Изъян

Глава 18

Саша несёт меня по коридору, прижимая к себе так крепко, что я едва дышу. Словно боится, что рассыплюсь или выскользну из его рук. Но это невозможно, потому что я цепляюсь за мужа не менее сильно, до дрожи и онемения в пальцах.

Его шаги тяжёлые, целенаправленные, ни на миг не замедляются. Дышит тяжело и с надрывом. Я вижу только напряжённую челюсть, вздувшиеся вены на шее и дергающийся вверх-вниз кадык. В каждом движении неумолимая сила и власть, сражаться с которыми у меня не осталось ни сил, ни желания.

Дверь в комнату захлопывается за нашими спинами. Саша опускает меня на кровать. Не грубо, но без нежности. Без чувства. Он встает надо мной, молчит. Долго и пристально смотрит.

Я не могу пошевелиться, парализованная пугающим незнакомым взглядом. Черные глаза не горят, они тлеют, как угли, вспыхивая алыми искрами в самой глубине — там, куда я не заглядывала ни разу. Там, куда меня никогда не пускали. И я не рвалась… клянусь. Слишком боялась. Знала, что утону, обожгусь, сломаюсь.

Инстинкт сохранения кричит, что сопротивляться нельзя. Требует затаиться, слиться с простынями, исчезнуть. Тело замирает, скованное ужасом. Не таким, как внизу, когда я стала свидетельницей жуткого сектантского действа с обнажёнными участниками, клеймением, сексуальными практиками и псевдо-духовной истерией.

Тот страх был отражением шока, отвращения, внутреннего протеста, но я не видела проявления насилия или открытой агрессии. Ни на одном этапе оккультного ритуала. Только добровольное подчинение, массовый психоз, возможно, подпитанный не только внушением, но и запрещенными препаратами.

Но сейчас передо мной не толпа — один человек. Один взгляд. И в нём безмолвное превосходство, абсолютное право на меня. Он раздевает не руками, а глазами, медленно, методично, с ужасающе спокойным интересом. По коже снова прокатывается волна дрожи, мышцы наливаются свинцом. От подступающей паники перехватывает горло.

Что-то не так…

С ним что-то не так.

— Саш, я хочу домой. Давай уедем… пожалуйста, — с трудом выговариваю слова, сердце сжимается до размера горошины, в ушах гремит пульс.

— Домой сейчас нельзя, — отрезает он резким отчужденным тоном.

Александр делает шаг вперёд, вплотную приблизившись к кровати.

— Сними халат, — хлесткий бескомпромиссный приказ заставляет меня вздрогнуть как от пощечины.

Лицо вспыхивает, но не от жара, а от глубинного ужаса. Того, что прячется под кожей, в самых потаенных слоях памяти. Грудь стягивает паникой. Виски ломит от скачка давления. Я открываю рот, чтобы хоть что-то сказать, спросить, возразить, но могу выдавить ни звука.

— Сними, Ева, — с нажимом повторяет он.

— Не могу… — почти беззвучно выдыхаю я.

— Это не просьба, — под его правым веком дергается нерв, губы кривятся в опасной, жуткой усмешке.

— Что ты собираешься делать? — спрашиваю дрогнувшим голосом.

— То, что тебе не понравится, — в обсидиановых глазах мелькает отблеск чего-то хищного и чужеродного, создавая леденящее ощущение того, что в этот момент на меня смотрит кто-то другой. Тот, кто слишком долго прятался в кромешной тьме. Молчал. Изучал. Ждал. — Но понравится мне, — добавляет он бездушным тоном.

Тревожная сирена вопит на полную мощь, но в голове вдруг что-то щелкает, вырубая встроенные в подсознание предохранители. Всё замирает. Тьма подступает со всех сторон, подталкивая к краю пропасти.

И я подчиняюсь.

Не знаю, как это объяснить…

Помутнение рассудка, состояние аффекта, больное мазохистское любопытство. Или, может, где-то очень глубоко внутри во мне все еще живет ошибочная уверенность, что он никогда не причинит мне вреда?

