Глава шестьдесят третья. Последний еретик

Занна уже забыла о том, что спит; недавняя память, со всеми тревогами и опасностями, послушно скрылась за тяжелой, бархатной занавесью тьмы, не смея показаться ни на миг, пока говорит Ффар…

Скрипучие корабельные доски… спокойное море за круглым окошком каюты… и глухая боль в сердце, — словно старая рана саднит к непогоде.

Занна обернулась — и память, точно ворох пуховых перьев, подхваченный ветром, смешалась в свете ффара, лишив мир смысла. Миг хаоса выдался кратким: терпеливый, мерцающий, ффар вновь поднял забытое из глубин, вернув ясность взору и памяти.

Кангасск?.. Во сне подобная мысль не казалась нелепой. Хотя суровый пират с волосами черными, как смоль, внешне не походил на Ученика миродержцев ничем. Не совпал бы даже возраст: этот мужчина выглядел куда старше тридцатитрехлетнего Кана. И имя носил иное. Но ффар не врет: это он. И сердце не врет: оно полно все тем же горячим чувством, что и сейчас; чувством тяжелым и мучительным, которое так и хочется назвать ненавистью. Разве что настоящая ненависть — холодна, как сталь, и мертва, как покинутый мир…

Гроза морей, гроза легенд; властитель, каких еще не знал Омнис; великий воин; герой на все времена… лежит на кровати, раскинув руки, спящий и беззащитный, вне всех сказок и титулов — обычный человек. Позади у него первая брачная ночь; и сонная улыбка притаилась в уголках его губ.

…Жар и горечь подступают к горлу, и, прошептав что-то, Занна поднимает над спящим нож.

Убить его, а затем себя.

Но рука замирает на полпути; и перед бесстрастным взором памяти бегут вереницы воспоминаний…

…Сын звезд — нечеловечески прекрасный и… сеющий смерть, когда на каждый удар его сабли приходится одна человеческая жизнь, а лицо и одежда красны от чужой крови… То был единственный бой, что Занне довелось видеть. И — то был настоящий Орион… в одежде, красной от человеческой крови; не щадящий никого.

…Вот сын звезд дарит ей венок из островитянских цветов, огромных и ярких, каких просто не бывает на материке; красных, как кровь; желтых, как золото; и синих, как море…

…Вот он разворачивается и уходит, оставляя ее тому, кто ныне носит имя Кангасск…

…И их бой на корабле; бой из-за нее, когда смертный человек не ведал страха перед сыном звезд, помнящим еще юность Омниса. И — был выше него…

И те слова, которыми она остановила бой… слова…


Нож выпал из дрожащих пальцев; и слезы хлынули ручьем, а рыдания сдавили грудь. Обессилев, Занна медленно опустилась на колени.

«Любимая, милая моя, почему ты плачешь?» Тяжелая, мозолистая рука дотронулась до ее плеча со всей нежностью, на какую была способна.

Не в силах говорить, Занна лишь смотрела сквозь слезы, как тот, кого она собиралась лишить жизни минуту назад, заботливо накрывает ее одеялом и с подчеркнутым равнодушием складывает в ящик стола тот самый нож…

Он знал… он всегда знал… И это никогда не мешало ему доверчиво заснуть рядом с женой; и улыбаться во сне, ничуть не опасаясь не проснуться.

…Выше смерти… Выше бессмертия…


Ффар покинул Занну, и сон светлой памяти без него перешел в тревожный бред, полный недавних переживаний. И покойный Алх, живой и пьяный, словно и не умирал никогда от зубов голодных навок, шел по кровавому снегу Малого Эрха, распевая одну из самых отвратительных айэфернских песен. И лже-Немаан, хищно улыбаясь, загородил Занну собой и, окликнув файзула, выставил вперед руку, по которой пробежали первые искорки набирающего мощь Зирорна…


Кангасск не спал эту ночь. Триада, ворох дорожных карт, в кои-то веки вынутых из сумки, и бархатная тьма, скрывающая тысячи хищных тварей… лучше бы не знать о них и не думать…

