Изъян

Эпилог

Полгода спустя

Где-то на тропических островах в Андаманском море

Ева

Жара здесь ощущается совершенно иначе. Воздух ароматный и густой, как теплый травяной сироп, и совсем не похожий на московский, тяжёлый от выхлопов и пыли. Он липнет к коже, впитывается в волосы, дурманит запахами мангровых лесов. Теплый ветер несет с берега соленую пыль, одежда в любое время суток кажется немного влажной. Даже ночь не приносит спасительную прохладу. Только тьму.

Я сижу на открытой террасе под выцветшим полотняным навесом, наблюдая, как алый солнечный диск медленно тонет за линией горизонта. Бескрайнее море, раскрашенное пурпурно-лиловыми всполохами, лениво перекатывает волны, слизывая с пляжа белоснежный песок и оставляя взамен обломки мертвых кораллов с мелкими гладкими камушками и битым ракушечником.

Вдали приветливо мигают желтые огоньки хлипких рыбацких лодок и роскошных белых яхт, с которых круглосуточно доносится музыка и громкий смех отдыхающих. Меня много раз приглашали присоединиться, но я не тороплюсь кардинально менять старые привычки. Мне все еще сложно сходиться с людьми, знакомиться, общаться, доверять. Я искренне стараюсь, заново учусь улыбаться и поддерживать непринужденный разговор. Это сложно. Пока еще сложно.

В сочной зелени пальм, плотно обступивших мою небольшую виллу, оглушительно громко поют цикады, в траве шуршат юркие безобидные ящерицы. Бледная перевёрнутая луна загадочно улыбается, расчерчивая небо тонкими серебристыми нитями. Звезды загораются одна за другой так низко, что можно достать рукой, но, конечно, это всего лишь иллюзия. Просто небо здесь как будто бы ближе и чуть-чуть добрее.

Соседи давно разбрелись по пляжным клубам и барам, и я совсем одна в этом уютном уголке тропического рая. Рядом на столике — стакан с уже растаявшим льдом, телефон, ноутбук и толстая книга в твердой обложке. Нет, это не «Путь Феникса», — его я оставила там, в прежней жизни.

Поежившись от промелькнувшего воспоминания, я неосознанно провожу пальцами по шее, пытаясь нащупать следы удавки, и облегченно выдыхаю, убедившись, что моя кожа такая же гладкая, как и с утра. Синяки и ссадины давно сошли, только тени под глазами выдают мою безуспешную борьбу с бессонницей. С пары метров, при удачном освещении, я выгляжу почти «нормальной» и даже немного счастливой. На этом и построен любой приличный макияж: замазать, выровнять, сделать вид.

Свобода тоже из этой серии.

Новый паспорт с другим именем хранится в служебном сейфе у управляющего виллами. Новые карточки, новый адрес, новая подпись под контрактом на удалённую работу.

С недавних пор я числюсь корректором в небольшом онлайн-издательстве, правлю тексты и возвращаю их обратно. Рутинная, ничем не выделяющаяся деятельность, а самое главное — противоположная тому, чем я занималась раньше. К тому же отлично помогает разгрузить голову, скоротать бессонные ночи и заглушить удушающее одиночество… хотя бы на несколько часов.

Вокруг все чужое и непривычное: климат, язык, лица, праздники, темп жизни и даже вера. Никто не знает, кто я такая и что оставила за спиной.

Иногда мне кажется, что и я не знаю.

Сделав глоток воды, я мысленно возвращаюсь в тот страшный день, когда моя жизнь в очередной раз раскололась на до и после. Вспоминаю, как Саша завернул меня в свой пиджак и вынес из оскверненного кабинета. Позже, уже в нашей комнате, он осторожно смыл с меня кровь, высушил и расчесал волосы, надел удобный спортивный костюм с высоким воротником и отвёз туда, где «искал тишину».

Этот дом… Огромный, тёплый и уютный, без строгого минимализма и стерильного порядка. Большие светлые спальни, естественные живые цвета, классическая просторная кухня с панорамными окнами и живописным видом на озеро. В гостиной настоящий камин, на полках дизайнерские безделушки, в шкафах мои вещи, заботливо развешанные по цветам и сезонам.

