Изъян

Глава 19

Ева

Комната погружена в мягкий полумрак, пахнет антисептиками. Вынырнув из тёмной бездны, я медленно прихожу в себя. Сознание проясняется на удивление легко, создавая обманчивое ощущение, что ничего страшного со мной не произошло.

Что мое тело и разум не пропустили через моральную и физическую мясорубку, а мозг не вырубился на вынужденную перезагрузку.

Что все это было очередным кошмарным сном, который я должна забыть, как только открою глаза.

Но на этот раз установленная двадцать лет назад программа претерпела сокрушительный сбой.

Саша постарался на славу. Улики почти уничтожены. На мне снова махровый халат, аккуратно запахнутый и подвязанный кушаком. Мои руки и ноги свободны, постельное белье заменено. Боли почти не чувствую, в голове странная ясность и звенящая пустота.

Но есть одно весомое «но» …

Память никуда не делась, я помню всё. До секунды. И то, что случилось в этой постели, и то, что воскресло из глубин многолетней давности.

Мой муж ошибался. Некоторые кошмары все-таки стоит помнить… чтобы не забывать, кто мы, на что способны, и кем никогда не являлись.

Откинув в сторону одеяло, я трогаю кончиками пальцев онемевшие губы. Они горячие и распухшие, в нескольких местах стянуты тонкой кровавой коркой, поверх которой нанесена какая-то жирная вонючая дрянь.

Провожу ладонью по шее, нащупывая грубые рубцы, опоясывающие горло. Рвано втягиваю воздух и закусываю губу, чтобы не разрыдаться. Ранка на губе лопается, по подбородку течет кровь, но мне не больно. Совсем.

Я торопливо задираю рукав халата. На запястье темнеет багровая полоса ссадин, проступают синяки. Та же картина на втором. Дальше смотреть не решаюсь. Одернув рукава, прячу лицо в ладонях.

Тишина вокруг обретает зловещее звучание. Перед глазами вспыхивают хаотичные образы, перемешиваясь в диком хороводе. Я сдавленно всхлипываю, сжимаясь в комок. Паника нарастает, грозя захлестнуть с головой. Холодеют кончики пальцев. Сердце стучит где-то в горле, отзываясь тупой пульсацией в висках и затылке.

— Я вколол тебе сильное обезболивающее. Через несколько часов повторю, — раздаётся рядом тихий голос. — Раньше нельзя. Прости.

Сердце с размаху разбивается о грудную клетку. Внутри что-то тоскливо рвется, жжется, горит… Я вздрагиваю и отнимаю руки от лица.

Словно материализовавшись из воздуха, Саша стоит прямо передо мной. Буквально в шаге от кровати. С ног до головы облачен в черное, как и полагается демону, вырвавшемуся из Преисподней. Руки спрятаны в карманы брюк. Тяжелый цепкий взгляд устремлен прямо на меня, линия челюсти напряжена, в прищуренных глазах все тот же непроглядный мрак, выбивающий весь воздух из моих легких.

— Мне не больно, — охрипшим до неузнаваемости голосом шепчу я, делая вожделенной глоток кислорода.

Это правда. Я почти не чувствую своего тела, эмоции и реакции заторможены, но мозг работает на полную мощь. Меня терзает и душит осознание того, что чудовищная боль, которую мне причинили, забрала с собой и часть меня, оставив пустую безжизненную оболочку.

Я, как рожденный в муках младенец, потерянно озираюсь вокруг, пытаясь понять, как выжить в этой новой безжалостной реальности, где из каждого темного угла на меня свирепо скалят зубы призраки прошлого. Моего… нашего.

Грудную клетку сдавливает тяжёлое, сводящее судорогой ожидание продолжения кошмара, но то, что мы сделали, не было страшным сном. Мы лжецы и притворщики — оба, но он — больше, потому что знал, всегда знал и целенаправленно держал меня в неведении.

Почему?

Из милосердия, жалости, страха?

Что изменилось теперь?

Мысли хаотично мечутся в голове, складываясь в уродливые пазлы. Общей картины пока нет, но и того, что я сумела сопоставить, достаточно для того, чтобы содрогнуться и ужаснуться.

— Как тебе удалось? — сипло спрашиваю я, глядя в непроницаемые черные глаза.

Александр в недоумении сводит брови, пристально всматриваясь в мое лицо. Кажется, он не ожидал подобного вопроса.

Еще бы… Саша наверняка думал, что в первую очередь я потребую объяснений его садистским наклонностям, которые он продемонстрировал мне с таким удовольствием и полной самоотдачей, но слегка не просчитал эффект от примененной шоковой терапии.

— Заблокировать мои воспоминания, — не отводя взгляда, поясняю я.

Удивляюсь тому, что могу держать спину прямо под прицелом его проницательных глаз. Я не шарахаюсь в сторону, когда он берет стул и, поставив рядом с постелью, усаживается напротив. Не зажимаюсь, не трясусь и не рыдаю в истерике, когда наклоняется вперед, опуская локти на свои колени.

От мужа по-прежнему исходит давящая разрушительная энергия, но я, как ни странно, больше не чувствую угрозы с его стороны. Он накормил своих чертей и в данный момент не представляет для меня опасности. Не знаю, почему я в этом так уверена. Просто знаю и все.

— Иногда сны бывают очень реальными, но самые страшные лучше забывать, как только открываешь глаза, — слово в слово цитирую его же фразу, сказанную семилетней девочке почти двадцать лет назад. — Так проще жить, — тихо добавляю я, внимательно наблюдая за его реакцией. — Ты ошибся, Саш. Не проще. Ничуть не проще, — добиваю на одном дыхании.

