначе обстояло дело в газетах, где бушевали различные стратеги, политические комментаторы и самые заурядные обманщики.

Берлинский корреспондент журнала «Антикоминтерн» публикует статью о «русской освободительной армии» генерала Власова. Автор откровенен: эту армию он сравнивает не с какой-нибудь, а с белогвардейской. У Власова он находит много преимуществ, главным образом, в связи с тем, что, по утверждению Власова, «все национальности имеют право на самоопределение, за исключением евреев (разве можно забыть о них?), а они многочисленны в восточном пространстве» (вот откровенные люди: не государство, не страна, а пространство!). Пока все ясно, однако непонятно, почему вдруг в «беседе генерал Власов затрагивает различные вопросы, связанные с искусством»?! Откуда эта мания? Каждый в сапожищах лезет в искусство!..

Да, и в затишье им жарко. «Сухопутные войска и штурмовые отряды» провели карательные операции «на одном из центральных участков фронта и уничтожили 10 316 партизан, разрушили 194 партизанских лагеря и 4422 землянки, захвачены громадные трофеи». Они не понимают, что сами наводят читателей на мысль о размахе партизанского движения в Советском Союзе! Так мы тогда и воспринимали эти сообщения...

Однако конец затишью! Следите за логикой.

6 июля. «На Восточном фронте между Белгородом и Орлом началось большое сражение. Первые немецкие успехи».

11 июля. «Советские ударные армии под Белгородом разбиты».

18 июля. «Немецкие войска остановили наступление Красной Армии. Советы не могут похвастаться успехами». Значит, это было не немецкое, а советское наступление?..

25 июля. «Катастрофическое поражение большевиков к юго-западу от Орла».

6 августа. «Запоздалые фанфары большевиков. Немецкие войска осуществляют свое перемещение методично, без каких-либо помех со стороны большевиков». Замечательно, правда?

7 августа. «Теперь для большевиков начинается самый тяжелый этап борьбы». А уж на следующий день: «Советы начали наступление под Вязьмой». Если не смотреть на карту, это заявление кажется совсем невинным, но мы-то не из наивных, мы-то знаем карту наизусть. Вот где Вязьма!

18 августа. «Советское наступление превращается в противоборство технических родов войск». Вот до чего дошли!

24 августа. «Какое значение имеет оставление Харькова? («Ха, ха, ха! Харьков!» — приветствуем мы друг друга) — пишет корреспондент из Берлина. — Никакого. Харьков потерял всякое значение. Так что о кризисе на Восточном фронте нельзя и говорить». Конечно же, какой кризис!

Интересно, а в горах такое же небо? Не может быть! Там оно другое, свободное. И не скучно. В сущности, есть ли у партизан, занятых боями и походами, время разглядывать небо? Вряд ли. Я мало что знаю о партизанской жизни. Наверняка они не валяются на спине, как я.

Почему же они не используют меня? Ждут, пока решится вопрос, где зимовать? Работа в Центральной молодежной комиссии, в молодежном Отечественном фронте, о которой мы говорили с Петром Вутовым, нравилась мне. Однако это было до решения отправить меня к партизанам. А сегодня — ничего. Я еще не в горах, и в то же время меня будто и здесь нет... Обидно. Для подпольщика, не занимающегося своей работой, жизнь становится бессмысленной. Так уж получилось. Никто здесь не виноват. В любой момент ждешь связного из отряда, а пока приходится лежать и смотреть в небо. Обидно.

Dolce far niente[17]. ...Как же должен выродиться человек, чтобы наслаждаться бездельем?!