Не разрывая зрительного контакта, я трясущимися пальцами развязываю пояс и в две секунды избавляюсь от халата. Он проходится по моему обнаженному телу тяжелым темным взглядом, заставляющим каждой клеточкой тела ощутить свою наготу.

Беспомощность. Уязвимость. Слабость.

Он словно препарирует меня, заглядывая внутрь, в голову, в мысли, под кожу, утверждая свое превосходство, оставляя незримые метки. Я больше не дрожу, достигнув той точки напряжения, после которой наступает полное оцепенение.

— Умница, — поощрительным тоном мягко произносит муж, но за этой нарочитой мягкостью скрываются отравленные шипы. — А теперь ложись на спину и вытяни руки вверх.

Я безропотно выполняю очередной приказ. Почти не дышу.

Не верю, что сделала это.

Не понимаю, почему не кричу.

Почему не вырываюсь, не ползу к двери, не впиваюсь ногтями в его лицо, не луплю кулаками по грудной клетке, требуя очнуться.

Я должна.

Обязана.

Но ничего не делаю.

Нечто необъяснимое удерживает меня на месте, вынуждая играть по его правилам в обход собственных желаний.

— Ты же не сделаешь мне больно? — через силу выдавливаю я. Голос срывается, горло сдавливает спазм.

Саша улыбается. Жутко. С наслаждением.

— Я — источник твоей боли. Забыла? — безжалостно напоминает мои недавние слова, сказанные на эмоциях и в сердцах.

Доля правды в них была, но… Сейчас речь о чем-то совсем другом.

Александр медленно подходит к комоду. Достаёт что-то из ящика, снова разворачивается и идет к кровати. Сердце беспомощно трепыхается в груди, когда я замечаю в его руках моток широких белых бинтов. Ряд пугающих ассоциаций яркими вспышками проскакивает перед глазами.

Он хочет меня связать?

Использовать марлю в качестве кляпа?

Задушить?

«— Это расследование — для тебя всего лишь предлог. В глубине души ты понимаешь, что цель была совсем другой.»

«— И какой же?»

«— Тебе нужно подтверждение, что убийца — не он.»

Обрывки диалога с Хартом врезаются в череп, как гвозди.

А если все-таки — он?

Что тогда?

— Успокойся, Ева, — почувствовав, что я в шаге от нервного срыва, жестко требует муж.

Он садится на кровать справа от меня. Матрас пружинит под тяжестью его тела. Я нервно сглатываю, кровь бросается в лицо, конечности леденеют.

— Дыши, — его ладонь опускается мне на горло, ласково поглаживая кожу кончиками пальцев. — Правила всего два. Не двигайся. И молчи. Запомнила?

Я заторможенно киваю, рассмотрев в его глазах голодный жестокий блеск. Так смотрит хищник на свою парализованную ужасом жертву за миг до того, как вцепиться ей в глотку.

Господи… надо бежать. Нельзя просто лежать и ждать, пока он…

— Станешь сопротивляться, будет больнее. Поняла? — предупреждает он, считав мои мысли. — Лучше не провоцируй и отделаешься легким испугом.

Легким? Что в его понимании «легкий испуг»?

Быстрая смерть?

— Я не собираюсь тебя убивать, — он снова беспрепятственно пробирается в мою голову. — Не так давно ты утверждала, что с тобой я могу быть настоящим. Посмотрим, вывезешь ли.

— Не надо, пожалуйста, — жалобно хриплю, не узнав собственный голос.

— Молчи! — резко бросает Александр. — Второе правило, Ева. Не стоит их нарушать.

Дрожь возвращается, когда он начинает методично и аккуратно фиксировать мои запястья к изголовью. Плотно и туго. Движения точные и уверенные, как у хирурга, выполняющего привычную процедуру. Саша не смотрит мне в глаза, сосредоточен исключительно на узлах. На контроле.

Закончив с руками, он перемещается к изножью и привязывает мои лодыжки к столбикам кровати. Поза пошлая и максимально открытая, но смущение — это последнее, что я чувствую сейчас. Мозг тонет в страхе и панике, бинты впиваются в кожу, причиняя легкую боль. Я задыхаюсь, пытаюсь втянуть воздух, но кислород застревает где-то в грудной клетке.