Он молчит, бесконечно долго гипнотизируя своим взглядом.

Сдвинувшись к краю кровати, я опускаю голые ступни на прохладный пол. Полы халата расходятся, выставляя напоказ припухшие бордовые ссадины на моих щиколотках и не только их. Укусы и синяки темными пятнами расползаются по всей поверхности ног и наверняка выше, но демонстрировать все его художества я не намерена.

Он и так прекрасно видел последствия выгула его сорвавшегося с поводка зверя, пока одевал меня и обрабатывал мои раны. Не думаю, что Саша доверил бы это кому-то другому. Он привык сам заботиться обо мне. И ломать тоже… привык сам.

Муж неприязненно морщится, изучая собственные отметины на моем теле. На секунду отводит взгляд, а затем снова смотрит в глаза. Прицельно, прямо, не моргая. Черная мгла в широких зрачках становится гуще, но не пугает. В черных глубинах дрожит что-то еще. Неуловимое, сложное, предательски похожее на отчаянье, но не имеющее ничего общего с раскаянием или сожалением.

— Не нравится? — с ядовитой усмешкой бросаю я, плотно запахивая халат.

— Нет, Ева, — качнув головой, он наконец нарушает свое затянувшееся молчание. — Хочешь это обсудить?

Прозвучавший вопрос вызывает у меня вспышку нервного смеха. Я на удивление четко представляю, как полулежу на кушетке в его рабочем кабинете, а он, запустив маятник на своем столе, тем же тоном предлагает мне «обсудить проблему».

Интересно, какой совет бы он дал, если бы я действительно оказалась его пациенткой, подвергшейся жесткому насилию со стороны мужа? Бежать прочь от него без оглядки или подстроиться и научиться получать от этого удовольствие?

Как Алина, например…

Смех застревает в горле, губа снова трескается и кровит, а в сердце одновременно впиваются сотни острых игл, заставляя меня захлёбываться болью. Не физической, а той, что ранит и терзает в разы сильнее.

— Возьми, — Саша протягивает мне антисептическую салфетку, не рискнув прикоснуться сам.

Я машинально прикладываю резко пахнущий квадратик к губе, осторожно промакивая кровь. Ранки немного саднит и щиплет, но этот лёгкий дискомфорт несравним с той бурей, что беснуется у меня в душе.

Сухое горло обдирает, страшно хочется пить. Скосив взгляд на прикроватный столик, замечаю там бутылку минеральной воды. Саша тут же тянется за ней и подает мне, предварительно отвернув крышку. Внимательный такой, аж тошно.

Утолив жажду, я закрываю бутылку и бросаю рядом с собой.

— Голова не кружится? Есть не хочешь? — заботливо интересуется муж.

Меня передергивает от абсурдности и циничности ситуации. То, что мы оба ненормальные — для меня больше не секрет, но я искренне не понимаю, для чего он продолжает играть свою излюбленную роль. Я видела его без маски. Дважды. И нет никакого смысла натягивать ее снова.

— А если попрошу организовать пиццу и бутылку водки? Сделаешь?

— Плохая идея, — он отрицательно качает головой. — Алкоголь и тяжелая пища усугубят твое состояние.

— Не удивил, — сухо ухмыляюсь. — Ты так и не ответил на мой вопрос, — напоминаю я.

— Какой именно?

— Ты знаешь, какой! Не заставляй меня повторяться. — вспыхиваю я.

— Мне нужно понять, что именно ты вспомнила, — не моргнув глазом, спокойно парирует он.

Черт, и как у него так получается? Железобетонное самообладание? Отсутствие элементарных эмоций? Или особенное строение психики? Мой мир в сотый раз в руинах, а он ведет себя так, словно мы обсуждаем самые заурядные бытовые вопросы.

— Мы убили двух людей, Саш, — неосознанно повышаю голос. — Возможно, они заслужили, потому что были гнилыми и жестокими мразями, но это не снимает с нас ответственности. Я хочу знать, как ты заставил меня забыть и каким образом удалось скрыть двойное убийство. Это ты устроил пожар? Или Харт надоумил? Ты же ему тогда отправил сообщение? — выпалив целую серию вопросов, я, спохватившись, бросаю взгляд на барельеф с символом клуба на стене.

На мгновенье растерянно замираю, поняв, что он отсутствует. Вырван с корнем. На его месте торчат только обрывки проводов и сломанное крепление.

— Камер нет, — поясняет Александр. — Говори, нас никто не услышит. И начни с какого-то одного вопроса, иначе получится сумбур, — дипломатично советует он.

— Как после всего, что случилось, я оказалась в гостевой комнате? Я точно знаю, что ничего не помнила, когда проснулась там и вышла в коридор, — выровняв дыхание, требовательно смотрю в его сумрачные глаза. Сердце выделывает пируэты в груди, в висках долбит пульс, предвещая жуткую головную боль.

— Охвачу сразу два вопроса, — сдержанно произносит Саша, сцепляя пальцы в замок и глядя куда-то поверх моего плеча. Не в глаза. Понятия не имею, что это значит. Виртуозно лгать он умеет и не разрывая зрительного контакта. — Ты права, то сообщение я отправил Тео. Он в тот день как раз прилетел в Москву, но не…

— Я в курсе. Дальше, — нетерпеливо перебиваю я.

