iii. Камень третий. Дымчатый обсидиан

Глава шестьдесят седьмая. Смерть венчает всё

— У тебя есть дочь… — Илианн задумчиво коснулась подбородка кончиками пальцев. Этот ее жест, простой и ненарочитый, Кан всегда воспринимал как знак внутренней боли, скрытой от него за той же стигийской завесой тьмы, что и судьба наследницы древней династии.

Дочь… Что ж… последнее письмо Максимилиана было весьма красноречиво в этом плане.

— Да, — не поднимая взгляда, Кан провел ладонью по песку, захватив полную горсть. Не то чтобы ему было стыдно об этом говорить, просто он не думал касаться печальной истории с Эдной сейчас. — Милии Дэлэмэр скоро будет четырнадцать лет.

К счастью, Занна не стала расспрашивать дальше; тут Кангасск мог вздохнуть с облегчением.

Молча зачерпнув монолитной миской воды из колодца, она села на песок рядом с чаргой: собралась вновь напоить свою файзульскую тезку с ладоней, перед сном.

Занна отошла всего на пару шагов, а Кангасску уже думалось о расстоянии, которое впору измерять в небесных величинах, такой далекой показалась вдруг женщина, которую он искал… уже невесть как долго, быть может, все последние три тысячи лет.

Стоять на краю этой пропасти было невыносимо. Хотелось сделать невозможное, чтобы заполнить ее или, если сил не хватит, хотя бы проложить над ней шаткий мост в две дощечки…

…Обычно человек не ведет себя так… Если грозит опасность, он думает об опасности, все силы, все внимание бросает на то, чтобы выжить. Тогда каждая посторонняя мысль — слабость; каждый шаг в сторону — риск сбиться с пути. И это нормально. Однако Кангасск сейчас ощущал иное.

Девочка сладко спала, завернувшись в его теплый плащ. Вскоре уснула и чарга… тоже дитя, пусть и не человеческое. Занна же, бесцельно побродив вокруг, принялась отчего-то собирать разложенные на песке вещи обратно в дорожную сумку. Тогда Кан осторожно коснулся ее плеча и обратился к ней так ласково, как только мог:

— Занна, любимая моя, — он и не заметил, как произнес запретное слово. Лишь перед вечной разлукой подобное может слететь с губ так легко. — Идем…

— Куда? — смутилась Занна подняв на него странный взгляд.

— Да никуда… — осознав абсурдность ситуации, Кангасск мягко рассмеялся. — И вправду, куда здесь идти… Просто брось это барахло. Давай ладошку…

Горсть арена мягко перетекла из ладони в ладонь. Дэлэмэр воззвал к спящим песчинкам, заставил их петь и меняться, слагая стекло, а затем — монолит. Занна смотрела с опаской и восхищением, как на ее ладони многоликий арен обретает форму, дрожит и движется, как живой.

«Жаль, что ты музыки его не слышишь,» — с горячим сожалением подумал Кан, призывая текучий монолит петь и складывать круглые лепестки и острые кончики листьев; виться змейками тонкого странничьего узора, говорящего о сплетении судеб и мириадах открытых дорог…

Когда-то, учась мастерству литья, Кан мечтал сотворить нечто подобное из бронзы и подарить той, что владела тогда его сердцем. Как же звали ее… Дэллина, Дэлла?.. Горел мечтой, жил мечтой, а результат его, шестнадцатилетнего паренька, тогда жестоко разочаровал; не вышло принести мечту в реальный мир, не хватило умения и сил воплотить ее в металле. А сейчас все получалось само собой; арен слушал… и покорно исполнял каждый изгиб, каждую грань…

На ладони Занны осталась монолитная брошь, багровая, как весь этот мир; несколько стеклянных капель застыли росой на лепестках цветов назарина и хищного шалфея, вплетенных в витиеватый пустынный узор; и северный первоцвет с шапочкой стеклянного снега над цветком, сиял ярче всех.

— На Юге любимым принято дарить цветы, — пожав плечами, произнес Кангасск и отступил на шаг. Говорил он тихо и отрешенно, в гулкую провальную пустоту. — Среди Странников ценится узорное бронзовое литье. Среди кулдаганских горожан — напротив, монолитные вещицы. Файзулы дарят боевые трофеи. Пираты — кровавое золото. Нищие барды дарят песни… — он поднял взгляд, печальный и отчаянный, и добавил: — Прости, что я никогда ничего тебе не дарил.

— Мне… мне не нравится, как ты это говоришь… — сбивчиво произнесла Занна, прижав к груди монолитную брошку, зажатую в кулаке. На краткий миг привычная суровость изменила ей.

— У меня странное чувство… — виновато улыбнулся Кангасск. — А ты не грусти.

