Искупление

ГЛАВА 51

Влюбиться — это как упасть в бассейн.

~ Расхожее выражение

Николай

Я заставлял ее говорить о самом разном — о ее любимом ресторане в Сиэтле, обо всех местах, которые она бы хотела посетить, — все, что угодно, лишь бы она продолжала говорить связно. Я уже отправил сообщение Фениксу о том, что мы возвращаемся назад в апартаменты. Я сохранил кое-что для экстренного случая, достаточно, чтобы я смог зашить ее, не беспокоясь о том, что у нее останутся шрамы или ей будет больно.

Попасть в апартаменты и подойти к дивану заняло у меня добрых пятнадцать минут.

— Нет! — выдохнула она. — Он белый. Только не на диван.

Чувство вины пронзило меня прямо в грудь, и у меня перехватило дыхание.

— Майя, все нормально… Мне нужно положить тебя прямо сейчас.

— Ты же ненавидишь красное на белом.

— А еще я ненавижу бабочек.

— Что? — воскликнула она.

— Это была шутка, — улыбнулся я. — А теперь ложись.

— Но…

— Не спорь со своим врачом.

— Ужасные манеры в постели, — вздрогнула она.

— Сейчас, Майя, — я аккуратно посадил ее, в то время как Феникс обменялся со мной взглядами и покинул комнату. —Ты знаешь, это неправда.

Ее зубы не переставали стучать.

— Майя, — я взял ампулу морфина. — Я просто вколю тебе небольшое количество, чтобы унять боль, пока зашиваю тебя. Это немного тебя расслабит.

Не дожидаясь ее ответа, я уколол.

Затихнув, она безжизненным взглядом смотрела на меня, пока я медленно зашивал ее живот. Шесть швов. Ничего чрезмерного, ничего угрожающего жизни, но достаточно, чтобы молиться о том, что Жак будет гнить в аду за то, что заставила Майю пройти через это.

— Я могу забрать это, — прошептал я, хотя и ненавидел эти слова, вырывающиеся из моего рта. — Но тогда мне придется забрать все.

— О чем ты говоришь? — Майя моргнула, пытаясь сесть, затем вздрогнула и легла обратно, в то время как я опустился на колени рядом с диваном, на котором она лежала.

— Воспоминания. Скажи только слово, и я заставлю тебя думать, что ты попала в еще одну аварию. Не знаю, сработает ли это, но я могу попытаться, могу забрать плохое.

— О, Ник, — Майя взяла меня за руку. — Ты не можешь сделать это.

— Я могу попытаться.

Она улыбнулась.

— Жизнь — это ад.

— Да.

— Она отстой.

— Так и есть.

— Смысл в том… — ее нижняя губа задрожала, — …что ты не можешь забрать плохое, не забрав хорошее. А хорошее — это ты. Если нужно сохранить плохие воспоминания, чтобы сохранить тебя, тогда я выбираю плохие.

— Но…

Она приложила палец к моим губам.

— Поцелуй меня.

— Моя бабушка практически убила тебя. Я не просто часть русской мафии, но и виновен в том, что притворялся слепым, пока моя собственная плоть и кровь встала на путь убийства. И что еще хуже? Я поощрял это, потому что не хотел быть частью этого. И ты все еще хочешь, чтобы я поцеловал тебя?

— Хочу, но не только сейчас, — прошептала Майя. — Всегда.

— Но…

— Ты споришь. Видишь? Ужасные манеры.

Я закатил глаза.

— Майя, будь серьезна. Наша жизнь… она никогда не будет простой.

— Кто хочет простую жизнь? — Майя пожала плечами. — Дай мне сложную, — ухмыляясь, она провела ладонью по застежке на моих брюках.

— Очень смешно.

Ее рука двинулась дальше.

— И это правда.

Я зарычал.

— Что, черт побери, мне с тобой делать?

— Любить меня, — вздохнула она. — Защищать.

— Пока я жив, клянусь, что буду делать и то, и другое.

Майя провалилась в сон, не вызванный наркотиками, не продиктованный давлением, а от полного истощения. Ее телу нужно исцеляться, и даже больше — ее разуму это нужно.

— Как она? — Серджио был первым, кто спросил о ее самочувствии, когда я два часа спустя вылетел из комнаты, чтобы раздобыть что-нибудь съестное. Она все еще спала, но я забыл поесть и знал, что если не буду заботиться о себе, то не смогу заботиться и о ней.

Остальные ушли в отель на другой стороне улицы, а Серджио остался, чтобы убедиться, что охрана в моих апартаментах не была набрана с улицы. Я убедил его, что у меня лучшие из лучших, чем заработал ухмылку и фразу «очевидно, нет, если это делаю не я». Я позволил этой высокомерной заднице осмотреться, поскольку был слишком истощен, чтобы делать что-либо, и дал ему все мои пароли, напоминая себе изменить их позже, ведь ублюдок однозначно запомнит их, раз уж я их назвал.

