Глава сорок пятая. Злобный сказочник

Таких жутких миров Кангасск не посещал еще никогда. Ни в годы Ученичества, ни в годы долгого сна под обсидиановыми сводами Пятой Горы он не видел ничего подобного… выходит, что у Вселенной, доступной пониманию человеческому, есть край, и пройтись по нему — занятие не из приятных. Впрочем, какой смысл расточать по этому поводу красивые слова?.. в просторечье все это называется просто пьяным бредом: чтобы провалиться в такой беспробудный сон, Кангасск выпил все спиртное, которое подвернулось под руку. Кажется, начал он со светлого эля, а закончил крепкой диадемовой настойкой. Южное вино, изысканного вкуса которого Ученик даже не почувствовал, находилось где-то в середине списка…

Голова по пробуждении болела чудовищно; перед глазами плыли разноцветные пятна, а память выдавала противоречащие картины.

Сев на кровати, Ученик миродержцев приложил дрожащие пальцы к виску и вызвал к жизни заклинание для снятия головной боли. Простенькое, знакомое сызмальства, его теперь приходилось шептать слог за слогом. Кангасска трясло и бросало в холодный пот: организм, похоже, счел все выпитое ядом, и не без оснований.

Наконец заклинание сработало — полегчало. Прояснилась память (теперь уже можно было хотя бы вспомнить, зачем понадобилось так напиваться), а в освеженное магией сознание проникли мягкий свет раннего зимнего утра, приглушенное подвывание ветра за окном и — далекий, отраженный коридорным эхом звук: ребенок плакал… новорожденная дочка Карины.

Слабо улыбнувшись, Кангасск рухнул на обратно на кровать с твердым намерением снова заснуть — надолго и без сновидений…


— Вот ты где, — в дверях появился Орион, сын звезд. — Ба-а, что я вижу! — сурово и в то же время насмешливо сказал он.

— Можешь не продолжать, — кисло отозвался Кангасск, вновь коснувшись виска; на этот раз заклинание удалось задействовать безмолвно. — Я здорово набрался вчера…

— Позавчера, — невозмутимо уточнил сын звезд и, скрестив на груди руки, привалился плечом к стене, явно настраиваясь на продолжительный разговор.

— Жуть какая… — поморщился Кан. — Вот же провал в памяти… Как Карина?


Орион ответил не сразу.


— Сносно, — угрюмо произнес он. — Тяжелые роды, да еще намного раньше срока… Я увел в минус четыре донора, чтобы спасти ее и ребенка. При ребенке донор стоит до сих пор… Погоди… — Орион нахмурился. — Ты что, знал?! Ты для этого меня сюда вызвал?!

— Ага… — не открывая глаз, отозвался Ученик. — Правда, я ожидал, что ты прибудешь раньше. Но ты прибыл вовремя, просто вовремя…

— Да уж… — Орион устало вздохнул. — Не ручаюсь, что местные лекари сумели бы спасти их…

— Не сумели бы, — перебил его Кан. — Я видел возможный вариант будущего. И чувствовал, что обратный отсчет пошел. Неделя, шесть дней, пять… а от тебя ни слова. Как и от Астэр…

— Дааа, — сын звезд окинул взглядом ряд пустых бутылок. — Напиться было отчего.

— Лучший способ на время исчезнуть из этого мира, — согласился Кангасск. — Я просто не выдержал ожидания… нервы сдали.

— Прости уж… — сын звезд безрадостно усмехнулся. — Туда, где были мы с Астэр, вести быстро не доходят.

— Ничего… главное, вовремя.

— Хватит похмельем терзаться, герой, — сказал Орион уже чуть веселее; безмолвное восстанавливающее заклятье коснулось Кангасска, нейтрализуя последствия отравления и возвращая бодрость душе и телу. Теперь о сне нечего было и думать. — Спускайся к завтраку! — донеслось уже с лестницы.


На середине этой лестницы Ученик и нагнал сына звезд.


— Что стряслось? — с подозрением осведомился Орион.

— Ничего, — замотал головой Кангасск. — Просто не говори никому… ну ты меня понял… Ладно?


Орион, сын звезд смерил друга долгим, задумчивым взглядом.


— Хорошо, — кивнул он, согласившись без лишних расспросов. — Я изобрету какую-нибудь причину, по которой я здесь «случайно» оказался… Скажем… решил подлечить тебя.

— Меня?!