Так закончился еще один «день». И, как ни странно, Кангасску казалось, что в нем, одном из немногих, был смысл.

Что же до чувства небывалой свободы, отозвавшемся в груди так больно и сладко, то обычно оно посещает тех, кто, уходя куда-то, не надеется вернуться живым. Как Максимилиан…

И тем не менее, впервые за долгое время Кангасск уснул счастливым.

Если дни можно измерять усталостью, то чем измерять ночи в неподвижном мире?.. Они не имели меры. Просыпаясь, когда раньше Занны, когда позже, Кангасск даже не догадывался, сколько времени прошло. Час? Четыре? Восемь? Или десяток? Сны уходили не прощаясь. И начинался очередной «день».

Никто не бодрствовал этими ночами, не всматривался в поисках опасности в неподвижный багровый мир. Кан был убежден, что это бесполезно: харуспексам и чарге он доверял сейчас куда больше, чем уставшему себе.

На этот раз Ученик проснулся от чувства чужого присутствия. Под сердцем слегка припекало, что свидетельствовало: харуспексы настороже. Однако угрозы он не ощущал. Некто находился совсем рядом, некто терпеливо ждал его пробуждения, даже не думая нападать. И Кангасск не спешил вернуться в реальность, оттягивая последние минуты.

Он был не готов. Вот оно, чувство, противно перехватывающее горло. Как перед боем с Максом Милианом. Как перед встречей с витряником. Как много раз до нее… О, чувство, знакомое с детства, не обманывала Кана никогда.

И попытка наверстать недостающее в последние в последние несколько минут казалась просто смешной. Однако Дэлэмэр и раньше никогда ими не пренебрегал, а сейчас и вовсе, следуя давней своей мысли, потратил их на то, чтобы собрать Триаду. Ради этого дня, ради возможности получить пусть небольшое, но преимущество с ее помощью он и терпел безумства обсидианов столько времени.

Серебристые нити проступили сквозь бархатную тьму над пропастью времен. Увидеть паутину судеб и удержать ее перед мысленным взором вышло теперь куда легче, чем прежде: ведь единственный непокоренный харуспекс поставить на место, примирив с остальными, куда проще, чем сразу три.

Кан открыл глаза и приподнялся на локте, чтобы осмотреться.

Стиг был здесь. В привычном Дэлэмэру образе Немаана Ренна. Скрестив ноги, беспечно ссутулившись и положив меч справа от себя (как тот, кто вовсе не собирается сражаться), он сидел на песке вполоборота к Кангасску и, казалось, не заметил его пробуждения (впрочем, на этот счет Кангасск обольщаться не спешил). Задумчивый и внимательный, как человек, погрузившийся в далекие воспоминания, стиг смотрел на Занну и девочку, в обнимку спящих под одним плащом.

Слабый «запах» магии подсказывал, что сверх обычного сна обеих Илианн держит еще и магический. Чаргу — тоже…

Жестокая мысль вспыхнула в полусонном сознании Кангасска: бесшумно вытащить нож из-за голенища сапога и метнуть его в спину Ренна. Так мог поступить пират, живший в душе Дэлэмэра до сих пор. И был бы, в общем-то, по-своему прав…

Однако, будь все так просто, вряд ли стиг стал бы сидеть к врагу своему спиной. Умирающим от тяжких ран Кангасск уже видел его однажды… впечатляющая вышла тогда иллюзия.

Потому Ученик отогнал пока кровожадную мысль и обратил свое внимание на куда более интересный факт… Стиг легко читает поверхностные мысли и воспоминания, как он знал, но ни пробуждение Кана, ни намерение его напасть со спины, казалось, не были замечены этим существом. Немаан оставался спокоен, очень по-человечески спокоен и задумчив. Он даже не шелохнулся с тех пор.

«Значит ли это, что ты не чувствуешь моих мыслей?» — нарочито ясно подумал Кан. Стиг не отреагировал никак.

Зная, что бури из провального арена ему не поднять, Дэлэмэр все же воззвал к багровым дюнам, дабы создать угрозу. И вновь — никакой реакции. Но почему? Неужели из-за Триады?..

Как бы то ни было, полностью поверить в это Кангасск сейчас не мог. «Жизнь — театр…» О да, Лже-Немаан — куда лучший актер, чем Немаан настоящий. Так отчего бы ему не сыграть такую доверчивую безмятежность? Попадаться на это Ученик миродержцев не собирался. Потому он наотрез отказался от мысли о ноже и дал знать, что не спит.

— Немаан? — окликнул он стига.

