Изъян

Глава 9

Он подкрался к ней сзади и игриво дернул за съехавший набок растрепавшийся хвост, все еще влажный после недавних плесканий в бассейне. Затем быстро отступил назад, ожидая, что Ева обернется и даст ему сдачи. В том, что она может и рука у нее тяжёлая — Илья нисколько не сомневался и убедился на собственном опыте.

Девчонка вообще оказалась боевая, смелая и очень забавная. А еще колючая, как фыркающий ощетинившийся ежик, и дерзкая на язык. Совсем не похожая на других. Одноклассники в его школе не выражались так грубо, по-взрослому, хотя, если честно, они с ним практически не говорили. Только били иногда. Больно. Когда учителя не видят. А Ева болтала без умолку и если и дралась, то в шутку и за дело, а не потому, что он странный.

Она — первая, кому он об этом рассказал, и Ева не отвернулась и не посмеялась над ним, а пообещала, что придет в его школу и выбьет зубы каждому, кто его задирал. Вряд ли у нее получится, она же — девчонка, еще и ниже его ростом. К тому же полгода назад его перевели на домашнее обучение, но все равно от ее слов было приятно и хотелось улыбаться… так же заразительно открыто, как она. Все-таки хорошо, что папин рабочий взял ее с собой, и плохо, что не делал этого раньше.

— Эй, ну ты чего зависла? — сделав еще одну безуспешную попытку привлечь к себе внимание подружки, обиженно засопел Илья. — Неужели так трудно выбрать? Представь, что ты в детском магазине и можешь взять все, что душе угодно. Просто так. Бесплатно. Или даже сломать! Да, Ев, сломать гораздо интереснее. Хочешь, я принесу молоток, и мы разобьем тут все? Папа новое купит…

Ева не отвечала. Она застыла перед огромным стеллажом, заставленным дорогими игрушками и книгами, и неотрывно смотрела куда-то перед собой.

«Наверное, обалдела от изобилия,» — решил для себя Илья.

Еще бы, тут было много всего: десятки машинок с блестящими корпусами, фигурки солдатиков, модели самолётов и вертолётов, яркие коробки с конструкторами, комиксы в плотных обложках и игровые приставки. У любого бы глаза разбежались, но он бы отдал ей все — лишь бы она осталась насовсем. Они играли бы здесь часами, вместе делали уроки, и она точно не побоялась бы дать отпор его противному старшему брату.

Илья нетерпеливо переминался с ноги на ногу, азартно сверкая глазами.

— Ну же, возьми хоть что-нибудь! — подначивал он. — Мне не жалко. Это все мое. И дом, и игрушки, и бассейн, и площадка во дворе.

Ева по-прежнему молчала, словно забыв о его присутствии. От досады Илья даже слегка толкнул ее в спину, и только тогда она очнулась.

— Выбрала! — обернувшись, радостно сообщила девочка, показывая круглое зеркальце с жутковатым узором на медной крышке.

Ее оливковые глаза, оттененные зеленой футболкой, восторженно блестели, словно два полированных нефрита, в которых яркими вспышками зажглись солнечные искры. Илья нахмурился и даже немного растерялся. Внутри расползалось знакомое чувство, чем-то напоминающее щекотку или зуд от укуса комара. С одной стороны, он только что ей пообещал, а с другой… мама наверняка будет искать свою дурацкую побрякушку, которую повсюду таскает с собой. Словно у нее мало других, гораздо изысканнее, с блестящими камнями самой разной формы.

— Можно? — неожиданно робко спросила Ева и, не дожидаясь его ответа, спрятала свой трофей в карман джинсов. — Тебе зеркальце все равно ни к чему. Ты же не девочка.

— Оно мамино, но ладно, бери, — сконфуженно пробормотал он. — Нечего раскидывать свои вещи в моей комнате.

— А если она случайно его потеряла? — расстроено проговорила Ева и, вздёрнув маленький нос, гордо добавила: — Мне чужого не надо. — она сунула руку в карман, собираясь вернуть выбранный подарок, но Илья остановил ее жест, перехватив запястье.

— Я же сказал: бери, — насупившись, бросил он. — Маме тоже не нужно это старье.

Ева нерешительно замерла, сама не понимая, зачем ей это простое зеркальце, если вокруг полно ярких, дорогих игрушек, каких у неё никогда не было. Но именно этот медный кругляш словно сам выбрал её, прилип к ладони и холодком отозвался на коже, не позволяя положить его обратно.

В комнате повисла короткая пауза, и в этот момент дверь тихонько скрипнула. На пороге появился высокий худой парень. Толстовка с глубоким капюшоном почти скрывала лицо, чёрные джинсы с рваными дырками на коленях висели мешком на костлявых бёдрах. Он скользнул тяжёлым, недобрым взглядом по обоим детям и, ничего не сказав, прошёл к кровати в форме машинки. Грузно плюхнувшись на неё, привалился спиной к стене и вытянул длинные ноги, демонстративно игнорируя их присутствие.

