iii. Камень третий. Дымчатый обсидиан

Глава шестьдесят шестая. Братишка

— К дьяволу!.. Это не мой сын! Это сын Гердона, сын Черного Алтаря, чудовище… но не мой Макс! И обратного ты мне не докажешь!

— Это наш мальчик, Серег… Ну вспомни, как мы его ждали… как ты плакал от счастья, когда он родился… Вспомни, как он первые шажки сделал… как сказал первое слово… как тяжело заболел в пять лет… Это все он. Он самый. Наш Максимилиан.

— Нет…

Гневный голос отца, ровный и уверенный — мамы. Они далеко отсюда, они думают, ни единая живая душа не слышит их… «Зачем ты показываешь мне все это, Горящий?.. Зачем?»

Макс Милиан сделал глубокий вдох и погрузился в горячую ванну с головой, на полминуты скрывшись под слоем пушистой мыльной пены, розовой от влитой в воду сальвии. Вынырнув, он зашелся долгим кровавым кашлем.

Это тело исчерпало себя. Эта жизнь — тоже. Возможно, Горящий и намекает на данный факт, подбрасывая обрывки чужих разговоров и мыслей. И тем не менее до недавнего времени Максимилиан смотрел на жизнь с толикой мальчишеской надежды, что, может быть, когда-нибудь все кончится хорошо. Отчего же не верить в это, видя, как растет умница Милия, как возвращается в Омнис утраченная магия, как идет к победе многолетняя война?

Но нет. Теперь ясно — нет.

Проклятая розовая пена…

Розовая пена. Ванна с красной сальвией, вдыхавшая новые силы в истерзанное тело, облегчавшая кашель… Придумал ее Орион, сын звезд, величайший врач всех времен. Назариновое мыло, растворенное в горячей воде, творило с сальвией чудеса. Для мальчишки, которого к седьмому году войны не трогали уже обычные мажьи дозы шалфейной настойки, такая ванна стала единственным средством восстановиться после тяжелого боя. Сын миродержцев ненавидел то, от чего зависел; да и сама розовая пена стала для него символом обреченности. А сейчас Макс жалел о ней. Даже сюда, в это ветхое укрытие из двух стен и дырявой крыши, Нирк принес своего Учителя на руках: идти сам тот не мог. Растянувшись на кирпичном крошеве, которое кололо тело даже через зимний плащ, сын миродержцев смотрел в небо, кусочек которого виднелся через дыру в крыше. Тонкие пальцы сжимали молчащий посох, давний подарок случайного Ученика. Древесина на ощупь казалась теплой, а память о былых временах, связанная с нею, грела уже душу. Тогда была Эдна. Тогда все могло быть… иначе…

С мыслью об Эдне Максимилиан ушел в краткий сон, глубокий и холодный, как омут. А проснувшись, просто перевернулся набок, подтянул к животу колени и заставил себя встать. Сальвию, всю, что оставалась во фляжке, он выпил до дна. У человека всегда есть немного сил про запас. И редко кто отваживается вычерпать последнее…

В гулкой ночи молчал даже ветер, и звук посоха, с хрустом ударявшего в крошеный кирпич, отдавался невнятным эхом в полуразрушенном кириакском форте. Посоху нужен размах. Да и мечу, что скрывается под диадемовым узором — тоже. А уж душе, идущей к свободе…

Макс выбирался из мертвого лабиринта стен на открытое место. На безмолвный мир давно спустилась истинная ночь, засветившая над пологом облаков Жисмондин и Иринарх. С туманных небес беззвучно падал пушистый, нежный снег, словно в северянской зимней сказке для детей. Падал уже давно: там, где Зирорн миродержца оставил лишь жженую плешь на земле, теперь лежал тонкий слой небесного пуха; словно саван, скрывший уродство мертвой плоти от живых глаз.

Дикий холод бессовестно запускал когти в человечье тело. Опершись на посох, Макс Милиан стоял посреди сказочного снегопада; он сжал зубы, чтобы те не стучали и ткнулся носом в рукав фархового плаща. О, это давно уже не был знаменитый фарх Лайнувера Бойера; просто еще один плащ из любимой ткани теневой братии, подбитый волчьим мехом. Добрый зимний плащ, но где ж ему справиться с лютым морозом, если само тело, что он накрывает, почти не дает тепла, и крупная дрожь сотрясает его?..