— А, друг мой, — с веселой улыбкой отозвался тот, обернувшись, — здоров же ты спать!.. Все-таки привел ты меня сюда, хотя знаешь, как я ненавижу это место…

Несколько долгих мгновений Немаан просто смотрел на Ученика, словно пытался прочесть что-то если не в его мыслях, то в его облике. Кан здорово изменился с последней из встречи. Теперь перед стигом предстал настоящий наррат-пустынник, с туманным взглядом и в одежде, полной сыпучего арена… Кангасск стоял во весь рост перед Немааном, все так же сидящим на песке, и не спешил коснуться рукояти своей сабли. «Не боишься, значит, Дэлэмэр? Это хорошо…»

Багровое солнце отражалось на поверхности каждой из чешуек брони Двэма; казалось, провальный свет сочится по ним, как кровь. Броня хороша, ничего не скажешь; слава и почет за нее юному кулдаганскому мастеру! И благодаря ее стальной чешуе Ученик миродержцев до сих пор жив. И невредим.

Выдав довольную ухмылку, Немаан отвел взгляд и кивнул на спящую Занну.

— Она красива все еще, — заметил он с беспечным вздохом, — несмотря на тяжелую жизнь. Ох уж эта человеческая кра-со-та… кажется, я начинаю ее понимать… А знаешь, я ведь помню ее маленькой девочкой, Кан. Странное дело, но мне было даже несколько жаль отпускать ее в мир. Наверное, тогда я и познал то человеческое чувство, которое вы зовете жалостью. Мне даже сейчас несколько жаль… впрочем…

Он сладко потянулся, разминая затекшую спину, и встал на ноги.

— Что тебе нужно? — угрюмо осведомился Кангасск.

— Вообще… — Немаан задумчиво поскреб небритый подбородок и сделал глубокий вздох, как всякий хороший рассказчик, который готовится долго говорить. — Вообще я пришел в этот мир просто ради того, чтобы выжить. Но потом присмотрелся к Омнису, к вам, людям, и несколько изменил свои планы… Я стар, друг мой, и скитаться по мирам, знаешь ли, дьявольски устал. Если продолжать в том же духе, то Омниса мне хватило бы на десяток тысяч лет, потом он иссяк бы, как предыдущий мир… Сигиллан он звался, как ты помнишь… и пришлось бы искать новый. Я так устроен, что если хочу жить, то вынужден скитаться. Однако в данном случае я нашел другой выход. Для Омниса и для вас всех так даже лучше, ибо если я изменю свою природу, то мир не только не пострадает: напротив, я постараюсь, чтобы он жил вечно. Для этого мне, правда, нужна самая малость. Триада и твое место, наследник миродержцев.

Странное чувство на миг охватило Кана… Всплыл в памяти колышущийся на ветру карламан, и слова Влады, беспечно рассуждающей о тысячелетиях и в нескольких фразах разъясняющей еще не Ученику своему, а простому кулдаганскому парню устройство Омниса, вспомнились вдруг живо и ясно, словно сказанные вчера…

Стиг был древен, да. И говорил о своей древности в той же непринужденной манере. Но сама мысль о том, чтобы пусть невольно, но поставить его рядом с Учителем, заставила Кангасска нахмуриться и сжать кулаки.

— Ни того, ни другого ты не получишь… — сквозь зубы процедил Кан, чувствуя, как слепая ярость поднимается в душе, точно прибывающая вода.

— Не спеши с выводами, дружище, — покачал головой стиг. — Конечно, переступить через свою гордость сложнее всего, я согласен. Но тебе придется это сделать. Я сумею тебя убедить, поверь мне. И вся Триада будет подтверждать тебе, что я не вру: это несложно — теперь я куда более человек, чем прежде. Итак… Первое. Вспомни Малый Эрх и того парня, которого я оставил тебя дожидаться. Не сомневаюсь, ты покопался в его памяти и знаешь, как все было. Так вот… В моих силах накрыть таким дождичком из стигийских камней все города. Я бы сделал это еще в начале войны, если бы хотел такой победы.

— Твой стигийский народец отвернется от тебя, когда ты станешь человеком, — презрительно возразил Кангасск на это. И добавил, вспомнив слова Гердона: — А если нет, то вас просто не останется. Вы будете людьми. И дети ваши будут людьми…

В ответ Немаан расхохотался от души. Нет, это был не безумный смех, подобный смеху Эльма: так смеялся бы человек над забористой шуткой; сгибаясь пополам и смахивая слезы.

— Ох, друг мой, ты такое дитя, — всхлипнув, произнес наконец Немаан. — Чего стоит только твоя пламенная речь… Слушай, нет никакого народа. Есть только я. Я один. И то, что вы, люди, знаете как отдельных стигов — это лишь форма, которую я использую обычно для проникновения из одного мира в другой. Ее сложно контролировать, сложно сохранять ясность мысли, когда ты раздроблен на миллионы частей, но это единственный способ проникнуть через мелкое сито, которое составляют законы любого мира. Твой приятель Гердон, знаток стигов, — тут он не удержался от смешка, — протащил в Омнис душу Максимилиана подобным же способом, девять частей из десяти. Правда, я перемещаюсь куда более умело. Забавно, но для вас моя походная форма здорово сошла за армию монстров.