Дом выглядел так, словно Саша заглянул в мои мечты и срисовал их по памяти, чтобы спустя год или два воссоздать в реальности… и подарить другой версии меня, более счастливой, спокойной, живущей нормальной жизнью. Той, кем я уже никогда не стану.

В тот вечер я цеплялась за него, как утопающий за обломок корабля, попавшего в сокрушительный шторм. Я плакала, умоляла остаться, готовая как отец опуститься на колени и целовать его руки. Слава Богу, моего благоразумия и гордости хватило, чтобы не закончить нашу трагичную историю на такой унизительной жалкой ноте.

Напоследок Саша ласково провёл ладонью по моей щеке и с пронзительной нежностью прошептал:

— Когда-нибудь ты будешь вспоминать обо мне с проклятием. А я… я буду помнить тебя, как самое лучшее, что случилось со мной.

И он ушёл. Я не побежала за ним, не смогла сдвинуться. Стояла, отрешённо уставившись взглядом в закрытую дверь, не чувствуя ни органов, ни костей, ни эмоций. Только выжженную пустоту, что остаётся после пожара, когда дом ещё стоит, но внутри — одни чёрные стены.

Первый месяц я бродила по комнатам как призрак. Не ела, почти не спала, не включала свет. Часами сидела на кухне, смотрела на чёрное озеро за окном и прислушивалась к тишине, в которой мне всё время мерещились его шаги. Не могла заставить себя принять душ. Не могла заплакать. Слёзы застряли где-то в груди, превращаясь в тупую, непрекращающуюся боль.

Я ничего не могла. Ни думать, ни анализировать, ни выяснять, куда забрали отца и что с ним сейчас. Все, на что я была тогда способна, — самозабвенно страдать и бесконечно жалеть себя.

Я жила в ожидании. Звонка. Сообщения. Щелчка замка. Любого знака, что он вернётся, передумает, вспомнит. Что всё это — тест, манипуляция, игра. А я же хорошая ученица, я умею играть по правилам.

Тишина была единственным ответом.

Конец пришёл с курьером.

Обычная плотная папка, ничего особенного. А внутри бумаги на развод, новый паспорт и полный пакет документов на дом. Только мой. Без возможности отзыва. Штампы, подписи, печати. Так дотошно оформляют только смерть.

Что-то внутри меня тихо щёлкнуло, а потом шарахнуло с такой мощью, словно через мое тело пропустили разряд в тысячу ватт. Свет моргнул, но не погас, а вспыхнул ярче, заставив меня, наконец, прозреть, увидеть себя со стороны и ужаснуться.

Я позвонила риелтору. Выставила дом на продажу. Выбрала страну, где мы с Сашей никогда не были. Специально нашла такую точку на карте: без общих воспоминаний, без маршрутов, по которым он мог бы меня найти.

И улетела.

Саша сдержал данное моему отцу обещание. В этом, как ни странно, я не сомневалась. Меня действительно отпустили. Без цепей. Без обязательств. Без контроля. За шесть месяцев никто из прошлой жизни не пытался связаться со мной, кроме медсестры из специализированной психиатрической клиники, где содержится отец. Контакт с ней сохранился благодаря участию его лечащего врача. Сам он мне не написал ни разу.

Наверное, это к лучшему.

Я снова подношу стакан к губам, делаю маленький глоток. Лёд уже почти растаял, сок тёплый, липкий. Пальцы пахнут цитрусом и кремом от солнца. Если закрыть глаза и отключить голову, можно представить, что жизнь удалась.

Если закрыть.

Я не закрываю.

За последние полгода я много раз пыталась разложить всё по полочкам. Как учили в университете и как любил это делать мой бывший муж: факты, выводы, гипотезы.

Факт первый: Теодор Харт мёртв.

Факт второй: мой отец убил его у меня на глазах. И он же со зверской жестокостью убил четырех глашатаев Ordo Simetra, но судили его только за последнее преступление. Остальные так и остались нераскрытыми.

Факт третий: Олег Костров признан невменяемым на момент убийства Теодора Харта и проходит принудительное лечение в судебно-психиатрической клинике.

Документы я читала. От корки до корки. Сканированные заключения, справки, копии каких-то внутренних распоряжений.