Тихий кулдаганский оружейник всегда был силен духом, недаром старик Осаро ценил его так высоко. Однако тело невозможно истязать вечно, оно все равно потребует отдыха и покоя, не считаясь с тем, насколько подходящий для того момент… Зол на это ограничение бывал в свое время еще Макс Милиан, когда его тело, тело простого омнисийского мальчишки, не справлялось с тем, что требовал от него неудержимый дух миродержца; и он падал, и ронял кровь с губ, чувствуя, как сжимаются больные легкие, или проваливался в мрачный сон, больше похожий на обморок, когда заканчивалась многочасовая битва… вспоминая в такие моменты, что он все-таки человек, хрупкий и смертный…

Что до Кангасска, то он, конечно, не успел загнать себя до такой степени, но аналогию с Максом провел не зря: ночь наедине с безумием Триады здорово измотала его. Под утро Кан все-таки задремал, ненадолго: встрепенуться его заставил первый же шорох. Подняв голову и отчаянно моргая, пытаясь прогнать сон, Ученик встретился взглядом с дочкой Занны;он успокоился, вздохнул с облегчением, однако спать дальше не стал. За окном нежное, как цветок диадемы, розовело небо, подсвеченное холодным северным солнцем. Восход.

Дэлэмэр потер затекшую правую руку — с утра она всегда как чужая, даром что Орион столько времени убил, чтобы наладить в ней нормальное кровообращение; глотнул красной сальвии для бодрости…

Кангасси тем временем, попутно жуя дорожную лепешку, подсела поближе и заинтересовалась разбросанными на полу картами: над ними Ученик сидел вторую половину ночи. Просто удивительно: будучи аккуратно свернуты, они представляли собой небольшой свиток, занимавший совсем не много места в сумке Кана, а теперь превратились во внушительный ворох вощеной бумаги.

Обычные карты путешественника: мировая, Юг, Север, Ничейная Земля… такие таскает с собой почти каждый, кому случается странствовать по Омнису. Они яркие, украшены рисунками неведомых зверей, извивающихся в волнах и сверкающих глазами меж деревьев в лесных чащах… такие понравятся каждому ребенку. Однако маленькую Кангасси они заняли ненадолго: отодвинув обычные карты в сторону, точно бывалый путешественник, наглядевшийся на подобные вещи вдоволь, девочка принялась с интересом рассматривать карты невзрачные, пестрящие столбиками цифр и чернильными надписями от руки… летящий почерк Влады; убористый и мелкий — Серега… И «запах» магии, намертво въевшийся в древние листы. Этих карт не видел никто, кроме миродержцев и их Учеников. И карта Провала, самая древняя их них, была помечена датой 11956 лет от п.м. За прошедшую ночь к надписям Влады на ней прибавилось немало пометок ее Ученика…

Кангасси обернулась и вопросительно посмотрела на Кана, для большей убедительности ткнув пальчиком в карту багрового мира.


— Это Провал, — улыбнувшись, мягко пояснил девочке Кан. — Это такой мир, где навсегда остановилось время. Там дождь висит над землей, и небо красное, как у нас на закате…


Девочка не дала ему задуматься и замолчать надолго: настойчиво подергала за рукав плаща, требуя продолжения рассказа.


— Если зайдешь в Провал, а потом выйдешь, то обнаружишь, что в реальном мире прошло совсем мало времени, не больше одного дня. Это быстрый способ путешествия. Правда, мало кто им пользуется: Провал — земля дикая, чужая… и не всегда знаешь, как там добраться туда, куда нужно. Вот посмотри на карту: похоже, как будто здесь много островов, правда?.. Но это не острова. Это части Провала, которые известны людям и нанесены на карту. Что между ними — никто не знает. Потому…


Кан осекся на полуслове, услышав, как всхлипнула во сне Занна… Гадальщик, носитель Триады!.. а так и не разучился пугаться того же, чего пугается обычный человек… Ей просто приснился страшный сон, вот и все.

И только-только проснувшаяся, заплаканная, Занна была прекрасна. Настоящая Занна, на несколько мгновений забывшая о том, что нужно выглядеть суровой и сильной, как всегда. Прекрасна… как та, чью память хранит ффар.