От него исходила гнетущая, тяжелая энергия, и Ева поёжилась, невольно прижимая ладонь к карману, где пряталось зеркальце. Она перевела вопросительный взгляд на Илью.

Мальчик недовольно поджал губы, смахнув со лба пшеничную челку. В прозрачных голубых глазах мелькнула злость, резкая и взрослая.

Даже не верилось, что эти двое — братья. Илья — крепкий, коренастый, белокожий и круглолицый, со светлыми глазами и мягкими чертами. Второй… смуглый, черноволосый, будто высеченный из углов. Его тёмные глаза смотрели волком, настороженно и жестко. Словно видели ее насквозь, и от этого становилось по-настоящему жутко.

— А тебя здороваться не учили? — с вызовом спросила Ева.

Парень даже не моргнул и, разумеется, ничего не ответил, глядя на нее, как на пустое место, не стоящее его царственного внимания.

А какого хрена тогда приперся?

— Забей на него, Ев, — тихо прошептал Илья, наклонившись к ней так близко, что его волосы коснулись её щеки. — Сашка всегда ходит с таким видом, будто обожрался лимонов. Пусть сидит, нам-то что, — передернув плечами, он снова оживился. — Давай лучше порисуем? У меня есть настоящий мольберт и акварельные краски, — мальчик махнул рукой в сторону окна, где на подставке ждал чистый холст. — Мама говорит, это помогает бороться с плохими мыслями.

Воодушевлённый идеей, он резво подошел к шкафу, распахнул створки и вывалил на пол художественные принадлежности. Горы кисточек, карандашей и тюбиков с краской посыпались прямо к ногам Евы, обутым в поношенные кроссовки. Среди всего этого хлама блеснули обычные металлические ножницы с заостренными концами.

Илья внезапно замер. Несколько секунд он смотрел на них, словно не понимая, что это вообще такое. Потом медленно наклонился и поднял. В его светлых глазах мелькнуло странное отстраненное выражение.

Когда он перевел на нее свой заторможённый взгляд, Ева инстинктивно отпрянула. В груди неприятно кольнуло.

Она и глазом моргнуть не успела, как долговязая фигурка в капюшоне скользнула между ними. Старший брат одним резким движением оттолкнул её в сторону и вырвал ножницы из пальцев Ильи. Парень сунул их в задний карман джинсов и, пробурчав сквозь зубы: «Сука, она специально это делает», — стремительно вылетел из детской.

Ева остолбенела, широко раскрыв глаза и переводя взгляд с закрывшейся двери на Илью. Какие-то странные они оба. Может, стоит свалить отсюда по-тихому, найти папу и попроситься домой?

— И часто у вас такое? — наконец выдохнула она.

Мальчик вздрогнул. Щёки слегка порозовели, он торопливо спрятал руки за спину и смущённо улыбнулся.

— Бывает, — пробормотал он, опуская глаза. — Я иногда… залипаю, а Сашка психует.

— А в чем ножницы-то провинились?

— Наверное, подумал, что я воткну их ему в глотку, — небрежно отозвался Илья.

Ева ахнула и округлила глаза. Что-то подсказывало девочке, что ее новый друг не шутил. Она зябко потерла голые руки ладошками и пристально взглянула на Илью.

— Сашка — плохой, злой и противный, а еще он мне страшно завидует, потому что его никто не любит. Поэтому и срывается на всех подряд, как бешеный пес. Скорее бы дядя Тео забрал его к себе. Всем сразу дышать станет легче.

— Как это? — опешила Ева. — Куда забрал?

— Куда надо, а тебе какая разница? — насупившись, грубовато буркнул Илья.

— Никакой, — она отрицательно качнула головой. — А ваши родители разве не будут по нему скучать? Мой папа меня бы точно никакому дяде не отдал.

— Мой папа любит только меня, а Сашкина мама умерла., — . равнодушно пояснил Илья.

— Моя тоже, — тихо отозвалась Ева. — По-моему, это очень грустно. Может, он поэтому и злится. Тебе его совсем не жалко?

— Он бы тебя загрыз, если бы это услышал, — усмехнулся Илья.

Ева вздрогнула и крепче обхватила себя за плечи. Она даже опасливо покосилась на дверь и, убедившись, что та плотно закрыта, снова перевела взгляд на Илью.

— Значит, вы не родные?

— Наверное, — он неловко пожал плечами, стараясь отмахнуться от её вопроса, и уже через секунду снова был тем же Ильёй — живым, энергичным, с искоркой в голосе, а неприятного разговора о старшем брате словно и не было.

— Смотри, сколько красок! — он пнул ногой тюбик, и тот покатился по полу, оставив глянцево-синий след. — Давай выберем цвет для неба. Хочешь голубой, или можно закат нарисовать?