...А радио «Минерва» — венский соловей — призывает бороться со своим соперником — радио «Сиера» довоенного выпуска (курсив рекламы), Бриаг а.о., радиоаппараты Грец, «Темаг» а.о. Все а.о. да о.о. Современной молодежи все это непонятно, как не знает она и того, что такое полис, вексель, ордер на арест, ресконтро, срок платежа, камбио. Очень просто: а.о. — акционерное общество; о.о. — общество с ограниченной ответственностью. В сущности они появляются в неограниченном количестве, и их деятельность полна безответственности. Они наносят урон нашей стране, производят эрзацы военного времени: «шеллак-эрзац; глицерин-эрзац; сурик-эрзац; бура-эрзац». А общества эти все возникают и возникают. «Электра» о.о.; «центрофуговые насосы» Otto Schwade и К°; болгарское (ха?) акционерное о-во; «Франц Гавель» а. о... Не создается ли, случайно, у вас впечатления, что повсюду здесь немецкие, а кое-где и итальянские партнеры? Такое общество может возникнуть и в результате объявления в рубрике «Разное»: «Ищем капиталиста, 800 тыс... Серьезные предложения...» Или с еще большим размахом: «Куплю большое промышленное предприятие стоимостью до 30 млн. левов в столице или провинции. Письменные предложения адресовать в агентство «Быстрое оповещение» для 10». Можно найти и предложение руки, умиляющее своей нежностью: «Инженер 44 лет, болгарин, энергичный, желает познакомиться с дамой — приятной, стройной, добронравной (а как же!), с достаточно хорошим материальным положением. Цель — радостный целесообразный брак (как мило). Возможно (смотрите-ка, только возможно!) участие своим трудом в деятельности промышленного или торгового предприятия, принадлежащего кому-либо из ее родственников». Ясно?

Большие акционерные общества, солидные промышленные предприятия не опускаются до уровня газетных объявлений. Их прибыли хранятся в глубокой тайне, зато не составляют тайны «прибыли» народа от деятельности мелких и крупных болгарских и немецких а.о., о.о. и совместных обществ. Об этих «прибылях» вовсю пишет официальная пресса.

«Дирекция гражданской мобилизации возложила на ремесленный союз столяров задачу — изготовить и доставить 400 тыс. пар деревянных подметок к стандартной обуви для сельского населения». Топ, топ, будем топать! «Предстоящая неделя будет неделей без мяса». В отличие от прошедшей, которая была также без мяса. «Никто не имеет права получать хлеб и продукты за отсутствующих... Виновные будут привлечены к ответственности». Здесь ограниченной ответственности уже нет. «Постановление о взимании домашней брынзы и масла» (это после того, как уже забрали молоко?!). Государство выступает как самое крупное забирательное общество. «Запрещена выдача разрешений на частное строительство». «Повышение цены на электрическую энергию». «Увеличение таксы за вывоз мусора». Несправедливо было бы утверждать, что государство только забирает. Оно и дает: «С завтрашнего дня в Софии будет продаваться туалетное мыло!» Оно даже раздает: «Населению будут раздавать (не бесплатно, конечно!) брынзу и сыр за три месяца». Оно поддерживает отечественные открытия: «Эффективный заменитель молока. Отличные результаты (?!) получения молока из сои». Оно приобщает нас и к открытиям мирового масштаба: «В Дрездене открыт заменитель лимона, содержащий значительно больше витамина С!» И оно все больше заботится о нас: «Распоряжение о массовом производстве деревянной обуви». Топ, топ, будем топать!

Наконец, необходимо оценить и его «горячий призыв к населению ни в коем случае не поощрять нищенства, профессионально практикуемого детьми». Может, именно к этому призыву и прислушиваются люди? Читаем: «Родители отдают десятилетнюю дочь», другие — «шестилетнего мальчика» и т. д. А сообщений о подброшенных детях становится все больше и больше.

Зато от нас требуется сильнейшая ненависть к евреям.

Любой человек может призадуматься, почему соя более питательна, чем молоко, и даже сообразить, что из молока делают сыр, а сыр вывозится в Германию. Поэтому необходимо все разъяснить заблаговременно: «Кто создает (?!) теперешнюю мировую войну? Кто создает политические и классовые различия, раздоры и гонения среди народных масс? Кто разрушает национальные и религиозные устои христианских народов? Кто уже десятки столетий является смертельным врагом славянства?» Да, действительно, кто? «Ответ вы получите в книге «Еврейский вопрос как национальное несчастье», 60 стр., 10 левов гербовыми марками, почтовый ящик 576, София».