Все еще не верю, что я не брежу и происходящее — не дурной сон. Но когда Александр снова склоняется над моим лицом и, свернув остатки бинта жгутом, закидывает мне на шею петлю, иллюзий не остается.

Концы бинта он аккуратно укладывает на моей груди, расправляя их, словно декоративный аксессуар, а не символ полной зависимости. От его воли. От его желаний. От его тьмы.

Зажмурив глаза, стискиваю зубы, чтобы не застонать. Не закричать. Не заплакать.

Хрупкая надежда умирает. Мир меркнет. Он действительно делает это со мной.

— Посмотри на меня, — требует низким голосом. Чужим, незнакомым, жестким.

Я медленно открываю глаза. Избавившись от своей одежды, он нависает надо мной. Близко, слишком близко. Меня обдает тяжелым мускусным запахом мужского возбуждения, перебивающего аромат парфюма. Никогда я не ощущала его так мучительно остро. Он заведен. По-звериному сильно. Без тормозов. Сильнее, чем когда-либо, и это осознание вонзается в мое сердце острой иглой, пронзая насквозь.

Я замираю, отрешенно уставившись ему в лицо. Резкие черты, тень от ресниц на скулах, крылья носа подрагивают, жадно втягивая мой страх, моё дыхание, мой запах.

Губы плотно сжаты, нерв под правым веком пульсирует еще чаще и заметнее. Но страшнее всего смотреть в его глаза. Тёмные, как омуты, на дне которых нет ничего человеческого. Ни жалости, ни сострадания. Только оголенная похоть и животная потребность обладать. Полностью. Без остатка.

Короткое столкновение взглядов, и он набрасывается на меня как зверь, впечатывая своим мощным натренированным телом в матрас. Грубо, без колебаний, не оставляя ни шанса на отступление, ни крошечной паузы для осознания.

Я дергаюсь, когда он врезается в меня как таран. С губ срывается сдавленный стон. Резкая тянущая боль взрывается внизу живота, расползаясь вверх и вниз, пульсируя в каждой клетке. Перед глазами алая пелена. Раскаленный воздух обдирает горло. Путы на руках и ногах натягиваются, натирая кожу, а он только усиливает напор, вбиваясь без остановки.

Боже, я так не могу, не умею, не привыкла…

Да и как… как к такому привыкнешь?

Когда тебя буквально раздирают на части?

То, что он творит, даже жестким сексом нельзя назвать. Хуже. Страшнее. И намного больнее, чем в мой первый раз. Оказывается, тогда он еще сдерживался, а сейчас я словно попала под пресс, который уже не остановить. И никакие стоп-слова не помогут. Саша просто их не услышит.

— Пожалуйста, хватит, — я все-таки пытаюсь, кричу, умоляю.

— Молчи, дура, — Александр утробно рычит, накручивая на кулак концы импровизированной удавки, как поводок на непослушной псине.

Я отчаянно хриплю, пытаясь глотнуть воздух, а он вгрызается зубами в шею, оставляя жгучие следы. Затем, чуть ослабив петлю, яростно кусает мои губы, пуская кровь. Металлический вкус заполняет рот, скользнувший внутрь язык забирает остатки кислорода.

Затем он добирается до груди, и я снова отчаянно кричу, пока окончательно не срываю голос. В голове вакуум, перед глазами темнота. Саша приходит в еще большее неистовство, с садистским остервенением превращая мое тело в сплошную открытую рану. Так он наказывает за нарушение правил.

Без пощады. Без снисхождения. Без жалости.

Наверное, в этом и есть цель и главная суть его игры, победить в которой способен только он один.

Саша продолжает двигаться, как отбойный молоток. Его пальцы повсюду метят, клеймят, причиняя намеренную боль, не оставляя на мне живого места. Я чувствую его агрессивную похоть каждым дюймом своей кожи, чувствую, как его бедра безжалостно вбиваются в мои, и рефлекторно сжимаюсь от точных бесконечных толчков, раздирающих меня изнутри.

Фиксаторы на конечностях натягиваются до предела, впиваясь в кожу и выкручивая суставы. Алые искры вспыхивают под веками. Я застываю от болевого шока и отрицания, слезы брызжут из глаз.