Подытожу: «монстры» эти бесконечны. И каждый из них — лишь проекция на активный стигийский камень.

Вижу, удивлен… Что ж, идем дальше. Развею еще один миф прежде чем мы продолжим разговор. Миф о ваших победах… Все ваши победы не стоят ничего. Стигов не станет меньше никогда. Остался один — остались все. А радоваться эпохе Спекторов вообще не стоило. Ты когда-нибудь задумывался над тем, кто создал первого Спектора? Нет?

— Честно говоря, не знаю, кто был первым Спектором, — с сомнением произнес Флавус, зачерпнув ложечку диадемового сахара, красного, точно рубиновая крошка. — Какой-то сумасшедший охотник на стигов, наверное.

— Сумасшедший? — переспросил Кангасск.

— Да, видимо… — кивнул в ответ Флавус. — Стигийский камень позволяет человеку «видеть» стигов так же, как они — друг друга. Он что-то там творит с восприятием, как бы добавляет дополнительное чувство. Если верить выкладкам Гердона Лориана, то стигийские камни устанавливают прямую связь с человеческим мозгом. Прямую, понимаешь?.. Для этого камень вживляют в пустую глазницу и поливают аноком меллеосом сверху. Он просто врастает в рану, как любой другой предмет, забытый в месте действия панацеи. Потому я и говорю, что тот, кто ПЕРВЫЙ придумал этот способ, явно был не в своем уме…

Прямая связь с человеческим мозгом… С памятью. С мыслями. Со всем сокровенным, что есть у человека…

— Первого Спектора создал я, — продолжал Немаан. Странно, но он пустился в подробные объяснения вместо того, чтобы просто подтвердить догадку Кана. Неужели Триада и вправду мешает ему?.. — …и, как видишь, через своих Спекторов я узнал о людях куда больше, чем за все предыдущие годы. Мне не было нужды больше «воевать» с вами; и держать при себе людей, как я держал твою Занну, тоже было ни к чему. Не так давно я поэкспериментировал с магией правды, ты этот эксперимент помнишь. Первый блин комом, как говорится. Сейчас я куда более искусен в этом деле. И могу изменять память так, как сочту нужным, причем без тяжелых последствий для человека.

Думаю, теперь все лишние вопросы отпали и нет необходимости продолжать по пунктам. Я намерен взять твой облик, воспроизвести твой характер и воспользоваться тем влиянием, что ты имеешь в мире. Ты все равно отмахиваешься от своей власти, так к чему тебе за нее держаться? Я сделаю все в лучшем виде. Омнис будет жить под моим правлением и жить хорошо. Небольшие коррективы в памяти всех твоих знакомых — и я — полноценный Кангасск Дэлэмэр. Что до тебя, то Омнис большой. Забирай свою любимую женщину и отправляйся на любой край света, куда пожелаешь. Память я и ей, и девочке, а хочешь — и тебе немного поправлю, дабы тебя не так грызла совесть. Вы будете счастливы.

Это твоя мечта, Кан. Уж кто кто, а я прекрасно знаю, чего ты всегда хотел.

Молчишь?.. — Немаан резко посуровел. — Ну что ж, тогда говорить буду я. Ты симпатичен мне, Дэлэмэр, и я не особо лукавил, когда звал тебя другом. Но я тобой пожертвую, если ты откажешься. Вновь испытаю вашу человечью жалость, но пожертвую, не сомневайся. Сейчас меня держит то, что Дымчатый Обсидиан я могу получить лишь с твоего добровольного согласия, так же как ты от Малкона его получил. Но откажись, и все будет примерно так… Я убью тебя, Кан, и заберу диаду — Холодный и Горящий, это уже неплохо. Триаду с моим стигийским камнем они составят слабенькую, но это лучше, чем ничего, мне вполне хватит на ближайшие несколько тысяч лет. За это время я найду подход к Нарре. Что до твоей женщины, то я буду для нее тем Кангасском, каким ты никогда не мог быть. Тем, о ком она мечтала. Даже интересно будет узнать, каково на вкус это ваше человечье чувство — любовь. А для Милии и Кангасси я буду отцом. Тебя они даже не вспомнят. И никто не вспомнит. Осознаёшь, каков у тебя выбор?