Коротко и ясно.

И еще более ясно: марки берутся, чтобы ликвидировать это интернациональное и национальное зло. Номер за номером — объявления о ликвидации еврейских предприятий и магазинов, а потом: «Комиссариат по еврейскому вопросу составляет картотеку (почти инвентаризация, не правда ли?) имеющегося (так, будто речь идет о лопатах или метлах) в царстве еврейского населения». И в конце концов: «Освобождение жилищ от лиц еврейского происхождения и ликвидация их имущества».

Логично!

Народ по призыву коммунистов и прогрессивных общественных деятелей совершает подвиг — спасает болгарских евреев от уничтожения в концлагерях. Однако болгарские фашисты не успокаиваются. Днем и ночью радио передает их песни, и особенно часто навязчивую отвратительную мелодию, где были такие слова:

От всего этого моллюски становились еще более противными. Моллюски под соусом. Первый раз они показались мне чудесным лакомством. Но есть моллюски каждый день... и даже через день... От этих консервов из моллюсков просто тошнило, особенно когда не было воды. Да и мармелад был только одного сорта — из древесной массы, как и одежда. А что можно было купить другого?

Что едят в наших горах? Конечно же, не жирных барашков и не кебаб по-гайдуцки, но ведь и не моллюсков же. Сколько еще я буду валяться в этом паршивом лесочке? (В глубине души я понимаю, что несправедлив — я люблю этот парк, но, излив свой гнев, я немного успокаиваюсь.) Лиляна сейчас обдумывает предстоящие вечером встречи. Мушичка стискивает зубы перед ночным боем. У каждого есть дело, только я сижу и жду...

Я часто пытаюсь представить себе наш подпольный фронт и всегда вижу только тех, кого знаю. Остальные остаются невидимыми. От этого фронта каждый день поступают свои коммюнике, причем в официальной прессе. Короткие и трагические. Возьмешь утреннюю газету и страшно ее открыть...

«Уничтожены разбойники в районе Белоградчика. Убит предводитель разбойничьей банды Князь Александр».

Я читаю сообщение еще и еще раз, бросаю газету и гляжу в пустоту, а в сознании борются боль и надежда: нет, не может быть, полиция всегда хвастает, из мухи делает слона... Однако разум беспощаден. Это правда. Конечно же, это правда. Мои товарищи по университету, родом из тех мест, рассказывали о Живко Еленкове, наводившем страх на полицию. Им гордился весь Белоградчик. И вот Живко Еленков убит... Я стискиваю зубы, от боли сжимается сердце. И так всегда, когда кто-нибудь погибает. Если и существует что-либо необратимое, так это — смерть. Каждая смерть обособленна, индивидуальна.

А в те дни смерть царила повсюду. «Уничтожена террористическая группа в районе Пловдива. Часть террористов убита, часть схвачена живыми». О бое у Фердинадова я потом буду читать с упоением, но сейчас это сухое, издевательское сообщение в газете потрясло до глубины души. Одно лишь было мне непонятно: схвачены живыми! Ты жив, — значит, надеешься, что они тебя простят, а это — предательство... Я еще многого тогда не знал. Позже я пойму, что если тебя схватят, то это страшнее всего, и никто не желает такой участи. Просто иногда не удается избежать ее. А тогда я безоговорочно осуждал схваченных. Может, потому, чтобы смягчить боль за убитых. Семь человек! А скольких усилий стоит нам привлечь хотя бы одного!