Ева ещё секунду изучала его лицо, пытаясь понять, как ему удалось так легко и быстро переключиться на игривый лад, но Илья улыбался настолько открыто и искренне, что кольнувшую в ее грудь тревогу сдуло, как свечу сквозняком.

Они прорисовали несколько часов, извозились в акварели с головы до ног: пальцы липли от краски, на щеках оставались цветные разводы. И когда в детской уже сгустились сумерки, Ева решительно засобиралась домой.

— Мне пора, — твёрдо сказала она, хотя Илья тянул её за руку и умолял остаться ещё хоть на чуть-чуть.

Его глаза блестели от слёз, голос подавленно дрожал, но девочка была непреклонна. Её не покидало тягостное предчувствие, что отец не просто так до сих пор за ней не пришёл.

Она вышла из комнаты и шагнула в длинный коридор, показавшийся ей бесконечным. Свет из редких ламп был тусклым, и тени клубились по углам, пряча двери и повороты. С каждой новой развилкой особняк словно становился всё больше и больше, растягивался и расползался в стороны, как огромный живой организм.

Зачем вообще нужен такой громадный дом? Жуткий, пустой и темный. Настоящий лабиринт из страшных сказок, которые она запоем читала украдкой от отца. Добрые и светлые ей почему-то совершенно не нравились. Все в них было как-то гладко, предсказуемо и наивно. Добро всегда побеждало зло, а несчастные золушки обязательно находили своих прекрасных и благородных принцев.

Успокаивая себя случайными мыслями, Ева шла всё дальше, сворачивая то направо, то налево, и очень скоро поняла, что окончательно запуталась. Сердце забилось чаще, когда Ева угодила в очередной тупик и буквально уперлась носом в дверь из тёмного дерева. Она собралась было развернуться и пойти в обратную сторону, когда вдруг услышала странные звуки, доносящиеся прямо из-за двери. Сначала она решила, что это ветер воет где-то в шахте вентиляции, но быстро отбросила эту версию. Звуки слишком сильно походили на приглушенное мычание или на чьи-то сдавленные стоны.

Ева подняла руку, чтобы постучать, сжатый кулак уже завис над дверью, но в последний момент её охватило сомнение. Поколебавшись, она осторожно коснулась ладонью полотна и несильно надавила. Дверь неожиданно легко поддалась, бесшумно приоткрылась, образовав узкий зазор, но его оказалось достаточно, чтобы увидеть то, что заставило кровь в ее венах заледенеть.

Ева потрясенно замерла, вцепившись пальцами в косяк. Сердце дернулось и рухнуло в пятки. Глаза расширились, дыхание застряло в горле, а в груди стало тесно и пусто одновременно. Она не могла дать четкую оценку увиденному и не до конца понимала, чему конкретно стала невольным свидетелем, но интуитивно чувствовала, что в комнате происходит что-то неправильное и страшное.

В небольшую щель ей удалось разглядеть лишь высокое изголовье кровати, обтянутое пурпурно-красной кожей, и фрагменты нечётких силуэтов. Всматриваясь в полумрак чужой спальни, она до крови прикусила щеку изнутри и тут же ощутила тошнотворный металлический привкус.

Ева узнала обоих. Не могла не узнать…

Осознание хлынуло лавиной, и её охватил липкий ужас.

А потом её заметили.

Что-то тяжелое упало на пол, скрипнул матрас, на смуглых запястьях натянулись белеющие в темноте белые полоски ткани, привязанные к специальным приспособлениям, торчащим из изголовья кровати.

По телу девочки прошла крупная дрожь, мышцы оцепенели от напряжения. Она хотела отпрянуть, сбежать, сделать шаг назад, но кто-то невидимый словно сжал её плечи и грубо толкнул вперед, заставив шире распахнуть дверь и переступить порог. Ева судорожно сунула руку в карман и достала своё маленькое сокровище, вытянула его вперёд, как защитный оберег, способный изгнать зло.

— Это ваше. Я хотела вернуть…, — пролепетала Ева, распахнутыми глазами глядя на приближающуюся женщину с ярко-алыми губами и длинными светлыми волосами, рассыпавшимися по белым плечам.

Она была красивой и отвратительной, пугающей до трясучки. И ее густо подведенные черным пронзительно-голубые глаза смотрели на девочку с такой бешеной яростью, что у той от страха подкосились колени.

Ева шарахнулась назад, со всей силы приложившись затылком о косяк. В глазах потемнело, в воздухе заплясали белые пятна. Пальцы дрогнули, зеркальце выскользнуло и со звонким грохотом ударилось о ламинат, а потом покатилось, рассыпая по полу мелкие острые осколки, пока не остановилось у стройных ног в красных туфлях на высоченной шпильке. Больше на ней не было ничего.

— Мерзкая воровка! Да как ты посмела? — раздалось совсем близко злобное шипение.