Кангасск молчал. И безумная ярость, несколько минут назад готовая захлестнуть его, оборачивалась ледяным спокойствием. Безлюдные горы, скованные вечным льдом, спокойны так. И любого, кто явился покорить древний ледяной край, ждет неминуемая смерть, среди тишины, под ярким, ничего не согревающим солнцем… Кангасск Дэлэмэр еще не помнил себя таким…

Тем временем Немаан сменил облик…

— Таким она меня помнит, — произнес он с улыбкой, представ перед Учеником юным Дэлэмэром, черноволосым, смуглым от кулдаганского загара; без шрама на лице; со здоровой правой рукой, способной держать меч… — И таким меня будут помнить все остальные. Хотя… — стиг задумался, и, следуя его мыслям, смуглое человечье лицо, преломив бровь, перечеркнул свежий шрам. — Шрам хорош. Пусть будет…

Кангасск пристально смотрел в глаза этого получеловека. Глаза, зеленые и ясные, как у него самого. И холод, уже жгучий, безжалостный и свирепый, терзал его душу. Выбор. Перекресток. Узел, от которого разбегаются в разные стороны мириады серебристых нитей. И ошибиться сейчас наследник миродержцев, при всей своей неопытности и молодости, не имел права.

«Какое значение имеет моя жизнь? С ней я простился вчера… — подумал он, уже не сомневаясь, что мыслей его не слышит никто во всей Вселенной. — Мои Учителя поступили бы так, как лучше для Омниса. Они всегда так поступали. И я должен…»

— Я передам тебе Нарру, — кивнул Кангасск, когда стиг уже начал терять терпение: все-таки от роли вспыльчивого наемника-Немаана он еще не успел отойти.

— Мудрое решение, — расплылся в улыбке тот, кого можно было бы назвать теперь лже-Дэлэмэром. — Говори. Я жду…

— Погоди. Я еще не вполне уверен в тебе… — несколько охладил его пыл Ученик.

— Дьявол раздери тебя, Дэлэмэр!!! — вспыхнул стиг. — Я и так на многое пошел, чтобы ты мне поверил! И твои харуспексы не соврут — я сдержу слово!

— Да, — отозвался Кан примиряюще. — Харуспексы подтверждают твои слова. Потому мне нужен лишь последний жест твоей доброй воли.

— Валяй… — стиг шумно выдохнул. — Что ты хочешь?

— Я не оставлю Омнис стигу, — тоном, не подразумевающим возражений, произнес Кангасск. — Потому мне нужно доказательство, что ты человек, окончательно и бесповоротно.

— Много просишь… — огрызнулся лже-Дэлэмэр, впрочем, не очень убедительно это прозвучало.

— Не много, — мотнул головой Кан. — Я так понимаю, сейчас ты не раздроблен, а един… Так вот, я хочу твой последний стигийский камень. Тот самый. Белый харуспекс Илианн.

— Подлый ход, — стиг презрительно сплюнул.

— Ничего подобного, — улыбкой ответил ему человек. — Ты же хотел сменить свою природу? Вот и держи слово. Чтобы никаких больше «походных форм». Повторяю: стигу я Омнис не оставлю. Ну? Я жду.

С минуту Кангасск наблюдал целую гамму эмоций на «своем» юном лице. Да, пожалуй, теперь от человека это существо отделял и вправду всего один шаг — белый харуспекс, позволяющий плодить в любых количествах стигийские камни…

Наконец стиг подставил равнодушному провальному солнцу открытую ладонь, дабы человек видел и не сомневался. И белый обсидиан — тысячелетняя надежда и проклятье всего рода Занны, появился над рукой лже-Дэлэмэра. Миг спустя, тот сгреб его в кулак и швырнул Дэлэмэру настоящему, который, не сводя взгляда с врага своего, поймал камень на лету.

— Доволен? — ухмыльнулся стиг. — Теперь я человек. Не могу бродить по мирам, создавать жутких «монстров» и читать твои глупые мысли…

Он хотел сказать еще что-то, но осекся, когда Кангасск сдвинул крышку стеклянного колодца и занес над ним руку с белым харуспексом.

— Мысли? — у Кана даже голос изменился, когда он заговорил вновь. — Ты и так не уже мог их читать, — с этими словами наследник миродержцев разжал кулак, позволив белому камню Илианн плюхнуться на самое дно колодца, уходящего вглубь пустыни, в извилистый лабиринт водяных пещер. Затем безжалостно подытожил: — Иначе не сделал бы этого.