Да, смерть за смертью. Убит «крайне опасный коммунистический деятель и террорист Эмил Марков, заочно приговоренный к смерти... Он смертельно ранил доблестного полицейского... Еще один успех полиции». Вот гады! Это действительно так. Это их успех. Что значит один паршивый полицейский в сравнении с Эмилом Марковым? Марков, по крайней мере, погиб в бою! «В Русе поймана террористическая группа, совершившая покушение на начальника областной полиции». «Раскрыта шпионская сеть... в Пловдиве и Карне. Две женщины и двое мужчин приговорены к смерти». «Три смертных приговора за шпионаж» в военно-воздушных силах. И вдруг: «Убит один из самых опасных террористов. В бою в районе Белоградчика убиты Асен Балканский и два его сподвижника». Асен Балканский! Это самое известное мне среди партизан имя. Оно стало легендарным. Асен разъезжал в фаэтоне по Софии, Видину, Лому, лечился в Александровской больнице, пил кофе с полицейскими и разузнавал их тайны, бросался в бой, был неуловим. (Позже выяснится, что легенда почти не приукрасила действительности.) Это страшный удар... В те дни на улице Оборище пал от вражеской пули и один из партизанских командиров. Борис Нованский был членом штаба Софийской военно-оперативной зоны. Тихий и неукротимый, волевой и сердечный, он умел увлекать за собой, умел убеждать словом. Борис Нованский погиб в бою как рядовой солдат революции. Революция сделала его посмертно своим генералом. Мне не пришлось с ним встретиться.

Потери, потери...

А некоторые валяются на мягкой траве.

Вот что значит иметь броню, внутреннюю броню, ничем не уязвимую! «Террорист... бандит... разбойник... убийца» — как ни называй, лишь бы было неприятно. А нам приятно. Все это означало борец. И не какой-нибудь, а тот, кто находится на передовой...

«Наверняка многие хорошие люди останутся в живых», — думал я, а сердце сжималось от боли. Мне казалось, что все самые лучшие уже погибли.

А вот Пейчо уцелеет. Вот плут. Нет, негодяй. Хотя он и считается нашим, все равно негодяй! Думает не о товарищах, а о себе, да еще хочет и совесть свою успокоить!

Мы уже были у Дырвиницы[18]. Не заметили, как и добрались. Мы с Пейчо давно не виделись, и у нас было что сказать друг другу, а потом...

Спор начался не вдруг. Пейчо начал с мягких, умных слов, каждое из которых он будто ощупывал, прежде чем произнести.

— Видишь ли, даже в природе существует целесообразность, а человек — существо мыслящее. Для него целесообразность должна быть законом. И особенно для нашей партии. Я понимаю, ты стремиться туда, где всего горячей. Это замечательный порыв. Но нельзя, чтобы тобой руководили только чувства. Ты — талантливый человек и будешь очень нужен партии завтра, для строительства нового общества. Тогда ты и приложишь свои силы. Человек — существо мыслящее.

— Знаешь, я иногда сожалею...

— О чем?

— Что человек — существо мыслящее.

— Почему?

— Ну вот, когда слушаю тебя...

— Ты меня не собьешь. Я много думал об этом.

— О себе?

— Если хочешь, то и о себе.

Рассчитывая сразу одержать победу в споре, я сказал, что он слишком увлекается философией, но правильнее было бы сказать «философи́ей»[19].

— Послушай, что проку партии от твоего трупа? — ответил он.

Эти слова Пейчо задели за живое: что это он хоронит меня? Огорчило и то, что он так легко сказал это. Во мне взыграл подпольщик, у которого нет иного пути. Правда, именно это удержало меня от того, чтобы сказать ему все, что я думал: в тот момент он был мне ненавистен. Его широкая улыбка казалась слащавой, противен был его золотой зуб, со злорадством смотрел я на его лысеющую голову. А ведь раньше я относился к нему неплохо. Я сказал Пейчо пару «теплых» слов. Он обиделся и ответил, что я кичусь своей революционностью. Мы замолчали.

Затем спор возобновился. Пейчо был умен, и мне иногда не удавалось побороть его логику, разбить его высокие соображения о целесообразности укрыться в тихом местечке (один приятель обеспечивал мне место послушника в монастыре). Меня все это только еще больше злило, и в конце концов я спокойно сказал ему:

— Ты просто хочешь, чтобы я стал дезертиром. Кто гарантирует, что меня не убьют и там? По-твоему, надо думать не о том, чтобы идти в горы, а о том, как бы смыться?