Осторожно выдохнув, чтобы не тревожить лишний раз больные легкие, Максимилиан закрыл глаза. Он ждал. Без мыслей, без эмоций; растворившись в удивительной тишине мира, который, казалось, заканчивается за сотню шагов отсюда, и за низким, туманным небом которого тоже ничего больше нет. В какой-то момент Горящий заставил сердце дрогнуть, всколыхнув в груди теплую волну: Макс увидел Нирка. Последний смертный Ученик, прижав к груди растрепанную книгу, упрашивал кого-то сотворить трансволо.

«С ним все в порядке. Как хорошо… Спасибо, Горящий…» Видение пропало. Не открывая глаз, Макс Милиан улыбнулся.

— Тебе идет улыбка, мальчик… — гадко посмеиваясь, из темноты выступил Эльм Нарсул. — Улыбайся чаще.

— Ну вот и ты. А я уже заждался… — бросил Макс с холодным безразличием и нехотя поднял веки; сморгнул, когда от холода на глазах навернулись слезы.

— А куда мне торопиться? — Эльм посерьезнел, отстранив привычное безумие. Янтарные глаза его тускло поблескивали в ночи. — Я могу просто подождать еще час — и ты замерзнешь сам.

— Попробуй, — с вызовом усмехнулся Максимилиан.

И было в тоне этого худого, изможденного парня что-то, что заставляло верить: он сильнее, чем кажется, намного сильнее…

— Дух твой силен, — оценил Эльм и не удержался от смешка. — Но это тело… как в нем душа держится, я хотел бы знать… И эта магическая чаша… кажется, я вижу дно.

В ответ Макс просто мысленно сотворил Дрейн. Тот самый, доступный лишь миродержцам. Тот самый, что убил Пая Приора. И чужая магия хлынула едкой волной.

«Что ты за существо, Эльм…» — подумал сын миродержцев, простонав сквозь зубы.

— Ты зря это сделал, мальчик мой, — с наигранным сочувствием произнес шут. — Это тебе не омнисийская магия… Скверна на вкус, я смотрю, — добавил он, оценив мучения Макса. — И, смею заметить, конца ей не будет, ведь она — какая жалость — идет не из чаши, а прямо оттуда, откуда родом мое проклятие, иначе какого дьявола я был бы бессмертен?.. не в пример моим слугам… И, что еще печальнее, использовать ее ты тоже не сможешь. Это, знаешь ли, уметь нужно….

Эльм зашелся громогласным хохотом, который вспорол сказочную тишину, подобно острию ножа.

— Бедный мальчик! Ай-яй-яй, а я-то думал, мы с тобой поговорим на языке магии. А так… смотри-ка, узнаёшь меч?

Еще бы не узнал… В жилистых лапах Эльма удобно, точно сделанная специально для него, лежала рукоять того самого меча, что сам Максимилиан потерял в Провале, когда едва не простился с жизнью. Родной, годы служивший своему юному хозяину верой и правдой, и теперь — обращенный против него…

Скрипнув зубами, сын миродержцев поудобнее перехватил молчащий посох. Злость, шевельнувшуюся было в груди, он придушил тут же, не дав ей как следует заявить о себе. Сейчас пригодился бы туман. Но он не шел… сознание оставалось кристально ясным.

…А у Эльма, определенно, есть чувство юмора. Соответствующее его облику. Иначе стал бы он менять свой посох на меч мальчишки…

Максимилиан не переоценивал себя. Возраст девяти жертв Черного Алтаря, чьи жизни составляли его жизнь, суммарно не превышал полторы сотни лет. Это против трех тысяч с лишним, которые были у Эльма… И чего стоит в бою бессмертный, считающий возраст тысячами, сын миродержцев прекрасно знал.

Бой обещал быть коротким.

Тем временем проклятая магия Эльма спешно заполняла чашу… Потому сейчас, как и в кратком бою с Астэр, дочерью звезд в довоенные времена, Макс не расчитывал победить… в обычном смысле этого слова…

— Нападай… — Эльм расхохотался. — Мальчик…

Максимилиан не заставил просить дважды и подался вперед без обычного для бойца гортанного крика. Эльм развлекался, уклоняясь от ударов посоха смертного и порой отвечая на них парой росчерков стального лезвия, оставлявших поверхностные раны; или точным ударом рукояти заставляя сына миродержцев в который раз растянуться на снегу.