— Пока Тео ехал, я помог тебе отмыть руки и лицо. Твоя одежда была в пятнах краски, и брызги крови не так сильно бросались в глаза. Затем я вколол тебе небольшую дозу рогипнола и переместил в свободную комнату в другой части дома. К приезду Харта ты уже крепко спала.

— Что за рогипнол? — с подозрением прищуриваюсь я. — Какой-то наркотик?

— Нет, — спокойно поясняет он, будто говорит о витаминах. — Это сильный седативный препарат. Он погружает в глубокий сон, расслабляет мышцы и стирает память за несколько последних часов. После попадания препарата в кровь человек может действовать почти осознанно, но потом ничего не вспомнит. Иногда остаются обрывки, будто чужие сны, без лиц и контекста.

Он делает короткую паузу, и в уголках его губ мелькает тень усталости.

— Отец и Илона часто использовали его на мне. — добавляет тише. — С тех пор, как я стал выше и сильнее. Сначала я действительно вырубался, а потом организм привык. Толерантность растёт быстро, особенно если не сопротивляться. Через пару лет препарат перестал действовать так, как они рассчитывали. Мне приходилось притворяться, но я оставался в сознании, даже когда тело не слушалось. Слышал всё. Видел. И запоминал.

Наши взгляды снова пересекаются, сгустившееся в воздухе напряжение бьёт по моему телу статическими разрядами. Я задерживаю дыхание, на миг погружаясь в кровавый ад, с ужасом понимая, что не испытываю ни малейшей вины за содеянное. Неудивительно, что Александр его тоже не чувствует. Я увидела лишь мизерную зарисовку из того кошмара, в котором он варился годами, но даже этого хватило, чтобы убить… Убить ненамеренно, в состоянии аффекта, но я не жалею. И не раскаиваюсь. Такие твари не должны жить.

Волна неконтролируемой злости поднимается из потаённых глубин сознания и снова лавиной обрушивается на меня, заставляя яростно сжимать кулаки и стискивать зубы.

— Твой отец… он тоже…, — сбивчиво начинаю я, но не нахожу в себе мужества закончить мысль.

— Нет. Он помогал ей избивать и связывать меня, но в сексуальном насилии не участвовал, — поняв меня с полуслова, твердо отвечает Саша. — Я был только ее игрушкой.

— Мрази, — с отвращением выплевываю я, судорожно зарываясь пальцами в волосы.

— Я не лучше, — мрачно отзывается Александр, протягивая руку к моему лицу, но тут же одергивая ее назад.

— Ты не виноват. Они сделали это с тобой, — гневно срывается с моих губ.

Мы оба замолкаем, уставившись друг на друга так, словно видим впервые. Словно снова оказались в том страшном дне… Без масок, стертых воспоминаний и многолетней лжи. Жуткое, ни с чем несравнимое ощущение пробивает меня до глубины души.

— Что было дальше? — нарушив гнетущую паузу, негромко спрашиваю я.

— Тео пришел в ужас, когда увидел два окровавленных трупа. В сообщении я просил его о помощи, но он и представить не мог, с чем ему придется столкнуться, — криво усмехнувшись, отвечает муж. — О том, что ты все видела и принимала участие, я ничего ему не рассказал. Последствия могли быть самыми непредсказуемыми…

— Он мог предложить избавиться от меня? От нас с отцом? Убить?

— Не знаю, Ева, — Саша отрешенно качает головой. — Тео — сложный человек, но ты уже и сама, наверное, это поняла. К тому же он тогда был немногим старше меня и запаниковал. А кто бы не запаниковал на его месте? Но ему пришлось взять ситуацию в свои руки. Пока я остервенело отмывал пол от крови, Харт связался с правлением клуба.

— С синклитом? — тихо уточняю я, моргая от неожиданности.

— Да, — Саша коротко кивает. — Для них гибель основателей была равносильна катастрофе. Публичный скандал, слухи, долгие судебные разбирательства, утечка информации — этого допустить не могли. Они понимали, что если правда всплывёт, Ordo Simetra уже не отмоется. На кону стояли огромные деньги и репутация многих высокопоставленных людей. Поэтому члены синклита решили действовать быстро. И согласились помочь замять дело.

Я ощущаю, как по спине прокатывается волна холода. Замять дело… Столько лет я жила в неведении, а какие-то влиятельные ублюдки, подобно теневым кукловодам, переписали мою жизнь в ту единственную ночь. Меня начинает подташнивать от осознания масштаба этого заговора.

— Разумеется, за свое содействие они выставили ряд условий, — продолжает муж. — Расширение их влияния внутри клуба, увеличение доли от дохода и гарантированная лояльность официального владельца в будущем. Тео вынужден был согласиться.

— Получается, — потрясённо шепчу я, — ты при всем желании никогда не сможешь прикрыть этот чертов клуб?

— Меня проще убить, — мрачно ухмыляется Саша. — Устроить еще один несчастный случай, если вдруг начну выходить из-под контроля или ставить им палки в колеса. У меня связаны руки, Ева. Но не потому, что я трясусь за свою жизнь. У меня есть ты, а их очень сильно нервирует, что мы оба не являемся полноценными участниками.

— Я видела, чем занимаются полноценные участники на своих сектантских оргиях, — с омерзением бросаю я.

— Тогда ты понимаешь, почему я никогда на это не пойду, — Саша устало проводит ладонью по лицу и все же осмеливается осторожно коснуться моей руки.

Он терпеливо выжидает, оценивая мою реакцию, и, не увидев отторжения и паники, сжимает мои пальцы чуть сильнее. По позвоночнику проходит дрожь, мышцы цепенеют, мозг подает тревожные сигналы по всему телу, но я не вырываю руку, огромным усилием воли сохраняя этот контакт. Необходимый больше для него, чем для меня.