— Я хотела вернуть, — сдавленно повторила Ева. — Прост… — договорить она не успела.

Правую сторону лица обожгла хлесткая пощечина, отозвавшись вспышкой невыносимой боли в висках. Девочка рухнула на пол, прямо в распахнутые объятия тьмы.

Ева

Дёрнувшись от прострелившей позвоночник судороги, я резко распахиваю глаза. Горло немного саднит, сухие губы печет, виски ломит, а щека горит, словно меня и правда кто-то ударил.

В первые мгновения пробуждения я не осознанию, где нахожусь. Вокруг ни черта не видно из-за сгустившейся темноты, липкий страх царапает изнутри грудную клетку и дрожью проносится по взмокшему телу, а тяжелые тени всё еще держат в плену кошмара. Слишком яркого и четкого, чтобы можно было забыть и отмахнуться, как это бывало прежде.

Раньше я не запоминала снов. Никаких. Ни хороших, ни плохих, ни пустых и запутанных. А сейчас… Что случилось сейчас?

Во сне я будто вырвалась из тела и следила за происходящим со стороны, как за упорядоченным набором кадров в страшном кино, запечатлевшихся в моей памяти так же четко, словно я смотрела его наяву.

— Ева, проснись, — тяжелая ладонь ложится мне на плечо, и я снова вздрагиваю, но уже от неожиданности.

Требовательный и чуть хрипловатый голос мужа не вызывает страха. Наоборот, я кутаюсь в знакомые властные интонации, как в теплое одеяло, спасаясь от холодного озноба.

— Снова спина? Или очередной кошмар? — обеспокоенно спрашивает он, включая прикроватный светильник.

Я моргаю, медленно возвращаясь в реальность. Свет довольно тусклый, но все равно неприятно раздражает сетчатку. Прищурившись, нахожу взглядом Сашино лицо и приподнимаюсь на локтях. Он сидит на краю кровати, одетый в домашнюю футболку и спортивные штаны, на щеке и крепкой шее блестят капли воды, срывающиеся с влажных после душа волос. Рассматриваю сначала его, нахмурившегося, уставшего, пахнущего гелем с ароматом океана и зубной пастой. Затем себя, лежащую поверх покрывала в той же одежде, в которой вышла из дома….

Когда это было?

Кажется, во втором часу. Да, точно, в два у меня была назначена встреча с Алиной Рокс. Все, что происходило и было сказано в кафе, я тоже отчетливо помню и как уходила — тоже помню. Не взяла такси, решила прогуляться и снова увидела Илью. Испугалась до чертиков, хотя пора бы уже свыкнуться и воспринимать его внезапные появления, как симптом подступающей шизофрении, с которой я почему-то не хочу и не собираюсь бороться.

Мое психическое состояние явно ухудшается, потому что к зрительным галлюцинациям теперь добавились и слуховые. Илья впервые заговорил со мной.

«Ты должна вспомнить», — его слова врезались в память так же цепко, как и чертов сон.

А вот как и на чем ехала домой, как легла в постель — напрочь стерлось, и это пугает похлеще мерещащихся мертвых мальчиков. Призраки безобидны, в отличие от провалов в памяти.

— Сколько времени? Давно ты вернулся? — хрипло интересуюсь я, так и не ответив на предыдущие вопросы мужа.

— Почти десять вечера. Я приехал пару часов назад. Не стал тебя будить и сразу пошел на пробежку. А ты, судя по всему, так и не просыпалась.

— Ну да, режим — это важно. Самодисциплина превыше всего. А две пробежки в день — это не перебор? — необдуманно срывается с моих губ, и я замечаю, как Саша быстро меняется в лице, кадык на его горле дергается вверх-вниз, крепкие жилы натягиваются под кожей, словно корабельные канаты. — Прости, я что-то не то говорю, — качнув головой, толкаюсь лбом в сильное плечо, вдыхая родной до дрожи запах.

— Что случилось? — погладив меня по волосам, обволакивающе ласковым голосом муж пытается докопаться до моих мыслей.

Кажется, его не особо сильно задели мои слова, хотя отходчивым Сашу назвать очень сложно. Он может неделями носить в себе недовольство, не выказывая этого явно, но я всегда чувствую. Всегда.

— Ничего, — бормочу я.

— Почему не приехала к отцу? — а вот и знакомые стальные нотки. Привет, я по вам скучала. Хотя нет, вру. Ни капельки.

— О чем ты? — я шумно выдыхаю, отгоняя остатки кошмара, и, приподняв голову, провожу ладонью по своей щеке, все еще чувствуя фантомное жжение и вполне осознанное потрясение.

Вопросы зудят, роятся и множатся, но не осмеливаюсь пока их задать, да и ни к месту сейчас.

— Ты не была на маникюре, — его взгляд красноречиво останавливается на моей руке, точнее на ногтях.