— Руку твою… Я здесь пробуду пару месяцев — понаблюдаю за Кариной и ее дочкой, пока все не будет в порядке. Заодно и тебя подлатаю. И не думай отвертеться на этот раз…


Что ж. Так тому и быть… Рука была вновь растерзана медицинской магией в тот же вечер: Орион никогда ничего зря не скажет.

За три часа, пока длилась очередная операция, Кангасску было о чем подумать…

Во-первых, он, кажется, нашел способ преодолеть отчуждение и страх, которые с недавних пор стал вызывать в людях. Нужно просто меньше откровенничать о некоторых вещах. Например, Карине лучше думать, что ее спасение — счастливая случайность. И все прекрасно — нет никаких всесильных последних Учеников, способных слишком многое видеть и менять…

…И во-вторых, что-то подсказывало, что пора волнующих событий отгремела, как гроза, и теперь дни настанут тихие. Вспоминать прошлое, скучать по дочери, которую давно не видел, подумывать пригласить ее погостить в Башне (сразу, как только помирится со своим Лайелем и перестанет дуться на гадальщика-отца), тренироваться, читать древние фолианты, запрещенные простым смертным, и ждать — вот что оставалось Кангасску. Большего пока не предвиделось. И не надо…

«Письма к Кангасску Дэлэмэру

год 15006 от п.м.

август, 30, Юга, главный военный госпиталь

Злобный я сказочник, друг мой. Не знаю уж, смеяться над этим или плакать. Вчера Астэр впервые полистала книгу сказок, которые я написал для Милии… и я получил мощный нагоняй, несмотря на то, что отношусь к больным и раненым, на которых злиться, в общем, как-то не принято. Что ж, видимо, для „злобных сказочников“ делаются исключения. Вот такие.

С дочерью звезд у нас всегда были в лучшем случае прохладные отношения. Ей есть за что держать на меня личную обиду, как ты помнишь. Да и по поводу воспитания твоей дочери мы спорили часто, и всегда будем спорить, пока я живой…

Выслушав Астэр, я подумал, что ты, наверное, сказал бы то же самое. Да еще бы поразился, как это ребенок может нежно любить именно такие сказки — этому я сам поражаюсь. Читать меня-сказочника — это все равно, что жевать мармелад пополам с полынью. Хотя… все мы можем быть не правы. Милия в данном случае всем судья. И раз ей дороги мои сказки, и, что более поразительно, я сам — такой, какой есть, — значит, все это чего-то да стоит.

В моих сказках редок счастливый конец. В этом моя вина. Но иначе и не получается. Полынь, полынь… горькая и лечебная. И кого я лечу такой горечью? Себя, видимо; некого больше…

Суди меня как знаешь, друг. В обиде не буду.

Ранение я схватил ох какое серьезное (раны, что достались мне от Ингриза, третьего шута, даже магия, оказывается, не очень-то берет), так что, пока буду выздоравливать, успею написать еще кипу сказок. В своем стиле…


Макс М.»

Рождение маленькой Мералли обернулось большим переполохом для всей Башни. Нэй Каргилл на добрых полтора месяца, пока состояние матери и ребенка оставалось тревожным, забросил все исследования и превратился просто в любящего, переживающего отца и деда. Порой Кангасску казалось, что тот самый ореол истинности, что четырнадцать лет назад столь поразил его, простого смертного тогда Ученика, теперь вновь окружает сутулую фигуру старика-ученого… Случившееся, как ни странно, сблизило Нэя с зятем; столь искренне переживали оба. Что до попыток забрать у Кангасска горящий обсидиан (а намеки ранее были), то Каргилл махнул на них рукой; воистину, понял, что все это мелочи и ерунда в сравнении с тем, что ценно по-настоящему…

Забытый всеми маленький Лайн большую часть времени оставался рядом со своим бессмертным другом; Кангасск (также всеми забытый в это время), очень привязался к мальчишке. Все чаще эти двое проводили долгие часы за разговорами о самых разных вещах. Говорили на равных, благо юный Джовиб был умен не по годам.