Почувствовав цепкий холодок на запястьях, лже-Дэлэмэр с ужасом посмотрел на свои руки. Магические браслеты, вьющиеся серебристыми змейками, медленно таяли, исчезая из виду, но оставляя ощущение тяжести и вечного плена. Он не сразу опомнился, этот новый человек. Древний, прошедший несчетное количество миров, но едва познавший жалость и лишь мечтающий о любви, в точности как парень возраста примерно того же, что и запомнившийся десятилетней Занне Кангасск…

Что до самого Кангасска, то он спокойно обошел остолбеневшего от отчаянья лже-Дэлэмэра и разбудил Занну с девочкой, сняв магический сон. Разбудил и велел уходить.

Однако они, с удивлением и ужасом поглядывая на юную копию Кана, не ушли далеко, остановились возле спящей Эа, недалеко от того места, где спали. Времени отчитывать их не было, ибо бывший стиг пришел в себя…

— Ты хотел быть человеком. И теперь ты человек, — сказал Кангасск без злобы, почти с сочувствием. Лишенный магии и своей стигийской натуры, лже-Дэлэмэр больше не казался ему опасным. — Живи, учись, будь счастлив. Я не трону тебя. И никто не тронет. У тебя внешность кулдаганца-полукровки, у которого смешаны черты прародителей. И никто не увидит ничего странного в том, что ты похож на меня.

— Ты… ты… — новый человек задыхался от гнева и отчаянья, не в силах произнести ничего больше. В глазах его блестели злые слезы.

— Через свою гордость переступить непросто, — вернул Кан его же слова. — Но тебе придется это сделать. Тогда ты будешь жить. Теперь ты смертен, как и подобает человеку, и жизнь у тебя одна. Сделай правильный выбор.

Неизвестно, чего это стоило бывшему Немаану, но он сумел совладать с эмоциями; восстановил дыхание; заговорил сурово и решительно.

— Нет, друг мой. Ты напрасно полагаешь, что я проделал такой долгий путь и затратил столько сил только ради того, чтобы Ученик-недоучка влез в мои расчеты. Признаюсь, я надеялся, что ты говоришь правду. Вы, люди, называете это доверием, но, как оказалось, я недостаточно вас изучил и зря опробовал неизвестное ощущение. Но это интересно. Внезапное возникновение браслетов миродержца не так любопытно, как скорость, с которой вы, люди, учитесь лгать. Впрочем, это не имеет значения. Да, я просчитался, но твоя смерть вернет мне все, что я потерял. Браслеты держатся, пока жив наложивший их. Ты калека, а память мастеров меча, живших задолго до тебя, я не потерял вместе с камнем. Да, кстати, по поводу камня — бросать его в колодец было глупо. Петля левитации — это человеческая магия, но, как ты уже убедился, я неплохо в ней разбираюсь, и, в итоге, я его достану. Впрочем, и Диада меня устроит на первое время. Решай, Дэлэмэр, я и так говорил с тобой слишком долго, — стиг угрожающе понизил голос. — Сними браслеты и отдай мне Нарру, пока я еще предлагаю по-хорошему.

— Память мастеров меча, говоришь? — Кангасск коснулся ладонью рукояти сабли и не сдержал ехидной ухмылки: — А это тело ты приучил к такой памяти? Успел? Не думаю…

— Что ж, ты выбрал… — мрачно произнес стиг и потянул меч из ножен…

Меч… в точности такой же, какой прихватил с собой юный Дэлэмэр, когда спешно покидал родную оружейную. Даже его стиг не поленился скопировать.

«Бедный мальчик! Ай-яй-яй, а я-то думал, мы с тобой поговорим на языке магии. А так… смотри-ка, узнаёшь меч?» — чужое воспоминание вспыхнуло в серебристой оправе нитей судьбы и погасло. Не время сейчас для прошлого, совсем не время.

Кангасск знал, что прав относительно памяти тела, однако даже это обстоятельство помогло ему мало: первую рану Ученик получил почти сразу же, отведя клинок, метивший в шею и упустив момент, когда стиг, даже не пытаясь преодолеть сопротивление, просто перенаправил удар вниз, по ногам… Закрыться успел, благо сабля куда маневреннее, чем копия его прежнего меча, однако колена не сберег. Теперь на каждый шаг оно отзывалось адской болью. На сколько же шагов его хватит…

…«Уходите,» — он сказал. А куда уходить и зачем? Их с дочерью судьба решится здесь, Занна знала это.

Судьба…

В тот памятный день, когда Занна, еще маленькая девчушка, взялась гадать кулдаганскому парню и увидела след своей судьбы в его жизни, она просто испугалась и поспешно закрыла глаза на все остальное. Поспешно — пока новые события не открылись ее взору… Повзрослев, она жалела об этом. А сейчас жалела особенно, ибо то, перед чем стояла она, наследница древней династии Илианн, куда страшнее простой неизвестности, в которой живут люди, не знавшие никогда опасного дара — умения гадать…

Когда-то было так…

…Был город Таммар. Был родной дом, ничем не отличающийся внешне от других домов на той же улице. И старая мудрая бабушка — Элиза Илианн — рассказывала любопытной черноволосой внучке о ее судьбе. Рассказывала нараспев, словно древнюю сказку. Долгими бархатистыми вечерами. Смешивая воедино дальнее и ближнее будущее, как художник смешивает краски.