Он еще не все рассказал…

— Как… как они всё скрыли? — хрипло спрашиваю я.

— Пожар, — признается он. — Это была их идея. Инсценировать несчастный случай. Дом должен был сгореть дотла вместе со всеми уликами, которые никто бы не стал дотошно искать и исследовать. Тео подробно инструктировали, как действовать, куда переместить тела, где устроить очаг возгорания и сколько выждать, прежде чем вызвать пожарных. У нас было три часа, чтобы все подготовить. Остальное они взяли на себя. Для этого у них имелись и связи, и ресурсы, и влияние. Но ситуация все равно вышла из-под контроля…

— Подожди… — растеряно бормочу я. Сердце отчаянно стучит, отравленное чудовищным подозрением. — А как же твой младший брат и мы с папой? Какие роли уготовили нам?

Саша какое-то время молчит, прожигая меня тяжелым взглядом. Тишина убивает, взрывает изнутри. Я задыхаюсь, ощущая, как грудную клетку сдавливает стальными тисками.

— Самые безопасные, — сухо отвечает Александр, возвращая мне возможность дышать. — Тебя и Олега Тео собирался отвезти домой. Твой отец был в отключке и все равно ничего не видел, а ты… Даже если бы что-то и вспомнила, никто бы не воспринял всерьёз слова маленькой девочки.

— А Илья?

— А Илью вывел бы я.

— Но что-то пошло не так…

— Да, — подтверждает муж, давя на меня немигающим взглядом. — Когда все уже было готово к финальной части плана, Тео отправился за тобой, а я остался в спальне. Потом услышал какую-то возню и вышел. Никого не увидел, но решил убедиться, что мне не послышалось. Спустя какое-то время столкнулся с Тео…

— «Илья, хватит убегать. Иди сюда, мелкий говнюк» — кто из вас это сказал? — хриплю я.

— Харт, — в угольных глазах проскакивает удивление. Похоже, он не ожидал, что моя память восстановится настолько детально.

— А «ублюдок давно спит в своей кровати» — это твои слова?

Я замираю, сердце пропускает удар, ладони покрываются липким потом. Мы подошли максимально близко к трагической развязке, и хронология тех ужасных событий вспыхивает в голове пугающе отчетливо и ярко. Я словно снова там. В темном коридоре, смотрю в испуганные глаза Ильи, слышу его дрожащий голос:

«Я прячусь от монстров…. Они здесь повсюду…. Они ищут меня…»

— Да, — после короткой заминки кивает муж. — Но его не было в детской. И тебя в гост…

— Потому что мы прятались от монстров. От вас. — не даю ему договорить. Дрожь возвращается, охватывая меня с головы до ног. — Илья затолкнул меня в какую-то подсобку, а сам убежал. Он был сильно напуган, а я боялась высунуть нос наружу. Потом в щели начал проникать дым…

Из моего горла вырывается судорожный всхлип, и я как наяву пропускаю через себя тот кошмар. Удушающая паника; густая едкая гарь, наползающая со всех сторон; треск огня, мгновенно распространяющийся по коттеджу; испепеляющий жар, лижущий кожу; летящая на меня горящая балка.

— Ева, ни я, ни Тео не поджигали дом. Мы бы не стали подвергать смертельному риску двух детей, — категоричный мужской голос настойчиво возвращает меня в реальность. Он звучит жёстко и ровно, не оставляя сомнений. — Мы вас искали… Носились по всему дому как ошалелые. Тебя мне удалось вынести из огня, а брат спрятался под кроватью родителей, в противоположном крыле. Его останки обнаружили там. Вместе с ними. Я тупо не успел. Он был тем еще поганцем, но смерти я ему не желал.

— Я тебя не виню, — отрешенно бормочу я, лихорадочно прокручивая в памяти восстановленные фрагменты. К горлу подступает горький комок, когда на меня обрушивается горькое осознание.

— Никто и не разбирался, как все произошло. Заключение было готово еще до того, как пожарные выехали на вызов. Там все было схвачено и расписано по шагам. Свой расчёт, своя бригада, свои следаки…, — продолжает Александр, но его слова пролетают мимо. Потому что в этот момент я слышу совсем другой голос и другие слова, которые рикошетят от стен и врезаются прямо в сердце.

«Я никогда бы тебя не обидел. Я не хотел, чтобы ты ушла. Никто не играл со мной. Никто не замечал. Только ты, Ева….»

— Это сделал Илья, — сдавленно выдыхаю я.

Саша недоверчиво сводит брови, задумчиво рассматривая мое ошеломленное лицо.

— Почему ты так решила?

— Он видел тело отца, — глотаю воздух, который вдруг стал колоть изнутри, словно набивая мои легкие острыми осколками от разбитого зеркальца, потерянного навсегда в дыму и пламени. — А я видела его, но ничего не сказала тебе.

— Когда? — заметно помрачнев, спрашивает муж.

— Сразу после того, как ты вытащил меня из-под кровати. Напуганные дети часто ищут укрытие именно там… — тоска и горечь разрывают сердце, но я продолжаю говорить, потому что если замолчу, то сойду с ума. — Наверное, он что-то слышал из ваших с Хартом разговоров. Про поджог и все остальное… И эта мысль засела в его голову. Он хотел, чтобы я осталась, а монстры исчезли.

Внутри разверзается черная клоака отчаянья и безысходности, но вместе с тем какая-то часть подсознания облегчённо выдыхает. Страшная правда наконец произнесена вслух, но от этого тьма на душе не рассеивается, а сменяется леденящим ужасом.