Ну да, мой наблюдательный муж не мог не заметить, что мои коготки остались такими же, как и вчера.

— Из-за меня не поехала? — проницательно спрашивает он. Или правильнее сказать: утверждает и требует объяснений.

— Я все еще злилась на тебя. Не хотела, чтобы папа заметил, что между нами не все гладко, — не стала отпираться и все равно слукавила. — Ненавижу, когда ты такой, Саш. Это неправильно, ты и сам знаешь, что любые недопонимания решаются диалогом, а не раздельными кроватями и полным игнором.

— Чтобы диалог получился продуктивным, иногда мне нужно остыть, — миролюбивым тоном объясняет он. — Я не хочу тебя обидеть, не хочу наговорить лишнего, а потом жалеть. Понимаешь? — протянув руку, Саша касается моей щеки, той самой, на которой все еще горит хлесткий шлепок женской ладони.

— А я не против, чтобы наговорил и обидел, — импульсивно восклицаю я, несильно толкая его в грудь. — Не против, чтобы кричал, рычал, обзывался, хлопал дверями и бил посуду.

— Серьезно? — он иронично усмехается. — Хочешь, чтобы я истерил, как… — Саша вдруг осекается, отводя взгляд в сторону.

— Ну-ну, давай договаривай! Как — кто? Как я? Это ты собирался сказать? Но знаешь, нет ничего противоестественного в проявлении эмоций. Бесконтрольных, живых, взрывных, настоящих. Иногда этот выброс жизненно необходим, чтобы понять друг друга лучше. Вспыхнуть, выплеснуть наболевшее, а потом вместе остыть и бурно помириться.

— Это не про меня, Ев, — чуть ли не сожалением произносит он. — Ты же знаешь. За столько лет должна была меня изучить, — мягкая улыбка трогает его чувственные губы, в то время как в черных глазах разверзается бездна, в которой я так боюсь утонуть.

Или разбиться.

Или сгореть.

Другого не дано. Потому что там нет и никогда не было света.

С того самого дня, когда я впервые взглянула в его глаза, и до сих пор. Пламя, мрак или холод. И ничего больше.

— Я не знаю тебя, Саш, — отрешённо качаю головой.

— Не глупи. Конечно знаешь, — он скептически ухмыляется и, протянув руку, касается моего лица, нежно проводит по щеке, зарывается пальцами в волосы, лениво перебирая пряди.

— Тебя настоящего — нет, — настаиваю на своем и, пока Саша не привел веские аргументы, засыпаю своими: — Почему ты никогда не рассказываешь о своем детстве? Чем ты увлекался, с кем дружил, в кого влюблялся? Какие у тебя были отношения с родителями? Они гордились тобой, поддерживали или наоборот — были слишком требовательными и строгими?

— С чего вдруг такой интерес? — Александр подозрительно прищуривается, впиваясь в меня цепким изучающим взглядом, который очень странно на меня действует на контрасте с ласковыми пальцами, медленно поглаживающими кожу моей головы.

Я одновременно и млею от расслабляющих прикосновений, и чувствую отторжение и фальшь… словно он намеренно усыпляет мою бдительность и сбивает с мысли.

— Ты не навещаешь их. Я даже не знаю, где они похоронены.

— Я ежегодно перевожу взносы фирме, которая обслуживает могилы всех моих родственников.

— Ты не оплакивал их…

— Ты не можешь этого утверждать, — холодно возражает он. — Мы виделись с тобой всего раз после той трагедии. В больнице, когда ты едва ли понимала, кто пришел тебя навестить. И да, Ев, мне действительно хотелось плакать, когда я увидел, в каком ты состоянии.

— Ты меня совсем не знал, — с сомнением отвечаю я. — К тому же мне сложно представить тебя плачущим. Даже в детстве.

— Я был сложным ребенком, — мужские пальцы соскальзывают на мою шею, мягко обхватывают и рывком тянут на себя, впечатывая грудью в твердый торс. — Непослушным, активным, иногда излишне агрессивным… Меня трудно было любить, — шепчет он мне прямо в губы, отвлекая, одурманивая, отключая разум и пробуждая инстинкты. — Всем трудно. Только ты смогла, — легкое скольжение языка по нижней губе, затем по верхней. Жадный глубокий поцелуй. Тяжелое горячее дыхание, одно на двоих. Обжигающий жар, растекающийся по венам и сладкими спазмами пульсирующий внизу живота.

Почувствовав, что я поплыла, Александр нетерпеливо снимает с меня пиджак, затем стаскивает через голову футболку и стягивает джинсы, ловко избавляет от белья. Он не тратит время, чтобы как обычно сложить мою одежду, а сразу опрокидывает на спину и наваливается сверху, вжимая меня в матрас и разводя коленом ноги.

