Выхожу на улицу, вдыхаю морозный воздух. Пробирает озноб. Нет, это не от холода, это от скручивающего нутро отчаяния.
Я знал, что так будет. Знал, что Маша не простит.
Но с детской наивностью до последнего надеялся на лучшее. Наверное, такова людская сущность, а может, это реакция психики.
Очень не хочется нам признавать неотвратимость каких-то страшных для нас вещей, вот и пытается наш мозг обманываться и водить нас кругами глупой надежды.
Но больше надеяться не на что. Маша озвучила своё решение, а я поклялся, что исполню её волю, наступив на горло своим желаниям и потребностям.
А потребность быть рядом с семьёй у меня лютая…
Не понимаю, как справиться. Что делать, куда идти. Но… куда-то надо.
Ощущаю себя бездомным псом, которого хозяин выкинул на мороз. Но… жалобы необъективны. Я не пёс, а в том, что хозяйка выставила меня на улицу, виноват я сам.
Достаю сигареты, прикуриваю, жадно затягиваюсь. В последние дни почти не курил. Маше вреден дым, и ребёнку тоже.
Но… теперь я опять мимо них, и можно дымить до тошноты.
Поднимаю повыше воротник пальто, бесцельно бреду по улице. Прохожу мимо моей припаркованной тачки. Можно сесть в машину, прокатиться, но я сегодня пил. Пусть и немного, но за руль уже не сяду.
Варюсь в своём внутреннем болоте, на автомате переставляя ноги. Сам не замечаю, как дохожу до ярко освещённого проспекта. Сворачиваю в аллею.
И уже через пару минут ноги приводят меня к заснеженному фонтану.
Усмешка кривит губы.
Зачем ты пришёл сюда?
Кто бы мне ответил.
Но символично. У этого фонтана мы с Машей познакомились.
Начало и конец.
В тот день было жаркое лето, Маша сидела на бортике, и брызги воды сверкали в её светлых волосах.
Сегодня это место сковал лютый холод. Оно пустынно, безжизненно, одиноко.
Тёмная бетонная башня по центру огромной круглой чаши смотрится как измождённый старик, уставший от жизни.
Вот так и мы с Машкой. Беззаботно грелись под лучами солнца и даже не заметили, как вокруг всё начало меняться. А потом грянул гром и резко похолодало. И вот сегодня наша семья стала такой же ледяной и безжизненной, как этот фонтан.
Только к нам лето едва ли придёт. Боюсь, в нашей жизни зима сковала всё холодом навсегда.
Бреду назад по аллее. Прямо через дорогу горит огнями гостиница. Ну что ж. Пусть будет она.
Беру себе номер с окнами на площадь с фонтаном.
Выхожу на балкон и ещё долго курю. Периодически поглядываю на упорно молчащий телефон.
Маша, ты ведь позвонишь, если что-то пойдёт не так? Ты обещала.
Мыслями я всё ещё там, с женой и сыном. Вот сейчас малыш должен проснуться. Интересно, Маша найдёт нужную смесь? Бутылочку всегда я наводил, и у нас в шкафчике собралось немало разных упаковок с марками смеси, которая Богданчику не подошла.
Что, если Маша не вспомнит, какую именно нужно? А если ей самой станет плохо? А если…
Миллион этих “если” разрывают голову. Позвонить?
Но они могут спать. Будить тоже не хочется.
И вот я маюсь, не зная, как успокоиться.
Принимаю душ, ложусь в кровать. Но мне всё не так. Матрас слишком мягкий, подушка неудобная. А дома я как-то и на ковре заснул перед кроваткой Богданчика. И мне было охренеть как комфортно.
Глаза слипаются от усталости и недосыпа, но стоит закрыть их, как из глубин сознания поднимается липкий страх за Машку, и ещё более сильный — что я потерял её навсегда.
Не получается смириться с этой мыслью, но от меня больше ничего не зависит. Да, я буду подыхать без них, но обещания своего не нарушу. Если Маша не позовёт — навязываться не стану. Буду помогать, но на расстоянии.
Раз ей так легче, я дам ей эту свободу.
Кое-как проваливаюсь в беспокойный поверхностный сон, уже ближе к утру. Снится какая-то муть, из которой меня выдёргивает назойливый, противный звук.
С трудом разлепляю глаза. И тут же подрываюсь, хватаю в руки разрывающийся вызовом телефон.
Машка!
— Да, — отвечаю хрипло.
— Свят! — рыдает она. На заднем фоне истошно орёт сын. — Богданчику плохо. Я не могу его успокоить. У него температура высокая. Я боюсь. Что делать?
— Чёрт! Меня жди! Я сейчас буду!