Он и на это нашел отговорку, но я безошибочно определил, что за его словами кроется страх.

Плохо, что такой, как Пейчо, не один. Скоро я прочитаю в одной из инструкций софийской партийной организации: «Член партии — не почетное звание. Это борец, боец передового отряда рабочего класса. Бездеятельные члены партии не только бесполезны — своей пассивностью они заражают и других».

А если к бездеятельности добавляются еще и теории, вроде «Красная Армия сама со всем справится», «наши усилия напрасны до тех пор, пока и до нас не докатится военный вал», «подождем еще немного, время работает на нас», «не хочу умирать, хочу дожить до советской власти» и подобные, то возникает серьезная опасность. Такие взгляды следует безжалостно громить, а их приверженцев вытаскивать из болота пассивности.

Попробуй-ка, вытащи такого!

А может, в чем-то Пейчо был прав? Неужели военная деятельность Вапцарова более важна, чем стихи, которые он не успел написать? Ни в коем случае!.. Но... нет! Кто может сказать, когда Вапцаров стал Вапцаровым и написал бы он такие стихи, не будь таким сам?

Кстати, о себе. Боже мой, я не могу представить себе большего несчастья в жизни, чем несчастье, которое произошло бы со мной, если б я не ушел в отряд. Будем говорить не как о писателе, а как о человеке!

А Пейчо я и сегодня не завидую, пусть у него есть все. Ведь люди умирали и за его счастье. Одного лишь я не хочу — забыть тот день, когда он мне изливал свою мудрость.

Да, вероятнее всего, мы должны были погибнуть. Красная Армия наступала, но она была еще далеко. Никто не знал, когда она придет сюда и кто ее дождется. А «дирекция полиции купит по взаимному согласию (как я понимаю, с лошадьми) для нужд столичного отряда конной полиции и областных полицейских эскадронов лошадей в возрасте не моложе 3 лет и не старше 10, ростом от 150 до 165 см». «Сто двадцать полицейских сыщиков закончили государственное полицейское училище и приняли присягу». Неужели их еще мало, этих штатных, добровольных и случайных агентов? Однако премьер-министр Богдан Филов требует в Народном собрании новых «ассигнований на полицию и борьбу с антигосударственными элементами».

Вера, ставшая не только твоим убеждением, но и эмоциональной опорой, — большая сила. Она открывает перед тобой мир с желанной стороны. Ни одна революция невозможна без такой веры, конечно, если она не закрывает тебе глаза на истину. Во всех угрозах полиции, обращенных к нам, мы видели слабость власти. Это был один из внутренних механизмов, спасавший нас день за днем от страха перед смертью.

Я знал также, что и мы наносили ощутимые удары, о которых «Зора» никогда не сообщит. Лишь когда нет другого выхода или когда нужно нагнать страху, чтобы получить новые ассигнования, газеты публикуют сообщения вроде следующего: «Неизвестные лица убили в Пловдиве помощника областного директора». Мы уже научились читать даже «Зору» — и то, что она пишет, и то, что написано между строк.

«Никола Тошев Велков из села Липница, Ботевградского уезда, 61 года, земледелец... осужден на 1 год тюремного заключения строгого режима и оштрафован на 30 тыс. левов за то, что скрыл сено от реквизиции». Осуждены и 67-летний пекарь (не отчитался талонами продовольственных карточек), и крестьянин, укрывший от реквизиции двух лошадей, и другой крестьянин, не сдавший 60 литров молока по обязательным поставкам, и т. д. и т. п. Не знаю, кто саботировал сознательно, кто в целях спекуляции, но это саботаж. Сопротивление. Понятно, саботажников значительно больше, а эти сообщения газеты публикуют лишь в назидание.

Почему меня так беспокоит этот Пейчо? В каждом революционном движении были свои болтуны и приспособленцы. Посмотрите-ка на него — уже сейчас он занимает место за праздничным столом. А сколько еще таких сбежится потом, и останется ли там место для борцов-чернорабочих? Останется, но они не сядут за этот стол, даже если воскреснут.