Саша дрожит всем своим крупным телом, соленый пот льется с него рекой, обжигая свежие ссадины и отметины его рук. Черный взгляд расфокусирован. Лицо искажено жуткой маской ярости и животного безумия.

Он не здесь, а где-то в своём собственном аду. В глубине той тьмы, которую столько лет прятал, но по какой-то причине высвободил сейчас, превратив меня в её мишень. В заложницу. В жертву.

По моему измученному телу проходит электрический ток, и вместо страха приходит отупляющее смирение. Сознание отделяется от тела. Я больше не чувствую, не сопротивляюсь, наблюдая за происходящим со стороны.

Все, как он просил: ни звука, ни крика, ни единого движения.

Саша добился своего — его безвольная кукла доломана до конца. И это понимание хуже, чем смерть. Потому что смерть — это конечный пункт, за которым нет ничего. Только пустота и холод.

Я была там… за гранью. И вернулась. Зачем? Чтобы стать любимой игрушкой садиста? Насильника? Убийцы?

Лучше бы я умерла…

Проходит целая вечность до того, как, сжав мое бедро с такой силой, что хрустнули кости, Саша вдруг замирает, а затем, содрогнувшись, наконец кончает. Беззвучно, долго и мощно. Да, оказывается, он это умеет, только таким вот… извращённым диким способом. Через боль. Через тотальное подчинение и жестокость. И мне уже не важно, почему он не может иначе.

Распластанная, раздавленная его телом, я отрешенно смотрю на вздымающуюся грудную клетку, на литые мышцы, по которым стекает пот, на черные узоры татуировок, задерживаясь взглядом на рваном круге, в трещины которого вбиты острые осколки.

«— Оно все еще у него», — сквозь оглушительный гул в ушах пробивается тихий голос Ильи. В замутнённой агонией памяти всплывает, как он дотронулся сжатым кулачком до своей груди. — «Здесь».

Я издаю жалобный стон, когда обрушивающаяся на меня боль разрывает сознание, как плотину. Не физическая, а гораздо глубже. Та, что годами стучалась, просачивалась, искала щель.

Линии татуировки дрожат, двоятся, расплываются, а затем внезапно приобретают четкость и объем, заставляя по-настоящему увидеть то, что всегда было перед моими глазами. Истерзанный разум сдается и отступает, распахивая ржавую дверь в самый черный день моей жизни…

— Это ваше. Я хотела вернуть…, — пролепетала Ева, с ужасом глядя на приближающуюся женщину с ярко-алыми губами и длинными светлыми волосами, рассыпавшимися по белым плечам.

Она была красивой и отвратительной, пугающей до трясучки. И ее густо подведенные черным пронзительно-голубые глаза смотрели на девочку с такой бешеной яростью, что у той от страха подкосились колени.

Ева шарахнулась назад, со всей силы приложившись затылком о косяк. В глазах потемнело, в воздухе заплясали белые пятна. Пальцы дрогнули, зеркальце выскользнуло и со звонким грохотом ударилось о ламинат, а потом покатилось, рассыпая по полу мелкие острые осколки, пока не остановилось у стройных ног в красных туфлях на высоченной шпильке.

Больше на ней не было ничего. Бесстыдная нагота пугала, и Ева отвела глаза.

— Мерзкая воровка! Да как ты посмела? — раздалось совсем близко злобное шипение.

— Я хотела вернуть, — сдавленно повторила Ева. — Прост… — договорить она не успела.

Правую сторону лица обожгла хлесткая пощечина, отозвавшись вспышкой невыносимой боли в висках. Девочка рухнула на пол, прямо в распахнутые объятия тьмы. Но они недолго качали ее своей колыбели, снова возвращая Еву в жестокую реальность.

Приподнявшись на руках, она попыталась сесть. Удалось не с первой попытки. Тело не слушалось, голова сильно кружилась, как и очертания комнаты, пропахшей приторными женскими духами и чем-то еще… тошнотворным, тяжелым.