— Хорошо, — кивнул я и продолжил искать в холодильнике что-нибудь съестное, что не было бы фруктом или овощем.

Я почувствовал похлопывание по спине, когда Серджио предложил мне горячее панини. (Примеч. Панини (более правильный вариант — ед.ч. panino) — итальянский аналог блюда, больше известного в России как горячий бутерброд. Дословно с итальянского языка панини переводится как «небольшая булочка»).

— Это появилось из воздуха? — спросил я, поглощая сэндвич.

— Феникс приготовил, — он пожал плечами. — Я оставил твою в духовке, завернутую в фольгу, на случай, если это затянется.

— Тот самый Феникс, который убивает ради забавы и улыбается, направляя пистолет тебе в голову? Этот Феникс? — спросил я сухо.

— Тот самый, — Серджио улыбнулся. — Ты бы поверил мне, если бы я сказал, что он ел все только зеленое? Его жутко бесило есть что-то цветное, как будто он не достоин цветов в своей жизни. Следовательно, он не достоин их и в еде.

Я выдвинул барный стул и сел.

— Бывает и похуже.

— О, да? — Серджио сел рядом со мной и продолжил печатать в своем ноутбуке. Экран был черным, печатая код, его пальцы двигались так быстро, что невозможно было уследить. — Давай же, скажи это.

— Я ненавижу водку.

Пальцы Серджио застыли над клавиатурой, и он повернул голову мою сторону.

— Шутишь?

— Предпочитаю вино.

— Черт, Текс прав. Ты уже итальянец, не так ли?

Я закатил глаза.

— Не оскорбляй меня.

— Ты, должно быть, очень везучий, Россия, — сказал Серджио, а затем опустил голову и прошептал: — Это мерзко — называть тебя «Россия». Это было мое прозвище для Энди, — его голос надломился. — В некоторые дни воспоминания ранят так сильно, что тяжело дышать.

— Только настоящие воспоминания могут это сделать, — пробормотал я. — Искусственные не ранят… Только настоящие воспоминания вызывают физическую реакцию, которую ты чувствуешь от макушки головы до ступней. Чем сильнее воспоминание, тем сильнее связь.

— Хорошо знать, что это нормально — чувствовать тошноту каждый раз, когда просыпаюсь, и она не лежит рядом со мной, когда мои руки болят от воспоминаний о том, как я прикасался к ней.

Я не мог говорить. Раньше я никогда по-настоящему не понимал любовь. До Майи. В тот момент, когда я осознал, что могу потерять ее, я не мог думать ни о чем, кроме того, что, если… что, если я не успею вовремя, что, если она умрет, что, если я потеряю единственную причину, чтобы дышать?

— Нужно надеяться, — вздохнув, ответил я, — что станет легче. И что такая девушка, как Энди, была бы чертовски зла, если бы увидела, что ты сидишь здесь и ноешь, как девчонка.

У Серджио вырвался смех.

— Черт, она бы убила меня, если бы я пустил слезу при ней. Я обещал ей, что не буду, и я нарушал это обещание чаще, чем готов признать, — он напечатал на ноутбуке еще несколько строк, затем медленно закрыл его, повернулся лицом ко мне и встал. —Я бы хотел сказать, что мне было приятно, но…

Я протянул ему руку.

— Но?

— Это было интересно… у тебя надежная система защиты, Большой Брат не следит, и я удалил данные о твоей семье из интернета. Можешь поблагодарить меня позже, — он повесил сумку на плечо. — Я отправляюсь в Нью-Йорк, напиши, если понадоблюсь.

— Нью-Йорк? — переспросил я. — Не Чикаго?

— Секреты, — Серджио кивнул, — Кое-какая часть нашей семьи немного… вышла из-под контроля. Угадай, кого выбрали восстанавливать порядок?

— Попытайся не оставить за собой слишком много трупов.

— Правда или ложь, что ты сказал кому-то войти в огонь и смотрел, как он сгорает заживо? Чья бы корова мычала, док?

Я не ответил, вместо этого я вздрогнул от дискомфорта, переступая с одной ноги на другую.

— Как я и думал, — он ухмыльнулся, а затем продолжил: — Держись подальше от тюрьмы… и, Ник?

— Да?

Серджио ступил в большие апартаменты, его глаза перебегали с одной вещи на другую.

— Она бы гордилась, если бы увидела тебя таким спокойным… домашним.

— Ага, — я кивнул. — Энди бы смеялась до упаду, а затем спросила бы, кого я загипнотизировал, чтобы заставить встречаться со мной. В худшем случае, она бы спросила, не заплатил ли я кому-то.

— Похоже на нее, — прошептал Серджио, затем отсалютовал мне средним пальцем — ничего другого я и не ожидал — и тихо закрыл за собой дверь.

Я встал и запер ее, а затем доел свой сэндвич.