Впрочем, привычная суровость вернулась к наследнице Илианн довольно быстро. Кангасск уже ожидал очередного выговора и готов был встретить его с улыбкой: ругай меня, только не плачь… однако ничего подобного; тихая и задумчивая, она лишь спросила, без особой надежды, как быть дальше.


— Нам не выйти отсюда, — констатировал Кангасск и, нахмурившись, положил огненную сферу под котелок с ледяной водой. — Мы в кольце; оно широкое, конечно, но брешей в нем я не вижу.

— Предлагаешь сидеть и ждать?! — не удержалась Занна.

— Нет, — ответил Кан угрюмо.

— А что тогда?!

— Мы вырвемся из окружения через Провал.

— Чтобы ты знал… — Занна скрестила на груди руки. — Это дикий Север, забытый всеми богами, Провал здесь даже не картирован! Даже если бы ты умел входить в него в любом месте, как твои Учителя, все бесполезно. В лучшем случае мы появимся в Провале над какой-нибудь пропастью и умрем сразу, а в худшем, будем плутать по неизвестным местам, пока не свалимся от голода. Так что не на…

— Я действительно могу войти в Провал в любом месте, — кивнул Кан, оставшись при своем спокойном и убедительном тоне, — это наследие Макса… И посмотри сюда…


Он взял из рук девочки багровую карту и развернул ее перед Занной. Та переменилась в лице, едва заметив дату в углу…


— Взгляни… — Кангасск коснулся пальцем неприметного багрового островка в левой половине карты. — Это очень старая карта, Занна. Потому на ней еще значится место, которому в нашем мире соответствуют развалины Эрхабена. Три тысячи лет назад это был важный торговый центр; Провальные пути использовались регулярно…

— Нам… туда?.. — Занна подняла на него удивленный взгляд.

— Да, чаржьего ходу до Эрхабена где-то три дня. Место входа в Провал там искать не придется: просто заходим за ворота — и я открою вход сам. Даже в условиях погони я успею это сделать. А уж в Провал Дети Тьмы не проникнут ни за что. Потом пара дней пути по Провалу — и мы на месте, которое соответствует Фираске; ближе ничего нет, но там мы будем уже в безопасности.


Кангасси посмотрела на Дэлэмэра с улыбкой; тот неловко улыбнулся в ответ… «Честное слово, будто обманул кроху…» Да, на самом деле план только казался таким простым. Кто знает, каким будет путь до Эрхабена… Кто знает, что представляет собой сам Эрхабен сейчас… мертвый город, да?.. в котором до сих пор пропадают люди!.. Кан вспомнил по случаю пару таких охотников за сокровищами — тех самых, что встретились ему в таверне Майи; надо сказать, среди павших защитников Малого Эрха он этих двоих не видел… И еще…


— Кангасск… — прошептала Занна, виновато опустив голову.

— Да?..

— А этот стиг… Немаан… он не последует за нами?

— Не знаю… — Кангасск тяжело вздохнул и в задумчивости взъерошил себе волосы. — Помню, как он говорил о Провале. Что ненавидит его и никогда не вернется туда. И не похоже было, чтобы он врал… Должно быть, багровый мир действительно осточертел ему за три тысячи лет.


Прозвучало не слишком обнадеживающе, но Занна неожиданно высказалась в поддержку сказанного:


— Не помню, чтобы после войны в Провале видели стигов… Так что, может быть, ты прав.


Три дня. Время пошло…


«Понять тебя, Немаан… Понять тебя, стиг, неотличимый от человека… Ты говорил, как человек, ты злился, как человек, ты часто забывал, что всего лишь играешь роль; хороший актер забывает; и тезка твой, Немаан настоящий — из таких.

Но к чему все? Ты читал мою память. Ты знаешь достаточно, чтобы заменить меня, обмануть даже тех, кто знает меня давно. Дети тьмы послушны тебе; отпусти поводок — и я не выстою против этой своры, ведь я не миродержец и никогда им не стану. Казалось бы, убей меня, бери ту власть, о которой мне говорит чуть ли не каждый. Но нет. Ты сумел стать моим другом и моим врагом. Ты заставил Занну бросить все и последовать за мной сюда. Зачем? Зачем я нужен тебе живой…

И если бы не Занна и Кангасси, я бы не бежал от тебя; я бы шел к тебе, Немаан. И так будет, когда они окажутся в безопасности, под защитой стен Юги. Этой ночью я понял, что имел в виду Макс, когда, умирая, вывел кровью на снегу слово „второй“. Похоже, Эльм предал тебя, Немаан… как ты предал его до этого…

Правящий из теней. Повелевающий теми, кто меняет облик и несет обман. Ждущий своего часа после того, как все уже отпраздновали победу. Второй.