Позавчера в сквере на перекрестке Регентской и Евлоги Георгиева я встретил Киро. Мы поговорили о том о сем, и я намекнул ему, что ухожу... Очень мало кто об этом знал. Говорить на эту тему не особенно разрешалось, но как можно было не сказать Киро... Высокий, сухой, жилистый, пожелтевший от ядовитых линотипов, он обнял меня, прижал к себе, а потом слегка отстранился, заглянул мне в глаза, усы его вздрагивали.

— Ну, бра-ат...

Сколько оттенков было в его мягком, неповторимом «брат»!

Киро не был многословен, но смутил меня. Я знал: он искренен, как всегда. Высокие слова он произносил совсем просто: я герой, он мне завидует, но у него нет сил, чтобы уйти... В таких случаях чувствуешь себя беспомощным. Чтобы он не подумал, что возвращаю ему комплимент, я толкнул его в бок: разве я его не знаю?

— Благодарю тебя за доверие... Но и здесь нужны люди, и я не сижу сложа руки.

Милый Киро! Ему всегда казалось, что он делает маленькие дела, а другие — великие!

Достаточно вспомнить о нем — и можно забыть о существовании хоть сотни хитрецов. Или подлецов.

А позже поэт Кирилл Маджаров средь бела дня оставит свой окоп, что считалось преступлением, проберется сквозь проволочные заграждения, рискуя каждую секунду получить пулю в спину, и побежит наугад к югославским партизанам, которые с полным правом могли пристрелить приближающегося к ним вражеского солдата. Он станет их товарищем и погибнет в первом же бою.

Киро не думал, будет ли нужен социалистической Болгарии его поэтический талант. Он думал только о своем долге.

Друг мой, незнакомый и близкий, читающий эту книгу, ты уже понял, что я рассказал о Лиляне для того, чтобы это услышал ты.

Ты, наверное, уже понимаешь, какую книгу я написал, но я все же хочу раскрыть свой замысел и все время видеть твое лицо. Договорились? У меня нет тайн. Может, даже все, о чем я рассказываю, тебе уже известно: ты читал книги о нашем отряде и большинство событий того времени тебе знакомо; ты знаешь, кто пал в бою и кто вернулся. Но так даже лучше: не жди, что я буду пытаться увлечь тебя сложным сюжетом или стараться обострить твой интерес эффектными неожиданностями. Просто я хочу вместе с тобой вернуться в ту эпоху, посмотреть на нее глазами людей, которые ее творили, моими собственными глазами. Я хочу сосредоточить внимание на том, как все это произошло, хочу переосмыслить прошлое...

Мне говорили: напиши роман! Я отвечал словами Федина: «...Пусть лучше будет просто хорошая биография, чем плохой роман». Твое доверие мне дороже всего. В жизни случаются такие невероятные истории, что в сравнении с ними меркнет всякая фантастика, а в романе они всегда кажутся вымышленными, и ты можешь покачать головой: «Ну и ну!»

Я хочу поделиться с тобой всем, что представляется мне важным, и так, как мне это кажется наиболее подходящим — в форме бесстрастного рассказа, сжатого очерка, публицистического эссе, лирического отступления, откровенных размышлений. При этом я использовал как материалы газет, так и полицейские документы. Какой это жанр? Не знаю. Но ведь важнее всего человек...

А чем эта книга не роман? Документальный роман?! «Что может быть более гениальным, чем сама жизнь?» — приходит мне на помощь Андре Моруа. Оставим в стороне гениальное, но эта книга — сама жизнь.

Каждый случай — это меньше всего мемуары. Я не вспоминаю, я переживаю все это. События партизанского движения — это наш вчерашний день, только что кончившийся. Однако его моральные ценности должны быть ценностями сегодняшнего, самого что ни на есть сегодняшнего дня. Это время еще живет в нас, — и должно жить! — с его болью, победами, мечтами и движением вперед.

Что прошлое? Я пишу о современности. О самой современной нашей современности. И может, даже немного о будущем.

А люди жили. Одна жизнь — вроде бы уже познанная, жизнь, которую я веду. Однако душою я давно в горах...