Для Лайна, который большую часть своей жизни провел в Башне, каждый рассказ Кана, успевшего немного побродить по миру, был захватывающим путешествием. Кулдаган, море, Странники, Ничейная Земля, дети тьмы… все это расцветало в воображении мальчика, словно кулдаганские цветы после дождя. Лайн был в высшей мере любознателен (дракон! истинный дракон!); его интересовало абсолютно все. И, видя извилистые линии его судьбы, Кангасск мог только поражаться тому, сколько путешествий ждет сына Ориона, когда тот вырастет!.. и вопрос «что за пределами карты?» перестанет быть для молодого ученого вопросом…

Лайнувер Джовиб… почему-то, чем больше Кангасск общался с ним, тем больше скучал по дочери. Скучал по ребенку, которого и не знал толком; по ребенку, тринадцать лет жизни которого просто проспал… тем обиднее было пропускать теперь даже считанные дни…

И потому, когда одним хмурым утром в Башню доставили письмо Милии, седовласый Ученик только не прыгал от счастья. «Скучаю по тебе, папа! Можно к тебе?.. Я с Астэр прилечу, на трансволо…» — была там такая жалобная строчка. «Да конечно можно, милая,» — не удержавшись, вслух ответил Кангасск. Через пять минут он уже написал ответное письмо и вручил его одному из магистров, владевшему трансволо…

Милия прибыла вечером. Дочь звезд не отправилась с ней, но снарядила девочку на Север со всей серьезностью. Теплая шубка с пушистым капюшоном, сшитая точно по детской фигурке; меховой рюкзачок, в котором уютно разместились оба дракона-зажигалки — Игнис и Сайфер; туго набитая сумка с вещами… и (а вот это Астэр вряд ли одобрила) знакомая Кану книга с потертым корешком — сказки Макса… сколько лет прошло, а Милия до сих пор всюду берет ее с собой!..

…Похоже, все обиды, если таковые еще оставались, были мгновенно забыты: поспешно сложив на пол прихожей вещи, дочь бросилась обнимать отца… Месяц, что Орион колдовал над рукой Кана, даром не прошел; да, рука все еще оставалась вялой, а пальцы не чувствовались вовсе, но все же Ученик мог теперь обнять свою девочку — обеими руками. Никакой победе этот неопытный воитель еще так не радовался…

Выпустив из объятий Милию, Кангасск поймал взгляд Лайна — мальчик, всюду следовавший за Учеником миродержцев, точно тень, стоял поодаль и хмуро взирал на встречу отца и дочери… Детская ревность — чувство столь простое и искреннее, что сложно его не почувствовать. Впрочем, день-два — и юные дракошки нашли общий язык; теперь долгие часы в прогулках и разговорах Лайн проводил уже не со взрослым, тяжелым на подъем Каном, а со своей новой подругой. Они стоили друг друга — любопытные, шустрые, веселые…


— …Давно пора было их подружить, — сказал Орион Джовиб, обернувшись к Кангасску.


…Пустой тренировочный зал был погружен во мрак, и с высокого смотрового балкончика был виден лишь островок золотого света: развесив вокруг себя Южные Лихты, отгородившись от всего мира сразу, дети с увлечением читали что-то сказочное, из той самой книги…

От Лайна так и веяло преданностью и восхищением, когда он бросал взгляд на Милию, которая была его старше и выше… Орион не мог смотреть на сына без улыбки; Кангасск же был задумчив.


— Да… — запоздало отозвался он.

— Слушай, мне не нравится, когда у тебя взгляд такой… — прищурившись, произнес Орион. Отблески детских Лихтов светились в его глазах искорками. — Вообще, я понял, когда у гадальщика такой взгляд, не жди ничего хорошего…

— Ну что ты! — отшутился Кан. — Нет, у этих двоих все будет хорошо.

— Ты сказал «У этих двоих»? — мореход поймал его на слове. — Кажется, я тебя понял…

— Я что, прозрачный? — тихо и несерьезно возмутился Кан. Кажется, он уже говорил это однажды.


Орион не ответил, лишь многозначительно улыбнулся в ответ.


— Ну что, спустимся к ним? — спокойно осведомился он.

— Почему бы и нет? — пожал плечами Кангасск. — Они тысячу раз звали меня на свой «Вечер сказителей», я все отказывался… пора бы и посетить.

— Вечер сказителей? — Орион весело хмыкнул. — Ишь как красиво назвали свои посиделки!.. Ну пошли…


Кангасск засветил пару Лихтов дабы обозначить свое присутствие, и они с Орионом начали спускаться.


— Как здорово, что ты пришел, папа! — Милия даже в ладоши хлопнула от радости.

— Почитай нам что-нибудь, — с теплом произнес Кан, присаживаясь рядом.

— Хорошо! — бодро отозвалась девочка. — Дядя Милиан всегда выбирал так…


С этими словами она добросовестно зажмурилась и открыла книгу наугад… У Кана сердце кольнуло, когда он это увидел… достаточно вспомнить, что письма Максимилиана он и сам читал так же. Причем, каждое письмо оказывалось подходящим…


— Читаю! — объявила Милия.