Ощутив его твёрдую эрекцию, я инстинктивно выгибаюсь и, запустив пальцы под резинку его штанов, суетливо тяну вниз вместе с боксерами. Хочу его невыносимо сильно, до одури, до огненных искр под веками, но в последний момент внутри словно срабатывает невидимый тумблер, вырывая меня из похотливого дурмана.

— Подожди… — я резко упираюсь ладонями в мощный торс и судорожно перевожу дыхание, чувствуя, как сокращаются напряженные мышцы и бешено колотится мужское сердце. — Я кое-что вспомнила сегодня… пока гуляла.

— Давай мы потом об этом поговорим, — нахмурившись, хрипло бросает он и снова тянется к губам, но натыкается на мои подрагивающие от возбуждения пальцы.

Саша недовольно рычит, но не настаивает. Принуждать меня к чему-либо не в его правилах. Именно поэтому я усомнилась в утверждениях Алины на его счет. Она ни черта не понимает и всех ровняет под одну гребенку лишь потому, что ей попадаются мудаки и садисты.

А еще я уловила четкое расхождение между тем, что она писала мне в чате и говорила в кафе, хотя вводные данные я не меняла. Но кое в чем Алина мне все-таки помогла, только не когда мы встретились вживую, а раньше, в переписке. Правда я и до этого знала, что у любой проблемы есть источник и первопричина. Она лишь придала мне смелости копнуть глубже.

— Нет, Саш, сейчас! — отрезаю я, призвав на помощь всю свою выдержку.

— Ладно, валяй, — сдается муж, удерживая свой вес на локтях и явно не собираясь слезать с меня.

Это несколько усложняет задачу, потому что меня немного отвлекает вдавленный в мою промежность каменный член.

— Я вспомнила, что взяла в детской твоего брата, — осторожно произношу я, пристально всматриваясь в его лицо и пытаясь поймать хоть малейшие колебания, но их нет. Совсем. Вообще.

Ни один мускул на дернулся, ни одна вена не вздулась, не считая той части тела, которую я явственно ощущаю внизу. Это или железный самоконтроль, или сон оказался просто сном, а не внезапным пробуждением подавленных детских воспоминаний.

— Зеркальце, — уточняю я. — Маленькое круглое зеркальце с потертой медной крышкой. На нем еще был выгравирован необычный символ. Наверное, этим оно меня и привлекло. Я не хотела его брать, понимала, что это не детская игрушка и не может принадлежать мальчику. К тому же Илья сказал, что зеркало, скорее всего, потеряла его мать, но он настаивал, чтобы я оставила его себе.

— Это все? — спокойно уточняет Александр, и густого непроглядного мрака в его глазах как будто становится больше.

— Нет, — качнув головой, я опускаю взгляд на татуировку под своей ладонью, на левой стороне его груди, — разорванный в нескольких местах круг, в трещины которого словно вбиты острые осколки.

Раньше я думала, что это мишень с летящими в нее стрелами, а теперь отчетливо понимаю: смысл скрыт гораздо глубже и запечатан в тайниках подсознания, но всегда был на виду. Как подсказка, как жуткое напоминание, как безмолвный свидетель, давший клятву молчать.

— Я вспомнила, как и где потеряла его. И что случилось потом, — вздрогнув, я непроизвольно прикасаюсь ладонью к своей щеке. — Она ударила меня, обозвала воровкой, но причина была в другом… Совсем в другом.

Мой голос дрожит и срывается от избытка эмоций, тяжелых, выжигающих, горьких. Я почти задыхаюсь от смеси гнева, страха и жгучей боли, но не могу струсить сейчас. Я обязана это сказать. Мне необходимо понять, услышать его версию.

— Я увидела то, что не должна была.

Слова повисают в сгустившемся от напряжения воздухе, разбиваясь о глухое молчание, которое никто из нас не решается нарушить. Любой звук или шорох ощущается как выстрел, рикошетом отлетающий от стен. Это похоже на состязание. Мы целую вечность всматриваемся друг в друга, выжидая, кто сорвётся первым.

Секунды медленно перетекают в минуты, растягиваясь до бесконечности. Тишина давит на нервы, ломает изнутри. Мое сердце колотится с перебоями, синхронно повторяя ритм своего соседа. Застывшая на лице мужа бесстрастная маска держится все так же крепко, но его возбуждение стремительно угасает, а черные зрачки сужаются до крошечных точек.

— Не молчи, Саш. Скажи что-нибудь! — не выдержав напряжения, умоляю я. — Только не пытайся убедить меня в том, что я все придумала. В этот раз не прокатит. И никакие твои профессиональные трюки не помогут. Я знаю, что видела, и понимаю, почему об этом забыла.

— Вряд ли ты понимаешь, Ева. Тебе было семь. — криво усмехнувшись, он резко отстраняется, перекатывается на спину и, вернув штаны на место, устремляет взгляд в потолок. — Детская психика пластична. Ты могла дорисовать детали, которых не было. Могла вложить в обрывки памяти то, что прочитала, услышала или нафантазировала сама. Мозг не различает где истина, а где ложь.