Качнувшись вперед, Ева едва не рухнула лицом в пол, но успела вытянуть руки, смягчив падение. Взгляд замер на разбитом зеркальце. Губы задрожали от глухой обиды, закипевшей в груди.

Она поползла к нему, царапая коленки об мелкие осколки и оставляя за собой липкий кровавый след. Стиснув зубы, девочка терпела боль, чтобы не привлечь внимание страшной злой женщины в красных туфлях, которая все еще была здесь. Близко.

Пока Ева валялась в отключке, она не позвала на помощь, не пыталась привести в чувство, а вернулась к развлечению, от которого была вынуждена ненадолго отвлечься. Краем зрения Ева улавливала на кровати ее обнажённую спину и копну белокурых волос. Интуитивно она понимала — там происходит нечто отвратительное и мерзкое. И боялась вглядываться. Не могла. Инстинкт кричал: «Не смотри».

Матрас то и дело скрипел. Белые путы, натягиваясь, трещали и рвались. Кто-то хрипел, тяжело, беспомощно, сдавленно.

«Я не буду смотреть. Просто заберу свой сломанный подарок и уйду. Никто не заметит», — повторяла Ева про себя, тихо пробираясь вперед.

В ушах все еще шумело от пощечины, приглушая все внешние звуки. Туман расстилался перед глазами, пульсируя в такт сердцу. Но несчастное зеркальце она видела чётко.

Оказавшись в опасной близости от постели, Ева прижалась к полу, вытянула руку вперед и почти схватила его, но поранившись об очередной осколок, рефлекторно отдёрнула пальцы. Задержала дыхание и прикусила губы, чтобы не застонать.

— Отвали от меня, сука, — девочка услышала яростный рык, раздавшийся со стороны кровати. — Я тебя убью. Поняла? Сожму твою глотку и буду держать, пока ты не сдохнешь.

Ева замерла, затаилась. Она знала, кому принадлежит голос. Саше, старшему брату Ильи. Это он лежал, связанный на кровати, а страшная женщина сидела на нем, и это все казалось до омерзения неправильным. Ева понимала, что парень наверняка видит ее, но почему-то не сдает, перетягивая внимание на себя.

Светловолосая ведьма откинула голову назад и громко расхохоталась, как безумная злодейка из страшных сказок. А затем замахнулась и ударила его. Сильно, наотмашь. Что-то хрустнуло, булькнуло, парень захрипел, выплевывая матерное ругательство.

Ева вскинулась, подняла голову, уставившись туда, куда поклялась не смотреть. Бледная кожа взбесившейся ведьмы резко контрастировала на фоне его — смуглой с уродливыми гематомами, покрывающими его грудную клетку, руки и плечи сплошным черно-синим пятном. Глаза девочки расширились от шока, дыхание перехватило, пальцы рефлекторно сжались в кулаки.

— Тебе же нравится, мерзкий грязный лжец, — прошипела женщина и схватила парня за волосы, натягивая белую полоску на его горле. Он яростно дернулся, на зафиксированных запястьях проступила кровь. Ткань затрещала, но не поддалась. — А за свои угрозы ты ответишь перед отцом. Он вышибет из тебя всю дурь. Заставит ползать передо мной на коленях, облизывать мои туфли и скулить, как паршивый щенок.

Замахнувшись, она ударила снова, влепив ему пощечину тыльной стороной ладони. Голова парня откинулась назад, из носа потек алый ручеек.

— Ты будешь подыхать в муках, тварь, — сплюнув сгусток крови, прорычал он разбитыми губами. — Когда-нибудь его не окажется рядом… — не договорил, снова захрипел, когда удавка на горле натянулась до предела.

Какое-то время он отчаянно брыкался, а потом выдохся и затих. Женщина ослабила путы. На искаженном отталкивающей гримасой лице расползлась злорадная усмешка.

— Вот так, — ее ладонь похлопала его по щеке, приводя в чувство. — Знай свое место, жалкое тупое ничтожество. А если еще вякнешь хоть слово, мы похороним тебя здесь, под полом. И нам ничего за это не будет. Никто тебя не защитит. Никто не найдет. Понял меня?

Парень открыл черные полыхающие глаза и уставился на нее так, словно мог убить взглядом. Но он не мог… Ничего не мог.