«…И придет муж твой издалека. И будет он смуглым от жаркого солнца. И будет зеленоглазым. Великий маг и воин, величайший среди всех, известных миру. От магии будет у него шрам в душе. От стали — на лице… Он придет тогда, когда ты не будешь ждать его прихода. И не понадобится тебе много дней, чтобы узнать и полюбить его, потому что в дальнем прошлом вы встречались не раз…

…Он будет властителем, каких не помнил Омнис…

…Он будет выглядеть человеком, но в душе принесет иное пламя…

…Пустыня обвенчает вас без церемоний, под багровым небом…»

Когда Кангасск получил первую рану, Занна вздрогнула тоже, словно и ей передалась эта боль.

Вот они. Оба. Похожие внешне. Причем тот, кого династия Илианн помнила как незримого отца, отвечает предсказаниям детства куда больше, чем последний Ученик миродержцев, который, по сути, недалеко ушел от простого смертного.

Неужели…

«Он будет выглядеть человеком, но…»

…Лже-Немаан тоже появился нежданно. И завоевал симпатию Занны сразу же. Он предугадывал желания, он развеивал любые сомнения, и, казалось, был всемогущ. Как маг. И как воин.

…Он выглядел человеком и вел себя по-человечески, зачастую увлекаясь эмоциями и смакуя их, словно дорогое вино.

…И теперь — приобрел последние черты. Даже памятный шрам…

Он будет властителем, каких не помнил Омнис…

Миг — и по щекам наследницы Илианн покатились слезы. Привыкшая быть сильной, она давно запретила себе плакать. Но сейчас ни в чем уже не было смысла, в том числе и в старом запрете, что помог выжить и не сломаться за все эти годы. Занна беззвучно рыдала, прижав к себе дочку… в то время как бой в десятке шагов от них подходил к концу…

…Стиг учился быстро. Как мастер-оружейник, одинаково владеющий обеими руками и знающий о каждом оружии понемногу, повертит в руках незнакомый меч, оценив вес, центровку и размах, а уже через пару минут вполне сносно применит его в бою, так и это существо быстро осваивало незнакомое тело. Та же пара минут — и в глазах, зеленых, кулдаганских, — уже не отчаянье, а веселый азарт, словно не о жизни и смерти идет речь. Даже рана, что заставила левую руку без трех пальцев, не волновала лже-Дэлэмэра; а стоило ему перехватить катану здоровой рукой и провести пару ударов, как Кангасск настоящий с горечью осознал, чье мастерство сейчас работает против него… Влады, Учителя… все то, чего он, последний Ученик, в свое время просто не понял.

«Вор…» — мелькнула злая, презрительная мысль, и все померкло перед ней.

Когда Кангасск перенес вес на больную ногу, от злости забыв беречь ее, то, кажется, даже слышал, как хлюпнула кровь, набравшаяся в ботинок… И прием, который последовал за этим, ни один из его учителей не похвалил бы: летящий на него клинок Дэлэмэр, ослепленный злостью, миновал лишь чудом, а уж отбор меча и вовсе начал без всяких правил, забыв все, чему его учили… Сила, помноженная на ненависть, и боль… страшный коктейль, иногда способный заменить недостаток мастерства.

В первый миг Кангасск своего молодого двойника просто снес, в едином порыве. Зеркальный клинок стигийской катаны ткнулся в мертвый арен, погрузившись в него на треть, и локоть, закованный в стальные чешуи, хрустко впечатался в лицо лже-Дэлэмэра. От подобного удара впору растянуться на песке без сознания, однако стиг опомнился на удивление быстро.

К мечу, оставшемуся торчать в багровом арене, он даже не потянулся; для этого потребовалось бы подняться с колен и безоружным преодолеть расстояние в целый шаг… ничтожны шансы успеть все это, когда ты почти слеп от боли, и собственная кровь заливает тебе глаза… Знал бы Кангасск, как все обернется, никогда не носил бы боевой нож за голенищем сапога.

Едва завладев чужим оружием, стиг нанес всего две раны. Первая прочертила кровавую полосу по бедру Кана, заставив его вскрикнуть от боли и припасть на колено, что дало его противнику время встать и замахнуться снова. Вторая рана была смертельна: нож вошел в прореху драконьей куртки, где пуля гробокопателя оставила ее без защитных чешуй. После такого удара встать Кан уже не сумел.