В Омнисе нет больше миродержцев. Есть только я. И я завершу то, что не завершили они…»


Три дня…

За это время Кан успел насмотреться на детей тьмы. Они то и дело появлялись поодаль, не скрываясь, но и не подходя ближе. Должно быть, это имело целью продемонстрировать осведомленность Немаана в текущем положении дел: мол, знаю я, где ты и что ты, и слежу за тобой. Однако сказать это Занне Кангасск так и не решился, хотя она спрашивала все настойчивее: почему они не нападают, почему…

Издали разглядеть этих существ не представлялось возможным, и, должно быть, каждый раз, приникнув к маленькому дорожному биноклю и спешно подкручивая настройку, Занна в тайне надеялась увидеть людей. Кангасску не досталось даже надежды: чувство угрозы сразу давало себя знать. Однако виденных существ, благодаря Занне, он изучил.

Веталы, держащие на волевых поводках безглазых баргестов; ведущие вечную охоту. Юные дрекаваки с пуховыми перьями на крыльях, еще умеющие летать. Навки, полупрозрачные и отвратительно-прекрасные — иного определения Кан подобрать не сумел: даже просто глядя на них в бинокль, он чувствовал, как в его теле просыпаются самые низкие инстинкты и мутится разум… после такого смерть мужа Занны казалась ему еще ужаснее… Гарпионы, крикливыми стайками кружащие в небе… Мороки, играющие с человечьим обликом и словами… должно быть, стиги многому научились у этих жутких созданий; правда, в отличие от стигов, играющих роль, у мороков нет разума: они лишь бездумно воспроизводят облик, слова и жесты, виденные раньше. «Первые стиги были такие,» — заметила по этому поводу Занна. «Ну что ж, Немаан, „незримый отец“, ты быстро учишься, — мрачно подумал Кангасск, — и превосходишь своих учителей…»

Дни выдались холодные и солнечные. На первых порах Ученик опасался, как перенесет постоянный холод Кангасси, но быстро понял, что сильно недооценил выносливость файзульских детей: ему и Занне, приходилось гораздо хуже, несмотря на теплые Лихты, гревшие руки, гревшие воду во флягах… Занна еще держалась, а что до Кана, то он к концу третьего дня хрипел и кашлял не хуже Марнса. Чарге тоже пришлось непросто; рыжие, в отличие от тех, что помнил Кангасск с довоенных времен, исключительно хищники по своей натуре, и это ж как надо оголодать такому гордому существу, чтобы, подобно своим пестрым и серым собратьям, начать объедать кору с деревьев и грызть смолистую хвою!.. Но что поделать: времени на охоту не было. К тому же, можно предположить, что при таком количестве детей тьмы, бродящих всюду средь бела дня, дичи на много десятков миль вокруг не осталось вовсе. Как и людей… в этом Кан тоже не сомневался. Пожалуй, таким диким и безлюдным дальний Север был только до основания Инквизиции; с Немаана сталось вернуть древние времена во всей их «красе»…


— Ну вот и три дня чаржьего ходу… — Кангасск вздохнул и потер слезящиеся от холодного ветра глаза.


Сумерки давно скрыли горизонт и смотреть стало особо не на что. Вздумай Дэлэмэр вздремнуть в седле, ничего бы не потерял. Однако дремать, а тем более спать он не позволял себе уже третий день, держась на красной сальвии, как в свое время Макс Милиан, изо всех сил пытавшийся ни в чем не отставать от своих родителей, даром что они не люди.

Эа, прижав уши, упорно бежала вперед; понять, что чаргу терзают злость, тревога и дикий голод, мог теперь не только хозяин, привыкший тонко чувствовать настроения своего зверя, — достаточно взглянуть на впавшие бока и усталый шаг…


— Мы что, сбились с пути? — обернулась к Кангасску Занна.