Ева не понимала всей жуткой и отвратительной сути слов, но всем своим существом ощущала угрозу. Унижение. Жестокость. Опасность. Ее затрясло, зубы клацнули друг о друга, взгляд зацепился за металлический отблеск на полу.

Ножницы.

Те самые, которые несколько часов назад Саша вырвал из рук младшего брата и сунул в карман. Теперь они валялись поверх комка его одежды. Совсем рядом… Надо только немного сдвинуться, протянуть руку и взять. Сумасшедшей ведьме все равно не до нее, она зациклена на своей распятой игрушке, которую с наслаждением дергает за ниточки, как безвольную марионетку.

— Тео заберет меня, — скрипнул сухой, как опавшая листва, голос.

— Ты поверил, что мы тебя отпустим? — ведьма снова разразилась издевательским смехом. — После всего? Возьмем и отпустим? Да ты еще больший дебил, чем я думала. У тебя два пути — дурка или кладбище. Какой выбираешь? — еще одна звонкая оплеуха разорвала сгустившийся воздух. — Говори!

В этот момент Ева словно сорвалась с цепи. В горле заклокотал гнев, тело колотило крупной дрожью. Она вскочила. Даже не поняла как. Резко, словно выстрелившая пружина. Кровь гудела в ушах. По коже били высоковольтные разряды. Лицо горело. Внутри взрывалась неконтролируемая дикая ярость.

Сжав ножницы в руке, она без раздумий ринулась вперед. Стремительно, молниеносно… и ударила, бесцельно, инстинктивно, наугад. С недетской силой и свирепостью. Острые концы вонзились в заднюю часть шеи. Ведьма дёрнулась, изогнулась, вскинула руки, попыталась закричать, но из ее рта вырвался только сдавленный булькающий звук.

Ева отшатнулась, замерла. Сердце рвалось из груди, зубы стучали, белая пелена перед глазами стремительно сменялась багрово-алой.

Кровь.

Сначала тонкая струйка, а потом вдруг брызнула фонтаном, как шампанское из бутылки, пропитывая белые волосы, простыни, заливая лицо и грудь застывшего парня. Женщина продолжала конвульсивно дергаться и хрипеть, пытаясь вытащить ножницы из раны, но не хватило сил…

Сквозь ее пальцы неумолимо вытекала жизнь. Спустя пару секунд она затихла, обмякшее тело рухнуло вперёд, наваливаясь на Сашу.

Увиденное обожгло, как кипяток, но девочка больше не боялась. Снова шагнув вперед, она толкнула поверженную ведьму в сторону. Она никому больше не навредит, не причинит боль.

Парень не двигался. Лишь прерывисто и с надрывом дышал. Весь в крови и синяках. Он неотрывно смотрел на нее, на Еву, странным неподвижным взглядом. Пронзительным и чёрным, как сама ночь.

— Чего уставился? — нервно огрызнулась она и взялась за окровавленные бинты на его запястьях.

В ней всё ещё бушевал ураган, пальцы соскальзывали, в глазах рябило, но она не сдавалась.

Он молчал. Позволял. Смотрел.

Ева дёргала узлы, разгрызала зубами, пока не выдрала с корнем последний клочок, полностью освободив его руки.

Дальше он справился сам. С поддающимся треском рванул фиксирующую петлю на шее, затем избавился от пут на лодыжках. Действовал быстро, точно, с озлобленной решимостью загнанного зверя, готового рвать все и вся на своем пути. Не морщился от боли, не паниковал, не дал себе времени даже на короткую передышку. Вскочил с кровати, подхватил джинсы с пола, натянул в две секунды.

Ева не мешала, отступила назад, устремив глаза в пол. Ноги предательски тряслись, колени подгибались, и она прижалась к стене, чтобы не упасть. Волна адреналина медленно отхлынула, и внутри стало тихо и пусто.

Саша застегнул ремень на ходу, запуская руку в спутанные волосы. Он дышал тяжело, но уже контролировал каждый вдох. Челюсть ходила ходуном, кулаки сжались до побелевших костяшек.