Роняя с губ кровавые капли, он еще некоторое время — как ему показалось, невыносимо долго, — стоял на одном колене, согнувшись, зарывшись бесчувственной правой ладонью в багровый песок. Кажется, даже пытался подняться… Но силы скоро покинули его; последний Ученик упал набок, и арен чужого мира взвыл в тоске и отчаянье, беззвучный для всех, кроме омнисийского наррата, умирающего под чужим солнцем.

Мир всколыхнулся ворохом бликующих перьев, разорванный ффаром, багрянцем и серебром, когда стиг пинком заставил Кана перевернуться на спину. «Тварь… — безнадежно подумал Ученик. — Теперь-то чего тебе?..» Постепенно блики и краски перестали плясать перед взором и сложились в более-менее ясную картину.

Солнце светило слева, и стиг стоял вполоборота к нему, невольно подставив багровому свету как раз ту щеку, которой достался удар. Этот удар изуродовал юное лицо навсегда; и править подобное можно только высокой магией, иначе всю жизнь приедтся носить уродливые шрамы и вспоминать стальные края драконьих чешуй. Конечно, можно позлорадствовать над испорченным ворованным обликом, но Кангасску было не до того…

…Впрочем, и стиг чувствовал себя неважно. Кан здорово приложил его локтем в последний раз, да и прочие раны дали себя знать, стоило отойти горячке боя. Теперь, не имея возможности править свой облик, это существо вынуждено мириться со всей болью и слабостью, которое испытывало сейчас его человеческое тело. Тело двадцатилетнего парня, не искушенного в боях и странствиях: именно таким был Кангасск в двадцать лет.

И мир у лже-Дэлэмэра сейчас плыл перед глазами почти так же, как и у его противника, растянувшегося на песке и теряющего жизнь по капле. Видно было, что он с трудом держится на ногах.

— Отдай мне нарру, — с трудом проговорил стиг; струйка крови потянулась из уголка рта и прочертила гладкий подбородок, но он упрямо продолжил: — И будешь жить. Иначе… — острие клинка, направленное в лицо Кану, служило наглядным доказательством его намерений.

Ученик не ответил. Несколько мгновений Дэлэмэр настоящий смотрел в глаза своему двойнику, а потом… смежил веки и расплылся в улыбке. Недоумения, отразившегося на лице стига в тот момент, он не видел.

Было грустно и смешно вспомнить сейчас, перед смертью то, что он вспомнил: тренировочный бой с Орионом Джовибом, таким же юным, как он сам. Тогда Ученик миродержцев, даже не подозревающий, что скоро его назовут последним, оказывался на земле в восьми случаях из десяти. И тогда Орион, приставив меч к его горлу, торжественно произносил что-нибудь или просто беззлобно смеялся над своим неопытным другом… До тех пор, пока Дэлэмэр, воспользовавшись его беспечностью, просто не извернулся, дав ему хорошего пинка под колено…

«…тогда, на корабле, я, должно быть, тоже свалял дурака. А с тобой так нельзя…»

Память ффара вмещается в ничтожнейшие мгновения настоящего. Сейчас — в один вздох: преодолев боль, которую доставляла рана, Кангасск набрал в грудь воздуха и, следуя тому, что в один голос говорили Влада и Осаро — «Действуй на выдохе, бей с гортанным криком!» — сделал то же, что и на давней дружеской тренировке. Крик, на ничтожную долю секунды оставивший врага в замешательстве, дал ему возможность успеть подбить своему двойнику ноги.

У каждого есть немного сил про запас. И нужно сильно ненавидеть… или любить… чтобы суметь вычерпать последнее… И как не суметь этого, когда за спиной у тебя — любимая и весь мир?..

Все решилось еще проще, чем тогда, разве что встать в полный рост Кангасск не сумел и красиво завершать бой не стал. Сохраняющему жизнь следовало бы пощадить поверженного врага. А Кангасск Дэлэмэр, наследник миродержцев даже не подумал об этом, ни когда наносил саблей первый удар, рассекший стигу грудь, — ни когда добил его уже на песке.

Чувство победы… оно было. Недолго, мимолетно, но оно посетило последнего Ученика. Впрочем, силы вскоре оставили победителя, и он растянулся на песке рядом с мертвецом. Вот теперь все… теперь он сделал все, что мог.

Последним воспоминанием в мире, что стремительно мерк и исчезал, для Кана стали голоса…

Занна плакала и молила сквозь слезы: «Не умирай, Кан! Держись… любимый мой!..»

«Любимый… вот как… Я дождался… жаль, что так поздно…» — отрешенно подумал на это Кан.

И проводил его во тьму и безмолвие… отчаянный крик девочки, молчавшей столько лет… «Папа!!!»