— Нет, — покачал головой тот, — просто я не принял тогда в расчет, что голодная чарга будет бежать куда медленнее. Придется остановиться на ночлег.

— Вблизи проклятого города?

— Да. Вблизи проклятого города.

— Кан…

— Да?

— Знаешь что… Поспи эту ночь. Я покараулю, чтоб никто…

— Нет.

— Дурак!.. Посмотри на себя: еще одна бессонная ночь — и ты даже меча не поднимешь!

Великие Небеса!.. в какую же глухую и затхлую пустоту падают все слова этой ночью… Нерожденные сны отравляют сознание и играют злые шутки с человеком. Но серебро Триады, что удивительно, сияет в этом яде куда ярче…


— Не злись, Занна, милая… — Кан вздохнул и нежно ткнулся носом в ее затылок. — Я подремлю, если хочешь. Спать я не смогу все равно.

— Триада… — смягчившись, печально проронила Занна.

— Не совсем, — Кангасск устало усмехнулся и обнял ее крепче. — Ты говорила, мне не знакома память рода. Это не так… Эрхабен рядом; я даже в темноте не ошибусь в этом. Однажды я видел, как он горел… тогда я прошел с твоим харуспексом через Белую Область; приобрел временную аддикцию, словил видения множества событий, которых не пережил сам. Я видел горящий Эрхабен и боль чувствовал такую же, как сейчас. Боль и жар…

— Но почему?

— Смерть Эрхабена — на совести моего предка. Мой род восходит к нему. Я не ношу его фамилии, но часть имени, часть памяти и третий обсидиан достались мне. Я — последний еретик Эрхабена, как бы нелепо это ни звучало.


От признания, путанного и тихого, Кангасску стало легче. И временное спокойствие подарило ему на привале немного сна. Настоящего сна, а не дремоты, заполненной обсидиановым бредом. И в этом сне Ученик миродержцев был так похож на того мужчину, над которым в свете ффана Занна подняла нож…

Повинуясь странному чувству, она протянула руку и осторожно дотронулась до щеки Кангасска, гладкой, как у мальчишки. Потомок Дэл и Эмэра… и того, на чьей совести остались все нынешние страдания Омниса, и гибель духа Таммара, и ее, Занны, несчастная судьба… Это могло бы стать отличным поводом для ненависти, но не стало. И если раньше Илианн мнила наследника миродержцев никчемным недоучкой, незаслуженно обласканным судьбой, то сейчас ей было совестно за такие мысли.

Немаан-стиг разыграл перед Занной человека бесстрашного и сильного, сверхчеловека, о каком мечтал не один мыслитель, и завоевал ее симпатию без труда. Для него не существовало проблем. Он не щадил себя. И ни в чем не показал слабости. Но сейчас… даже будь это не стигийский мираж, а живой человек, Занна не предпочла бы его Кану.

Кангасскнемершгхан Дэлэмэр… в тебе есть глубина. Как в океане. Как в небе. Как в древней душе. Глубина, о которой не ведаешь ты сам. И ты не играешь ролей. Тебе это не нужно…


Проснувшись, Кангасск не сразу вспомнил, где он и какой сегодня день. И первым, что увидел последний еретик, был Эрхабен, переливающийся в розовых лучах рассвета. Кто бы мог подумать, что посреди снежной пустоши дикого Севера, монотонной и безграничной, возможно такое чудо…

…Он сгорел быстро, во вспышке величайшего из Зирорнов, какой когда-либо знал Омнис. Всё, кроме камня и металла, обратилось тогда в пепел, целое облако пепла, которое на двое суток закрыло Северу солнце. Камень же расплавился в стекло, застывшее мутными наплывами на ледяном ветру. И ручейки металла пролегли меж них, точно серебристые вены.

Три тысячелетия с тех пор, каждый рассвет, каждый закат стеклянно-металлический Эрхабен «пылал» снова, отражая алые блики солнца. И, даже мертвый, был прекрасен, сияя среди безлюдных снегов.


Здравствуй, последний еретик. Твой город приветствует тебя…

Загрузка...