— Он мог…, — глухо произносит Александр. — Но не из-за монстров, Ева. И не из-за тебя. От страха — да, возможно. Ты должна знать, что Илья был психически нездоров. Он мог без причины толкнуть, ударить, а потом искренне не понимать, почему все вокруг в шоке. И те ножницы я не просто так у него отобрал. Заигравшись, Илья мог разозлиться и поранить тебя. Подобное уже не раз случалось, и острые предметы старались держать от него подальше, но Илона специально подсовывала их Илье, прекрасно понимая, что основным объектом для проявления его агрессии в нашем доме являюсь я. Прислугу она в расчет не брала. Им затыкали рты финансовыми отступными.

— Сумасшедшая сука. Она не только тебе сломала жизнь, — я ожесточенно сжимаю пальцы, чтобы не сорваться в истерику.

— Моя жизнь не сломана, — он бросает на меня долгий пронизывающий взгляд. — Ты меня спасла, Ева. Ты показала, что в жизни случается не только дерьмо, но и светлые счастливые моменты.

— В том, что я сделала, не было ничего светлого и счастливого, — с горечью возражаю я.

— Смотря с чем сравнивать, — в его слабой улыбке сквозит грусть. — А я не смог тебя защитить. Еще пара минут и…

— Ты вытащил меня из огня, — с нажимом перебиваю я.

— Обожжённую, едва живую, со сломанным позвоночником, — бесцветным тоном перечисляет он. — Я другого будущего для тебя хотел. Мне вообще стоило держаться от тебя подальше, но я не смог. Один раз взглянуть на солнце и прожить остаток жизни в кромешной темноте… Прости, я просто не смог.

Увидев глубокое раскаяние в его глазах, я снова обжигаюсь. Соленые слезы подступают к глазам, раздражая воспалённые веки. Саша столько раз признавался мне в любви, но так проникновенно и искренне — впервые. Я знаю, что он не лжет. Сейчас — нет. Его сжирают вина и боль, но их причины сокрыты гораздо глубже, чем я предполагала.

Между нами повисает взрывоопасная тишина, в которой намешано столько ингредиентов, что малейшее колебание или перекос могут спровоцировать разряд убийственного масштаба. Не знаю, как для него, но для меня точно.

— Как я попала в больницу, и почему этот факт не просочился в прессу? Синклит снова посодействовал? — проглотив застрявший в горле комок, хрипло спрашиваю я.

— Нет, они не в курсе, что в доме был кто-то еще. Тео вывез вас с отцом до прибытия пожарного расчета и доставил в частную клинику, где главным врачом работал его дальний родственник по материнской линии. За щедрое вознаграждение он согласился молчать и не сообщил о «сложном» случае с ребенком в соответствующие инстанции.

Я вцепляюсь в свои колени и дергаюсь от боли. Похоже, что действие анальгетиков подходит к концу и травмированные суставы дают о себе знать, напоминая о том, что я временно вытравила из мыслей.

Но они вернутся… непременно вернутся, если, конечно, Саша не приберег для меня дозу рогипнола.

Если не использовал его и раньше, как только я начинала задавать «неудобные вопросы» или слишком часто заговаривать о прошлом.

Иначе как объяснить внезапные и краткосрочные провалы в памяти?

Непроизвольно вздрогнув, я решительно откладываю разгадку этого витка головоломки на потом и возвращаюсь к теме моей экстренной транспортировки:

— При таких повреждениях я могла умереть в дороге.

— Больница находилась недалеко. В десяти минутах езды. Нам повезло.

— Сомнительное везение, — мрачно подытоживаю я.

— Скорая добиралась бы гораздо дольше, — уверенно произносит Саша, отчётливо проговаривая каждое слово. — Тео закончил медколледж в Лондоне. Получив мое сообщение, он ехал спасать меня, но первую помощь пришлось оказывать тебе. Он остановил кровотечение, обездвижил позвоночник, наложил временную шину и вколол противошоковый коктейль.

Звучит вполне достоверно и исчерпывающе, но вопросы все равно остаются. Целое море вопросов. Мне не хватит и суток, чтобы задать их все.

— А папа? Ему тоже заплатили, чтобы заткнуть рот? — мой голос срывается от накала напряжения, хотя в глубине души я всегда знала ответ.

Дорогостоящее лечение и операции, длительная реабилитация, собственный бизнес отца — все это и было ценой молчания. Лицемерно и цинично в чем-либо его обвинять. И точно не мне это делать. Я, как никто, понимаю, почему он согласился.

При всех своих недостатках и пагубных пристрастиях, папа очень сильно любит меня. Я никогда не чувствовала себя обузой, которую он вынужден был растить в одиночку. Отец искренне старался измениться ради меня, но каждый раз что-то мешало, и в итоге привело к чудовищной трагедии. Невозможно представить, что он почувствовал, когда протрезвел и осознал случившееся. Но если бы пострадал мой ребёнок, я бы тоже без колебаний приняла помощь и не стала поднимать волну, которая могла ударить в первую очередь по нам.

— Ему заплатили бы в любом случае, независимо от принятого решения, — после непродолжительной паузы категорично заверяет Саша. Я допускаю, что он не лжет, но…

— Это выбор без выбора.

Саша спокойно и сдержанно смотрит в глаза, не реагируя на негативные импульсы с моей стороны. Он не спешит с ответом, тщательно подбирая нужные слова, чтобы не развалить то шаткое и зыбкое, что еще теплится между нами, но с каждым новым откровением неумолимо просачивается сквозь пальцы как речной песок.