Стремясь к счастью, каждый из нас часто рискует головой, даже прямо сует ее в ту петлю, о которой между собой шутим: «Повяжут тебе галстук», а между тем «каждый знает, где счастье: Йоганна Хансен — Недева, Гладстона, 48, посредничество в браках людей интеллигентного общества. За 30 гербовых марок высылается список кандидаток. Прием от 3 до 7. Письма шлите с оплаченным ответом». Внимание! «Вы сразу можете заработать 600 левов!» Если потратите 100 левов, то получите «следующие современные любовные, приключенческие и детективные романы: «Кровь и яд», «Один мужчина и сто девушек», «Палач Чикаго», «Контрабандисты опиума», «Дом свиданий на Бродвее», «Любовники леди Нислей», «Гангстерское гнездо», — цена 600 левов». Но это — палиатив, а вот радикальное решение: «Телеграмма. Кризис преодолен с помощью всего 10 левов. С помощью пропаганды и приятного труда вы можете заработать 600 левов. Относится ко всем. Инструкции дает Раев, улица Царя Асена, 15».

Однако не все, кажется, становятся обладателями таких чудес, и поэтому ищут работу, но работу особую — в экспортно-импортных фирмах: агроном — в экспортной фирме; инженер-химик — в экспортной фирме; делопроизводитель, знающий немецкий и болгарский языки, экспедиторы, вокзальные служащие, торговые агенты — в экспортной фирме. Или механик-водитель — в посольстве; гувернантка-немка, барышня, дает уроки немецкого языка детям, а модистке Паоле требуются ученицы и работницы. У тех, кто ищет обыкновенную работу, денег на объявления нет. У них есть лишь ноги, чтобы обивать пороги фабрик и канцелярий. «А «Нежная секретарша» — самый сладкий фильм сезона. Мечта современной девушки о счастье, ее любовные грезы сбываются!»

Ново! Колоссально! «Получен препарат для развития бюста: бюстг. «А» — для развития недоразвитой груди; бюстг. «Б» — для нормально развитой, но мягкой и отвислой груди; бюстг. «С» — для маленькой и отвислой груди. Цена с прилагаемой литературой — 135 левов. Банковский счет 5905. На посылке нет указаний о содержании (тайна сохраняется!), почтовый ящик 512, София». Неужели я такой тупица, что не могу понять этот мир? Даже то, нужны ли эти «бюстг. «А», «Б», «С»?

А на железнодорожной станции Сахарный завод найден труп человека с отрезанной головой и запиской в кармане, что он сам кончает жизнь самоубийством. А почему? «В селе Блато, в районе Дупницы, за право косить на одном из лугов поспорили и подрались братья Антон, Владимир и Димитр Стойневы. Все трое — старше 60 лет. На помощь двум первым пришли Темелаки Георгиев из села Мерводол, Ангел Стойнев 25 лет и Кирилл Стойнев 21 года. Димитру были нанесены тяжелые побои, от которых он немедленно скончался. Во время драки Димитр выстрелил из пистолета и тяжело ранил в грудь Антона, которого доставили в дупницкую больницу». Далее: «При дележе снопов один убил топором другого». Затем: «В один день было совершено три отцеубийства, три самоубийства, вызванных отчаянием, а также был убит молодой человек, и произошло два загадочных убийства...»

Все это случилось, конечно, не в один день. Многое я не могу припомнить, другое внезапно всплывает в моей памяти так отчетливо, будто происходит сейчас.

Жарко, даже лежа в траве я вспотел. В тот день я узнал, что в Варне повешен наш юный товарищ, и мне вновь сказали, что связи с отрядом нет. В таком настроении я прочитал: «Увеличьте свой рост на 10—12 см.! Американо-французская система. Инструкция высылается цо получении почтовых марок на 2 лева...»

Увеличьте свой рост! Мошенники. И деньги вымогают, и людей дурачат. Позже я прочитал слова Фучика: «Человек не становится меньше от того, что ему отрубают голову».