Безумец… В чем смысл жизни, смысл смерти для этого существа?.. Макс уже не пытался понять. Он поднимался и нападал снова. И снова…

Даже бессмертный мастер не должен быть беспечен, как был Эльм. И Максимилиан почувствовал момент. Проведя прямой удар посохом, от которого шут ушел с легкостью, он заставил меч покинуть диадемовые ножны, ударил лезвием наискось, снизу вверх. Багровая рана прочертила грудь и лицо Эльма; лопнул, растекшись склизкой жидкостью, янтарный глаз… Возможно, иной воин и счел бы противника мертвым после этого. Но не сын миродержцев, которому уже приходилось иметь дело с проклятыми шутами, каждый из которых куда более живуч, чем кажется. Потому смертельных ран Макс нанес еще с десяток, пока, изувеченный, противник не замер в кровавом снегу.

Хватая ртом холодный воздух, Максимилиан отступил на пару шагов. Горячка боя еще не отошла, но в душе успело поселиться скверное чувство: это не победа; это не случайная удача, нет. Эльм позволил ему это сделать, только и всего. Так что, когда шут поднялся на ноги, Макс даже не удивился: согласно своим предчувствиям, он того вполне ожидал.

— Вот так ты лишил жизни моих слуг, — развел руками Эльм. Янтарные глаза его вновь смотрели на человека с дьявольским любопытством. А о смертельных ранах, нанесенных не более минуты назад, напоминала лишь запятнанная кровью одежда. — Понимаешь ли… это я проклят, я — цель той силы, которая сейчас разъедает твою чашу. А они… они лишь следствие. Впрочем… — шут вновь резко переменился, сбросив кривляющуюся и хихикающую маску, и заговорил с холодной угрозой в голосе: — Хватит игр. Посмотрим, из чего ты сделан, Максимилиан. Миродержцев я еще никогда не убивал.

Макс улыбнулся. Возможно, это бред воспаленного сознания… но в густом тумане неба, подсвеченном сверху луной и звездами, ему виделся призрак Эдны, сотканный из сияющих нитей ффара…

Песочные часы, отмерявшие его омнисийскую жизнь, отсчитывали последние крупинки. Все силы, что оставались, он вложил в бесполезный бой. Однако поднять меч и встретить смерть достойно — это Максимилиан должен был сделать. И сделал.

Отвести он успел лишь один удар и поймал второй. Меч, что принадлежал когда-то ему, маленькому, вошел в грудь, как раз туда, где бьется живое сердце. Большего и не нужно смертному человеку, чтобы покинуть этот свет.

Для того, кого звали при жизни Макс Милиан Хален Корвус, видимый мир сжался до яркой точки и провалился во тьму.

— Брат мой… Мой бедный старший брат, — в какой-то миг Максимилиану показалось, что он слышит голос Джармина.

…Джармин Фредери-Алан… был когда-то такой человечек. До Черного Алтаря — был.

Однако сквозь тьму проступил иной образ. Мальчик лет шести, как две капли воды похожий на того, с древней картинки, запечатлевшей мир-первоисточник и счастливую семью. Как если бы у Макса был брат близнец…

«Он мой брат… Ведь у нас одни родители…»

— Омнис? — выдохнул Максимилиан и удивился, что слова не отозвалось болью в груди или кашлем, как он привык, а вырвалось легко.

— Да, — улыбнулся мальчик, но тут же погрустнел. — Я не мог вмешаться раньше, прости меня, брат. Сила творения возвращается только в самых страшных случаях. Твоя смерть — один из них. Я не позволю…

— Я знал это, — Макс кивнул. — Мама говорила мне. С ней было почти так же…

Меч вошел в грудь парня по самую рукоять, и, мертвый, Максимилиан уронил голову на плечо своего врага. На миг Эльм замер в недоумении. Он боялся этого боя, он три тысячи лет думал о том, какой будет цена за вожделенную смерть миродержца. И теперь, когда один из них сломался так просто…

Бессмысленно шепча проклятья, шут выдернул меч из груди Макса и подхватил падающее тело за ворот плаща. Он был легкий, как дитя, этот смертный миродержец, и покорно висел, запрокинув голову. По лицу расползалась чернота, как у всякого, кто хлебнул смертельную дозу чужой магии, а волосы, уже седые, рассыпались по плечам. Макс Милиан, двадцати двух лет от роду, выглядел теперь стариком.

Да, он был мертв. Без сомнения.

Эльм презрительно сплюнул и разжал кулак, позволив мертвецу упасть. И тот упал…

…но… на колено.

На колено! Согнувшись, спружинив о землю обеими руками. Как обессилевший, но живой и готовый бороться человек.