— Олег действовал исключительно в твоих интересах. Ты всегда была в приоритете. — муж говорит простые и очевидные вещи, а я продолжаю закипать. — Он до сих пор считает себя виноватым, что не уберег.

Слова «виноватым» и «не уберег» падают на меня тяжким грузом. Манипулировать и давить на человека можно разными методами, иногда придавая им чуть ли не благородную миссию.

Виноватый человек легче других поддаётся уговорам и обещаниям. Он склонен оправдывать и своё бессилие, и чужую жестокость — лишь бы избавиться от жара стыда.

Виноватый человек готов отдать все за иллюзию спокойствия и возможность не смотреть в глаза правде.

Я внезапно вспоминаю любимую фразу мужа — ту, с которой он начинал свои выступления: «Никогда не вините себя в боли, которую причиняют вам другие».

Тогда мне казалось, что это его личная профессиональная формула, красивая и правильная, расчетливо бьющая в триггеры абсолютного большинства. Но я верила, что он действительно хочет помочь людям отпустить боль.

Теперь понимаю, как глубоко заблуждалась. Саша говорил это не для них и не для меня. Он говорил это себе. Чтобы убедить себя, что не несёт вины. Что всё, что он делает — это лечение, терапия, воспитание боли. Своеобразная исповедь, спрятанная под чужие диагнозы. Но он не лечил, он искал оправдание.

И, может быть, именно поэтому всё полетело к чертям? Потому что если ты научился оправдывать боль, рано или поздно начнешь считать её лекарством, чтобы после, запаковав его в красивую обертку, исцелять других.

— Папа знает, что Илону убила я? — озаряется меня очередная страшная догадка, вызвавшая жуткий приступ мигрени и резкий сбой сердечного ритма.

Саша откидывается на спинку стула и медленными движениями растирает виски, словно моя головная боль каким-то образом передалась ему.

— Далеко не сразу, но мне пришлось сказать на случай, если ты начнешь вспоминать, — от его сухих обезличенных слов внутри стынет леденящий ужас. — Он должен был знать, как реагировать. Но больше не знает никто. Только ты, я и твой отец.

— И как? Как он должен был реагировать? — севшим голосом спрашиваю я.

— Легкое медикаментозное вмешательство, — не глядя мне в глаза, отвечает муж. — Ничего серьезного и опасного для твоего здоровья. Мы вместе решили, что эти воспоминания тебе не нужны и принесут больший ущерб психике, чем лекарства.

— А меня спросить? — ошеломлено бросаю я, прикладывая ладони к пылающим от негодования щекам. — Вы даже не рассматривали этот вариант?

— Ева, не нагнетай. Твой отец ни разу не использовал препараты. В этом не было нужды. Ты ничего не вспоминала, пока меня не было рядом.

Пока его не было рядом??? Что это, черт возьми, значит?

«Ты знаешь — что, — глумливо нашептывает внутренний голос. — Но тебе так удобно было быть слепой и ведомой. Ты инфантильная дура, Ева, и принимала любую ложь, которой тебя кормили, лишь бы не вылезать из своего тесного кокона, в которой заточили тебя самые близкие люди.

Неуютный стерильный дом, навязанные правила, фальшивый идеальный муж, приступы апатии и забывчивости, усталость и рассеянность по утрам, монотонная рутинная работа, почти полное отсутствие социальной активности, отец со своими ключами от вашей квартиры, тотальный контроль на каждом шагу.

Ты принимала все это за любовь и заботу, а на самом деле добровольно согласилась на пассивное и никчемное существование в клетке, прутья которой строились на потребностях других. Потребностях искупить свою вину за твой счет.

И ты позволила им…

Ты сама это допустила.»

— То есть ты… на регулярной основе… — потрясено замолкаю, не в силах озвучить фразу до конца, но судя по потемневшему выражению его лица и окаменевшим скулам, Саша отлично понял, что я имела в виду.

Снова поддавшись вперед, он максимально сближает наши лица. И на этот раз я отшатываюсь от него, как от прокаженного.

— Я — единственный источник твоей боли, — с горькой усмешкой повторяет он, не опровергая так и не прозвучавших обвинений. — От которой я вынужден был тебя лечить… мой самый сложный и любимый пациент.

Я со свистом выдыхаю воздух из легких и прикрываю глаза, пытаясь усмирить взбесившееся сердце.

— Ты чудовище… — выдавливаю через силу.

— Твое чудовище, Ева, — с нажимом произносит он. — Я все делал ради тебя. Ради нас.

— Для себя, — мой голос ломается от кипящей ярости. — И только для себя. Потому что это тебе нужна была моя чистая память, чтобы заполнять имеющиеся пробелы своим безупречным образом, вынуждая меня день за днем искать в себе несовершенства на твоем блистательном фоне. Господи… — отчаянно застонав, ужасаюсь я, всматриваясь в собственное отражение в угольно-черных глазах. — Во что ты меня превратил?

Он не отвечает, не двигается с места и даже не моргает, продолжая задумчиво и сосредоточенно изучать мое лицо. Его гипнотический взгляд, подобный рентгеновскому лучу, пробирается в самые глубины подсознания, без особых усилий разбивая все выстроенные блоки и разрушая стены.

Он всегда видел меня насквозь, потому что успел изучить лучше, чем любого из своих пациентов. Лучше, чем знала себя я сама. Но я и не могла знать — Саша просто не дал мне такого шанса.