— Я не хотела ее убивать… — прошептала Ева, почувствовав его прожигающий взгляд.

Он шагнул ближе, наклонился, поймал её за подбородок и заставил посмотреть в глаза. Черные радужки внезапно посветлели, а зрачки сузились, словно у хищника, почуявшего запах крови. Хотя это он был покрыт ею с ног до головы, напоминая девочке вырвавшегося из ада демона.

Но она не боялась его. Совсем.

Там, в детской, Саша напугал ее куда сильнее, а сейчас… Сейчас она понимала, что зверь скалит зубы не только перед нападением, но и когда защищается. Ева и сама была такой, но с ней никогда не делали того, что пережил он. И она искренне недоумевала, как ему удается вести себя так, словно ничего не произошло.

— Ты не убивала, — твердо, по слогам произнес Саша. — Это просто сон. Кошмарный чудовищный сон. Поняла?

— Это же неправда, — насупившись, с детской непосредственностью возразила она.

— Иногда сны бывают очень реальными, но самые страшные лучше забывать, как только открываешь глаза. Так проще, Ева. А иначе разорвет, — разбитые губы дрогнули в жуткой улыбке. — Как петарду, — добавил он, смахивая с лица алые капли.

Ева растерянно моргнула, не улавливая смысла его слов, но они крутились, стучали в ее голове и с каждым ударом пульса проникали глубже, прочно застревая внутри.

Воздух между ними стал плотным, натянутым. От сладковатого запаха крови у обоих сжимался желудок. Саша вдруг насторожился и замер, повернув голову в сторону двери. Ева тоже услышала какой-то шум, доносящийся из коридора. Шаги, твердые, уверенные, неотвратимо приближающиеся.

— Кто-то идет? — испуганно прошептала она.

Парень среагировал мгновенно. Без промедления метнулся к телу на кровати, с мерзким звуком выдернул ножницы, вытер о простыню и сжал в руке. Густая кровь, пропитавшая постельное белье, гулко капала на пол, образуя под его ногами растекающуюся багровую лужу.

Ева содрогнулась, прижав ладонь к губам, но от ее пальцев, измазанных липкой красной пленкой, омерзительно воняло чем-то сладковато-медным. Девочку чуть не вывернуло. Осознание того, что она натворила, шарахнуло высоковольтной волной.

— Найди где спрятаться, — приказным тоном бросил Саша через плечо.

Очнувшись, Ева засуетилась, заметалась в поисках укрытия, а затем, недолго думая, забилась под кровать. Затаилась, прижавшись подбородком к холодному ламинату, и закрыла уши руками, заглушая звук шагов и грохот собственного сердца.

Саша уже стоял у стены, вплотную к дверному косяку. Его избитое тело напряглось, как натянутая струна. В резких заострившихся чертах читалась сосредоточенность и мрачная, обострённая до предела решимость.

Он знал, что времени почти не осталось. Понимал, что выбора нет.

И не сомневался.

Дверная ручка медленно повернулась.

Воздух сгустился, завибрировал и застыл. Казалось, что даже капающая на пол кровь зависла в воздухе. И когда дверь медленно отворилась, пропуская в комнату высокий грузный силуэт, Саша рванул вперёд.

Быстро. Бесшумно. Как хищник, выпущенный из клетки. Точно с таким же диким остервенением, как Ева несколько минут назад.

— Илона, какого черта тут… — только и успел проговорить мужчина, в замешательстве уставившись на залитую кровью постель и раскинувшееся на ней неподвижное тело.

Парень возник перед ним как тень и резким точным движением всадил ножницы в его глотку. Мужик пошатнулся, попятился, запнулся за порог и рухнул на спину. Больше говорить он не мог, только хрипел и рычал. Саша приблизился, оседлал его грудь и, выдернув ножницы, ударил снова. Потом еще и еще.

Ева не могла отвести глаз, глядя, как его рука снова и снова разрезает воздух и с бешеной яростью опускается вниз, превращая горло и лицо собственного отца в кровавое месиво.

Ее сердце колотилось как безумное, ледяные ладони дрожали, а на губах… на губах девочки расцветала улыбка. Она чувствовал удовлетворение, триумф и щемящую гордость. За себя. За него. За них обоих.