…Мрачная сказка — тихим напевным детским голоском…

Есть мир далекий, мир иной,

где в небе две луны.

От моря там подать рукой

до сказочной страны.

И ту страну в недобрый час

увидел я во сне:

там о беде пророк кричал

и дело шло к войне.

Как две луны на небе том

восходит из-за гор,

так правили страной вдвоем

два брата с давних пор.

Я их имен до сей поры

не вспомнил наяву.

Я лучше Первым и Вторым

двух братьев назову.

И если Первый был король

и правил на земле,

то незаметен был Второй —

как тень при короле.

Да, был тираном первый брат,

но тот, кто из теней

смотрел, опасней был в сто крат,

коварней и страшней.

Страна такая — злой сосед;

пришел войне черёд.

И Первый на виду у всех —

в бой армии ведет.

Громит чужие города,

пленит детей и жен.

Он на виду у всех всегда

и всеми проклят он.

Дела Второго не видны,

как смертоносный яд.

Шпионы, воры, колдуны

ему благоволят.

Они являются везде,

где их никто не ждал.

Не раз в ночи такой злодей

ворота открывал.

Врывался враг, и град тонул

в безжалостном огне…

Казалось, как плохому сну,

не знать конца войне.

Меняли облик колдуны;

царил повсюду страх.

Бывало, другом в дни войны

прикидывался враг.

Но вот в печальный год потерь

нашелся свой герой,

в бою безжалостен, как зверь;

фанатик и святой.

Он королю другой страны

на верность присягнул;

переломил он ход войны,

надежду всем вернул.

Златой грифон всегда при нем —

зверь множества легенд.

Сияет меч его огнем;

он сам — оживший свет.

Крушит врага в бою герой,

могуч, непобедим.

И той же раненых рукой

врачует паладин.

Но смерть оставила печать

на благостном челе;

ему жизнь мирную начать

нет права на земле.

Гадалка молвила, смотря

в огромный черный шар:

«Цена победе — жизнь твоя,

несчастная душа».

«Что ж, я готов,» — сказал тогда

герой, потупив взгляд…

И вот уже недолго ждать,

последний замок взят.

Встречай последнюю зарю,

осталось жить чуть-чуть…

Не внемля страху, к королю

он прорубает путь.

Сражен в бою грифон златой —

сей знак несет беду.

Речами же гадалки той

надломлен гордый дух.

Он молод, он дитя еще,

как можно не жалеть

о том, что дням подходит счет,

что скоро умереть,

что, кровью землю и траву

своею напоя,

он сложит светлую главу

за злого короля…

Он принял бой, и в том бою

сражен им был тиран.

Герой же, кровь пролив свою,

погиб от страшных ран.

Его народ в тот славный день,

ликуя, горевал.

И, неприметен, словно тень,

Второй на то взирал.

«Что ж, ведьма верная моя, —

он обернулся к ней;

та, хладнокровна, как змея,

смотрела из теней, —

Сыграла ты гадалки роль

Прекрасно. Что ж, виват!

Свершилось: мертв святой герой,

и мертв мой старший брат.

Глупцам недолго пировать

на выжженной земле.

Я — Тьма, а Тьма умеет ждать.

О новом короле

пророки скоро закричат,

и я верну свой трон.

Настанет, ведьма, день и час

нам править здесь вдвоем.

Так выпьем вместе за войну,

что я так долго ждал!» —

сказав так, ведьме протянул

Второй вина бокал.

Кроваво-красное вино

та испила до дна.

Но, знайте, с темным колдуном

не стоит пить вина…

Смертельный яд был в чаше той,

и ведьма умерла,

и тайну страшную с собой

в могилу унесла.

Погиб злодей. Что впереди?

В земле почил герой…

А меж тенями, невредим,

момента ждет Второй.

— Что такое, папа? Тебе сказка не понравилась?


«Второй». Кровавое слово на снегу… Вот что ты хотел сказать, Макс Милиан…

Откуда приходят сказки? Уж не оттуда ли, откуда и вещие сны?..

Иносказанно, перевернуто, запутанно… но суть…


— Понравилась, — поспешил отозваться Кангасск. — Просто я вспомнил Макса Милиана…

— Мне тоже грустно его вспоминать, — Милия опустила взгляд и вздохнула, бережно прижав к груди любимую книгу. — А еще мне кажется, он похож на этого героя из сказки. Дядю Милиана, наверное, тоже обманул кто-то… он был так уверен, что не вернется…


Кангасск не нашелся с ответом. Минута молчания в память об ушедшем герое получилась сама собой…

Загрузка...