На самом деле, это очень страшно, когда другой человек годами внедряет в твою психику нужные ему установки, методично и хладнокровно формируя твою личность и выстраивая границы, которые ты никогда бы не осмелилась переступить.

Но самое чудовищное в том, что я продолжала бы жить по готовому сценарию, если бы не вмешались внешние обстоятельства, запустившие вирус в безупречно работающий алгоритм, обнуливший все его усилия.

Я вырвалась из золотой клетки и никогда не вернусь обратно. Надеюсь, что он тоже это понимает… Прямо сейчас, пока бесконечно долго смотрит мне в глаза, выискивая там обломки той Евы, что вылепил из своего ребра, а потом безжалостно разрушил.

Разорвав опостылевший зрительный контакт, я перебираюсь на другую сторону кровати и осторожно встаю. Ноги подкашиваются от слабости, острые спазмы простреливают поврежденные суставы, заставляя шипеть и морщиться от боли. Двигаясь как кукла на изношенных шарнирах, я кое-как добираюсь до ванной комнаты.

— Дверь не запирай, — несется мне в спину холодный приказ.

Можно, конечно, заартачиться и сделать назло, но я не стану его провоцировать, хотя, возможно, он именно этого и ждет. Хочет, чтобы я дала ему повод снова меня наказать. Не уверена, что выдержу, и знаю, что не смогу остановить.

Прикрыв за собой дверь, я включаю воду в раковине, а затем разворачиваюсь к зеркалу на стене, отражающему меня в полный рост. Я примерно представляю, что там увижу, но реальность оказывается гораздо хуже.

Задерживая дыхание, чтобы не закричать, с какой-то маниакальной дотошностью рассматриваю свое бледное лицо, тусклый безжизненный взгляд, запавшие под глазами тени, покрасневшие веки, припухшие потрескавшиеся губы, багровые рубцы на шее, синеющие отпечатки грубых пальцев и следы зубов.

Боже, я похожа на невесту Дракулы, только что поднявшуюся из гроба. Только волосы выглядят безупречно: густые, шелковистые, ничуть не спутавшиеся.

Он, что, расчесывал меня, пока я была в отключке?

Поехавший сукин сын.

Пальцы мелко дрожат, когда я развязываю кушак на халате. На секунду прикрыв глаза, решительно скидываю его на пол и, собрав всю волю в кулак, смотрю… Сосредоточенно и долго смотрю, запоминая каждую ссадину и синяк, уродливыми кляксами покрывающие тело.

Зрелище не для слабонервных, особенно для той, на кого ни разу в жизни не поднимали руку, но я с одержимым упорством изучаю себя с головы до ног, пытаясь осознать, кто сделал это со мной, и понять — почему и за что.

Саша не бил меня в прямом смысле слова, не хлестал по лицу, как делала это с ним Илона, но сам сценарий был идентичен тому, что я однажды уже видела. И, по всей видимости, это и есть единственный вариант, доставляющий моему мужу сексуальное удовлетворение. Его главный изъян, который он умудрялся скрывать от меня столько лет, но, возможно, не единственный…

Услышав, как за спиной раздается щелчок, я рефлекторно вздрагиваю и испуганно застываю на месте.

Саша бесцеремонно заходит внутрь, прикрывая за собой дверь, и уверенно шагает ко мне. Покрываюсь мурашкам и перестаю дышать, когда наши взгляды встречаются в зеркальном отражении, а он сам почти вплотную встает позади меня.

Пронзительные черные глаза мучительно медленно проходятся по моему телу и возвращаются к лицу.

Время замирает, сквозь шум воды пробивается его размеренное дыхание, свежий запах парфюма проникает в ноздри. На моем жалком фоне он выглядит еще более идеальным, чем обычно.

Но я помню его другим… и себя. Мой муж — не единственное чудовище в отражении. Выяснилось, что я тоже могу убить, не испытывая ни малейшего раскаяния, ни проблеска вины. Ни тогда, ни сейчас.

Я сожалею только о том, что нам так и не удалось уничтожить зло. Тьма оказалась заразной и нашла себе новый сосуд, наполнив его до краев. Только один сосуд… По каким-то немыслимым и понятным только ему причинам Саша решил, что справится с этой тьмой лучше, чем я. Он не захотел делиться.

— Алина никогда не была твоей пациенткой, — мой голос звучит на удивление ровно, хотя внутри и снаружи я словно оголенный провод под напряжением.

— Не была, — сухо подтверждает он, заставив меня непроизвольно дернуться.

Хочется сжаться и забиться в угол, но я больше не маленькая девочка, чтобы прятаться под кровать. Я знала это… Поняла еще раньше, чем он привязал меня к кровати и озвучил два невыполнимых правила своей садисткой игры.

В тот момент, когда Теодор Харт сообщил, что тело Алины обнаружил мой муж, в памяти отчетливо вспылили ее откровения о последнем любовнике, и уравнение сошлось само собой.

В ту страшную минуту мне показалось, что мир распался на атомы, а я сама растворилась, превратившись в крошечную пылинку, безжалостно сжатую в мужском кулаке. Но мне не хватило смелости бросить ему эту правду в лицо, и я трусливо оттягивала разговор, все еще надеясь найти другое объяснение, оправдание, что угодно…

«Он больной на всю голову псих с четким списком правил и требований, которые невозможно выполнить. Но в этом и суть игры. Чтобы он мог получить удовольствие, я должна страдать и испытывать невыносимую боль. Молча, не издавая ни звука и не шевелясь. Словно я гребаный труп.»