От его сухого равнодушного тона меня бросает в ледяной озноб. Я ожидала какой угодно реакции, но не такой. Горечь обиды и разочарования расползается во рту. Передо мной снова не любой муж, а психиатр с ледяным скальпелем рассудка в руках.

— Тебе кажется, что ты вспомнила, но это всего лишь реконструкция, — хладнокровно продолжает он. — Конфабуляция. Обычный защитный механизм. Мы все иногда додумываем…

— Хватит, — перебиваю я, импульсивно повышая голос. — Я не твой пациент, и мы не на приёме.

Он медленно поворачивает голову, встречая мой пылающий взгляд. В черных глазах — непроглядный мрак, в котором на миг мелькает предупреждение или даже приказ. Его взгляд недвусмысленно требует, чтобы я заткнулась и сменила тему.

— Ошибаешься, Ева, — вкрадчивым бархатистым голосом возражает Александр. — Ты всегда была моим самым любимым, но и самым трудным пациентом.

Стиснув зубы, я резко сажусь и, схватив свою футболку, натягиваю на себя, чтобы прикрыть наготу. Мне необходима хоть какая-то защита от его пытливого взгляда, пусть и такая хлипкая.

— А кем была она, Саш? Кем была для тебя Илона Демидова? — выплевываю я, замечая, как он кривится при упоминании имени, которое никогда не произносил вслух. — Похотливой мачехой, совратившей малолетнего пасынка? — бью сильнее, практически наотмашь, но каждый мой удар отлетает от его непробиваемой брони, не оставив даже трещины. — Или ты сам был не против? Пубертат, гормоны, любопытство, запретная страсть? Твой отец знал? А Илья? Он поэтому сказал мне, что тебя все ненавидят? Что это было, Саш? Объясни мне! — ядовитые слова вылетают из моего рта как пули, но снова попадают мимо цели. Я перезаряжаю ружье и продолжаю: — Я не верю, что у Илоны хватило бы сил связать тебя и к чему-то принудить. Ты был уже достаточно крепким и высоким парнем, а она — миниатюрной хрупкой женщиной, но безнравственной и вероятно жестокой, судя по тому, как эта сука набросилась на меня, — обессилено выдыхаю я, исчерпав запас своих моральных сил, но их хватает, чтобы сказать главное: — Саш, я понимаю, почему ты стыдишься и не хочешь об этом говорить. Чувство вины перед отцом и братом, неспособность что-либо изменить…

— Херню не неси, — скрипнув зубами, перебивает Александр, и я вздрагиваю от глухого, клокочущего в его голосе звериного рыка. — Я не чувствую никакой вины. Ни грамма! Ни тени стыда! Ты, вообще, ни хера не поняла, — бросает он, словно плевок, и рывком поднимается, вставая с кровати.

— Так объясни мне! — срываюсь я, вскакивая следом, и в отчаянии хватаю его за руку. — Я хочу понять, что тебя сделало таким!

— Каким «таким», Ева? — рявкает он, грубо отталкивая меня от себя. Его плечи вздрагивают, мышцы напрягаются, словно он едва сдерживает удар. — Каким, блядь, таким?

Я отлетаю на пару метров назад и, с трудом удержавшись на ногах, оторопело смотрю на мужа. Его лицо искажено гневом, глаза свирепо сверкают, губы сжаты в жесткую линию. Лавина первобытного страха накрывает меня. Никогда раньше я не видела его таким. Заострившиеся скулы, вздувшиеся желваки, пульсирующие вены на лбу, бешеный взгляд.

Он пугает меня. Нет, приводит в дикий ужас, и я невольно пячусь назад, пока не упираюсь лопатками в стену. Сердце беспомощно трепыхается в груди, в висках грохочет пульс. Я лихорадочно пытаюсь собрать мечущиеся в голове мысли, но они разлетаются, как фантики на ветру.

— Хочешь правду? — с едкой насмешкой выплевывает Александр, медленно надвигаясь на меня. — Мне нахуй не сдалось твое сраное понимание.

— Саш… не надо так, — я отчаянно мотаю головой, не в силах сдерживать закипающие слезы. — Успокойся, пожалуйста… — подняв руку, я осторожно дотрагиваюсь до его лица, пытаясь приручить бурю, бушующую в черных зрачках.

И мне это почти удается. Тьма в его глазах медленно отступает, мышцы лица расслабляются, линия губ смягчается. Ну, слава богу. Пришел в себя. Облегченно выдыхаю, выдавливая из себя улыбку, но она остается без ответа.

— Я спокоен, Ева, — ровным тоном отрезает Александр, уклоняясь от моего прикосновения, и его рефлекторная реакция ранит сильнее, чем брошенные в приступе ярости жестокие слова. — Ты хотела выброса эмоций? Ну и как тебе? Понравилось? Хочешь повторить?