Давний страх вспыхнул в груди шута, как подожженный порох. Эльм попятился да так и замер с мечом в руке в нескольких шагах от смертного, не в силах ни сказать, ни сделать что-либо. Лицо его исказила небывалая гримаса, не оставившая и следа от самодовольного ехидства. Растерянный и немой, проклятый смотрел, как Макс поднимает голову. Взгляды их встретились.

— Ах ты тварь… — прошептал шут, когда к нему вернулся дар речи. — Омнис держит тебя…

— И будет держать, — отозвался Максимилиан хрипло. — Пока ты жив…

— Вы оба идиоты! — нарочито расхохотался Эльм. — Мир, откуда родом мое проклятье, куда старше твоего недомерка Омниса. Куда старше и сильнее. И потому здесь я бессмертен!

Сын миродержцев явно восстанавливал силы, насколько Эльм мог чувствовать: он уже умудрился встать на ноги и расправить плечи. А от поверхностных ран, которыми недавно было исполосовано его лицо, не осталось и следа. Если так пойдет и дальше, то этот малый повторит судьбу Гердона Лориана, получившего вторую молодость…

— Посмотрим, сколько он сможет держать тебя, — шут усмехнулся. Былая уверенность возвращалась к нему. — Мне хватит терпения убивать тебя снова и снова.

Макс молча подобрал посох. Сила брата теплыми волнами расходилась по всему его телу. Впервые за семь лет он мог свободно дышать, и залеченные панацеей раны не сковывали движений и не отзывались болью при каждом шаге. Лишь проклятая магия, что плескалась уже у самых краев чаши, не поддавалась ничему. Эльм прав: юному Омнису не справиться с этим…

Следующий бой, в который сын миродержцев вступил с новыми силами, оказался куда длиннее. Однако Эльм вышел победителем и здесь и не поскупился на смертельные раны в конце, как недавно — сам Макс. И снова тьма. И снова голос брата…

…Кровавая пелена перед глазами… звезды в просвете туч…

— Не лечи меня, братишка…

— Что?!

— Не лечи… Это бесполезно. Я слаб против него, а ты — против его проклятия.

— Но ведь можно же что-то сделать?..

— Можно. Выбей дно у моей чаши. Пусть весь этот поток замкнется на Эльма.

— Это убьет тебя, брат…

Макс поднялся снова. Мягкое сияние омнисийской силы делало его призрачным, словно воспоминание. И все же он был здесь. И не собирался сдаваться.

Эльм не сразу понял, что произошло. Он даже поднял меч, чтобы расквитаться с миродержцем еще раз… Но поток энергии уже замкнулся на нем самом. А это всегда, всегда был лучший способ уничтожить проводник…

Облик шута таял, и черты настоящего Эльма Нарсула проступали сквозь него. Человеческие черты.

Бросив окровавленный меч, Эльм раскинул руки и захохотал, еще безумнее, чем прежде. Максимилиан, чувствуя, как иссякает сила брата, что до сих пор пытался врачевать его израненное тело, смотрел на шута из-под полуприкрытых век.

— Ты проиграл, мальчик, я тебя поздравляю! — надрывно прокричал Эльм, дав волю безумию. — Ты умрешь, когда от твоей чаши ничего не останется. И твои родители уйдут за тобой. Как же, сыночек! Ха! А Омнис останется тому, о ком ты и понятия не имеешь. Каждый Спектор — его личное око. Каждый стиг — его слуга. Он бессмертен. И он умеет ждать… А ждать-то осталось немного!..

Он вспыхнул, ослепительно, сгорев без жара и пламени, и на прикрытую снегом землю упало тело Эльма-Охотника.

— Братик, — услышал Макс жалобный голосок. — Я не могу больше держать тебя. Твоя чаша разрушена… это выше моих сил.

…А ведь он прав, этот проклятый шут, он так прав! И в нем достаточно от человека, чтобы Горящий подтвердил: он не врал, говоря все это.

Уйти сейчас… О, как бы Максимилиан хотел продержаться еще немного…

В чем смысл жизни твоей, смерти твоей, Эльм?.. Нет никакого смысла, только ненависть. И, должно быть, умер ты счастливым… если можно назвать счастьем удавшуюся месть. Покинул этот мир, зная, что враг твой будет медленно угасать на снегу, не в силах ничем помочь тем, кто ему дорог.

Снег?.. Догадка мелькнула в сознании Макса в момент, когда даже отчаянье отступило перед приближающейся смертью… И тогда он вывел на снегу всего одно слово.

«Второй».