Да, теперь я на собственной шкуре ощутила весь тот кошмар, что описывала Алина. Но в отличие от нее, моего согласия никто не спрашивал. Саша знал, что я не настолько глупа, чтобы не понять очевидного. Он догадался по моим взглядам и реакциям, а потом принял самое удобное для него решение.

Если смысла притворяться больше нет, то зачем себя в чем-то ограничивать? Теперь я — не «белое», а одна из них, и мне страшно предположить, каким будет его следующий шаг…

Расправив плечи и пересилив желание прикрыться хотя бы ладонями и волосами, я резко вскидываю голову и смотрю в отражение.

Несколько долгих секунд мы молча изучаем друг друга. Там, где встречаются наши наэлектризованные взгляды, вспыхивают статические разряды, рассыпаясь хрустальными осколками льда, каждый из которых насквозь прошивает мою измученную сердечную мышцу.

— Это Алина звонила тебе ночью в Савой? Катукова — ее фамилия? — захлебываюсь болью и все равно спрашиваю, с мясом вырывая из себя каждое слово.

— Улица, где она снимала жилье, — с немыслимым спокойствием поясняет Александр.

— Много их было?

— Они ничего для меня не значили. Ни одна, — склонив голову, он касается подбородком моей макушки. — Ты бы никогда о них не узнала. И не должна была узнать. И того, что здесь случилось, тоже не должно было произойти. Я умею себя контролировать.

Меня передергивает, к горлу подступает желчь. Проклятый лжец. Еще скажи, что я сама это допустила!

— Я спросила о другом, — стиснув зубы, цежу я.

Черная мгла, льющаяся из его прищуренных глаз, проникает в мой агонизирующий разум, слой за слоем снимая защитные установки.

— Задай правильный вопрос, — глухим безжизненным шепотом просит он.

Его лицо расплывается из-за марева выступивших слез, злых и отчаянных. Я не стыжусь их и не скрываю. Ядовитая боль, которую он мне причинил, не требует оправданий. В том, что он превратился в чудовище, нет моей вины и никогда не было.

— Смелее, Ева, — за вкрадчивыми интонациями отчетливо проступает нетерпеливая настойчивость.

— С остальными убитыми женщинами у тебя тоже были отношения? — обреченным рычанием срывается с моих губ.

— Я бы не назвал это отношениями…

— Мне насрать, как ты это называешь! — дрожа от ярости, выкрикиваю я. — Просто ответь, твою мать!

— Ты — умная девочка и все правильно поняла, — не дав мне ни малейшей передышки, выстреливает муж.

Свет меркнет, сердце проваливается в пустоту, в висках методично долбит пульс. Пока я потрясенно перевариваю услышанное, крупные мужские ладони привычным бережным жестом ложатся на мои обнаженные плечи. Большие пальцы рук безошибочно находят застарелые шрамы и мягко надавливают — точно так, как делали это всегда.

Застыв, как восковой манекен, я заторможенно наблюдаю, как густая тягучая тьма рассеивается в его глазах, светлея на несколько тонов. Он шумно втягивает воздух и на секунду прикрывает веки, продолжая медленно поглаживать онемевшие участки кожи. Жесткая линия челюсти расслабляется, как и вздувшиеся мышцы под темной рубашкой, дыхание выравнивается.

Много лет я была уверена, что мужа заводят прикосновения к следам боли, что ему нравится моя изломанность, неуверенность в себе и уязвимость.

Я думала, именно в этом он черпает свою силу, наслаждаясь абсолютной властью над той, что заведомо слабее и готова подстраиваться и терпеть, лишь бы не остаться одной.

Но еще больше я боялась, что за нездоровыми пристрастиям мужа прячется такая же больная жалость.

В конечном итоге я убедила себя, что мои изъяны — его личный сексуальный фетиш, и чувствовала себя от этого еще более жалкой и несовершенной.

Ну а как иначе, если твоего мужа привлекает не стройная фигура и красивое лицо, а то, что остальные считают уродством?

То, что я сама считала уродством и скрывала под закрытой одеждой и длинными волосами. Никто, кроме него, никогда не видел… Никто, кроме него, и не захотел бы посмотреть. Я верила в это… да. И жила с этим. Изо дня в день.

Я делаю глубокий вдох, пораженная очередным сошедшим на меня откровением.

Я ошиблась. Ошибалась все эти годы, изводя себя сомнениями и лелея собственные комплексы.

Мои шрамы не возбуждают его. Они якорят.

Напоминают, что я когда-то сделала для него.

Мои шрамы не дают его тьме вцепиться в меня, не позволяют ему сорваться до конца.

Мои шрамы — как пароль, который он помнит даже тогда, когда забывает всё остальное. Поэтому Саша не прикасался к ним, когда набросился на меня, как хищное животное. Он осознанно переступил грань, но зачем?

Исповедь? Изощрённое признание? Или попытка заставить меня вспомнить?

Возможно, он использовал травматический шок, как способ «разморозить» заблокированные зоны памяти. Допускаю, что подобный метод мог сработать — и, по факту, сработал. Но я всё сильнее чувствую, что за этим стояло нечто большее. Не просто желание вернуть мои воспоминания, а что-то еще…, чего я пока не вижу.

— Я не убивал их, — едва слышно произносит Александр и, убрав волосы с моей спины, нежно целует в основание шеи. — Понимаю, как паршиво все выглядит со стороны. И особенно дерьмово — твоими глазами, но я, блядь, не маньяк.

— А кто? — развернувшись, я резко толкаю его в грудь. — Кто, Саш? Если все указывает на тебя!