— Нет, не хочу — подавленно отзываюсь я, чувствуя себя выпотрошенной и разбитой.

Не в силах проанализировать и осознать, что только что произошло, я могу только растерянно моргать, глядя, как Саша медленно склоняется ко мне, целуя в лоб, словно чертову покойницу.

— Вот и умница. Я рад, что мы все выяснили, — удовлетворённо произносит он, а потом разворачивается и расслабленной походкой направляется к постели.

Ни в его голосе, ни в жестах не осталось ни намека на недавнюю вспышку агрессии. Муж ведет себя абсолютно естественно и спокойно, словно мы немного поспорили на бытовую тему, а я чувствую себя так, словно по мне прошелся каток, распластав мою жалкую тушку по асфальту.

— Кстати, забыл тебе сказать… Завтра я улетаю в Берлин на европейский симпозиум, — буднично произносит он, аккуратно складывая снятое с кровати покрывало и вешая его на спинку кресла. — Меня не будет дней десять. Пригласили в последний момент, и я еще не видел программу. Так что у тебя будет время остыть и успокоиться. Уверен, что короткая разлука пойдет нам на пользу.

Я настолько опустошена и морально выжата, что не в состоянии выдавить ни слова. В горле першит, во рту сухо, а мысли вязнут, как в тумане. Не думаю, что он врет, но его «забыл сказать» даже звучит смешно. Саша никогда ничего не забывает. Каждая поездка расписана по минутам, слайды вылизаны до идеала, а билеты забронированы за несколько недель. А тут он, оказывается, даже программу не видел, хотя буквально вчера звал меня в отпуск. Нет, Саша не случайно «забыл». Он намеренно нашел повод сбежать из дома, а точнее, от меня и неудобных вопросов, которые я начала задавать.

— Тебе помочь собрать вещи? — спрашиваю бесцветным тоном, заранее зная ответ.

— Я уже все собрал, пока ты спала.

Что и требовалось доказать… Ума не приложу, зачем ему, вообще, нужна жена? Не готовлю, не убираю, сексуально не удовлетворяю, еще и в душу без спроса лезу, ковыряя старые шрамы.

Всё. Хватит. Если задержусь тут хоть на минуту, то утону в самобичевании, и нового взрыва точно будет не избежать. Саша прав в одном — мне нужно остыть. Срочно. Прямо сейчас.

Я молча выхожу из спальни, прикрыв за собой дверь, и направляюсь на кухню, по пути захватив из гостиной свой ноутбук. Оставив его на столе, подхожу к холодильнику и достаю оттуда контейнер с ужином, заказанным моим маниакально заботливым мужем из нашего любимого ресторана. Разумеется, ничего вредного и жареного. Я же должна правильно и сбалансированно питаться.

Цинично усмехнувшись, выкладываю на тарелку форель с запеченными овощами. Пахнет, кстати, очень аппетитно, да и выглядит так же. Желудок тут же реагирует голодным урчанием, настойчиво напоминая, что с утра не видел ни крошки. Кружка кофе в «Десяти зернах» не в счет.

Разогрев еду и налив кружку зеленого чая, я усаживаюсь за стол и открываю ноутбук. Пока утоляю первый голод, рассеянно пролистываю ленту новостей и проверяю почту. Мысли в это время витают где-то далеко или скорее близко — за дверью супружеской спальни, а потом возвращаются к еще более опасной теме. Решительно отставив тарелку в сторону, я захожу в чат с Алиной и щелкаю курсором мышки на входящее сообщение. Пальцы слегка дрожат, в горле сохнет, но острого страха нет. После «откровенного разговора» с мужем все эмоции словно приглушены.

Алина_Рокс42: Вит, я по поводу центра, который мы обсуждали. Мне удалось договориться. Если, конечно, ты не передумала)

Вита31: Не передумала. Где? Когда?

Алина_Рокс42: Завтра вечером сможешь вырваться? К семи часам надо быть там.

Вита31: Смогу. Адрес сбросишь?

Алина_Рокс42: Давай я лучше тебя заберу? Без пропуска тебя на территорию не пропустят.

Вита31: Отлично, так даже лучше.

Алина_Рокс42: У тебя все в порядке?

Вита31: Не совсем, снова поцапались с мужем.

Алина_Рокс42: Значит, завтра будет что обсудить) Кстати, у тебя проблем не будет, если ты задержишься на несколько часов?

Вита31: Не будет. Он завтра уезжает в командировку.

Алина_Рокс42: Ого, надолго?

Вита31: На десять дней.

Алина_Рокс42: Отлично, как раз успеешь вникнуть в суть и освоиться. Скидывай локацию, где тебя забрать, и готовься к изменениям. Нас ждут великие дела!