Они это сделали. Победили зло. Вместе.

Спустя какое-то время парень выдохся и, отбросив в сторону ножницы, поднялся на ноги. Его слегка качало, когда он вернулся в комнату, по лицу и телу тонкими ручейками стекала кровь, но его жуткий вид не внушал ей страха. Саша приблизился и, встав на колени, заглянул под кровать.

— Здесь очень грязно, — с отвращением скривившись, сказал он, протягивая девочке руку. — Поможешь мне прибраться?

Ева схватилась за его скользкие пальцы и выбралась из-под кровати. Придирчиво осмотрев фронт работ, она по-взрослому рассудила:

— Одним нам не справиться.

Парень удрученно выдохнул и согласно кивнул.

— Ты права, но я знаю, кто нам поможет, — похлопав по карманам джинсов, он достал дешевый кнопочный телефон.

— Мы можем найти моего папу. Он добрый, — с робкой улыбкой предложила Ева.

Саша внимательно взглянул на нее и задумчиво нахмурился. В черных глазах мелькнуло сомнение.

— Нет, не думаю, что это хорошая идея, — качнув головой, он опустил взгляд на дисплей и, быстро набрав и отправив сообщение, снова уставился на девочку, изучая ее с ног до головы. — Надо же, ты почти не испачкалась, — в его голосе проскользнуло искреннее удивление.

— Мы с папой очень бедно живем, мне приходится быть аккуратной, — пожав плечами, предельно честно ответила она.

— Мы это исправим, Ева. Я умею быть благодарным, — с открытой улыбкой пообещал он и, вытерев ладонь об джинсы, сжал ее пальцы в своих. — Но есть одно условие, — добавил серьезным тоном, и внезапная обаятельная улыбка исчезла с его губ, в угольных глазах сверкнуло предупреждение. Не угроза, но что-то очень близкое. — Никто не должен узнать, что здесь произошло.

— Я никому не расскажу, — поёжившись, поклялась Ева.

От его цепкого пристального взгляда по детской спине пробежал тревожный липкий холодок. Она повторила обещание более уверенным тоном и настороженно замерла, уловив краем зрения промелькнувшую тень в глубине коридора. Девочка машинально посмотрела в сторону распахнутого дверного проема.

Ей не померещилось, там, в полумраке, стоял Илья. Глядя на изувеченное тело своего отца, он быстро попятился назад.

— Ты что-то увидела? — Саша сдвинул брови и резко обернулся, но мальчик уже исчез.

— Нет, ничего, — Ева развела руками и, заметив блеснувшее на полу зеркальце, наклонилась за ним.

Вытряхнув осколки, она закрыла его и бережно провела пальцами по узору на медной крышке. Змей, кусающий себя за хвост, выглядел жутковато, но Ева все еще хотела эту странную вещицу себе.

— Знаешь, сломанное может быть красивым. Если смотреть долго. И не отводить глаз, — задумчиво проговорила она.

— Круто сказано. Надо запомнить, — усмехнулся он и, резко помрачнев, добавил: — Когда-то оно принадлежало моей матери. Эта… — парень небрежно кивнул на лежащий на кровати труп, — украла его у нее, как и многое другое. Но ты можешь взять… если хочешь.

— Хочу, — девочка смущенно улыбнулась, пряча желанный подарок в карман. — Спасибо, Саша, — ее голос предательски дрогнул.

Парень не ответил. В повисшей тишине они обменялись долгими взглядами.

Вокруг царил ад, капли крови гулко бились о пол, в воздухе витал тяжелый запах смерти, в коридоре и на кровати остывали убитые тела, а они неотрывно смотрели друг на друга, не испытывая ни отрезвляющего ужаса от содеянного, ни терзающего сожаления, ни сокрушительной вины.

В тот момент она еще ничего толком не понимала, эмоции, шок и адреналин разрывали детскую психику на части. А он уже отчетливо почувствовал, как между ними растет и крепнет связь, которую никто и никогда не сможет разорвать.

«Палач и жертва связаны долговой нитью, пока оба помнят вкус крови.»