«Пациент О.К. демонстрирует устойчивую ремиссию при медикаментозной поддержке…»

«Предпосылки к эпизодам диссоциативных нарушений…»

«Фиксация на фигуре дочери, выраженный защитный компонент…»

К этим формальным строчкам прилагался краткий анамнез — сухой, отчуждённый, но пугающе точный. Врачи фиксировали раннюю травматизацию: утрату обоих родителей вследствие алкогольного отравления, последующее попадание в детский дом в возрасте десяти лет, эпизоды агрессии, вспышки неконтролируемого гнева и длительные периоды подавленности.

Далее — тяжелая юность, хроническая нехватка денег, случайные подработки, формирование зависимого поведения. К двадцати годам — алкоголь как способ самообезболивания, к тридцати — развалившийся брак, измена жены и её гибель в аварии, которую он пережил как личную кару.

Психиатры описывали устойчивое чувство вины, многолетнее самонаказание, попытки «искупить» прошлые ошибки, усиливающееся по мере взросления дочери. Внутренний конфликт формировался из сочетания любви, страха потерять и убеждённости, что он «недостаточно хороший отец».

И всё это выглядело правдоподобно, пока я не дошла до абзаца, где врачи объясняли причину убийства Харта.

«Убийство совершено в состоянии аффективного взрыва на фоне длительного напряжения, вызванного убеждённостью пациента, что потеря контроля над ситуацией приведёт к гибели дочери. На момент инцидента у пациента сформировалась искажённая когнитивная связка: фигура Т. Х. воспринималась как источник угрозы её жизни и моральной безопасности.»

Вот и всё объяснение.

Ни слова о влиянии клуба на психику отца, убитых женщинах и ритуальных паттернах. Обо всём, что сделало бы картину другой — опасной, неудобной, слишком насыщенной деталями, которые нельзя вписать в официальную версию.

И, разумеется, не было ни единого упоминания об иглах. Если остальное я могла как-то для себя объяснить, то этот холодный медицинский след выбивался из всей картины.

Папа никогда не работал в больнице и ни разу не упоминал, что кто-то в его семье был связан с медициной. В прошлом отца нет ни одного места, откуда мог бы взяться этот маниакальный ритуал и филигранная аккуратность, которым не учат в детдоме и не приобретают на случайных подработках?

Факт четвертый: Саша остался в клубе. Стал одним из них, тем самым заплатив за мою свободу.

Он по-прежнему практикует, ведет подкасты, пишет книги и колесит по миру, участвуя в международных симпозиумах и конференциях. Выглядит все так же бесподобно, поражая зрителей своей харизмой и мужским обаянием. Но что на самом деле скрывается за его широкой белозубой улыбкой, может знать только он. И только он.

За годы совместной жизни и даже с учетом вернувшейся памяти мне так и не удалось хотя бы на миллиметр приблизиться к разгадке его личности. Тьма в черных безднах его глаз оказалась слишком глубока и непостижима. Я почти утонула в ней, но он не дал… не позволил достать до дна.

Иногда по ночам, в том странном состоянии между сном и явью, я почти чувствую, что Саша сидит рядом. Так же, как в кабинете своей матери: откинувшись в кресле, усталый и внимательный. И произносит своим ровным, уверенным голосом:

«Ты же сама хотела, чтобы всё закончилось».

Я хотела. Да.

Хотела ли я этого так — отдельный вопрос.

Телефон тихо вибрирует на столике. Экран вспыхивает, вырывая меня из вязких мыслей. Тема письма подсвечена жирным шрифтом:

Клинический отчёт. Олег Петрович К.

Горло пересыхает. Я несколько секунд смотрю на строчку, не решаясь открыть сообщение. Пальцы подрагивают — не так сильно, как раньше, но достаточно, чтобы крышка телефона ударилась о пластик.

Вдох — выдох. Я медленно считаю до десяти. Потом в обратном порядке. Иногда помогает. Иногда — нет. Сейчас помогает ровно настолько, чтобы я смогла коснуться экрана.

Письмо короткое и лаконичное:

«Доброго времени суток!

Состояние вашего отца остаётся стабильным. Он демонстрирует готовность к дальнейшей работе с чувством вины и агрессией. Отмечается снижение интенсивности навязчивых воспоминаний, связанных с событиями шестимесячной давности.

Согласно последнему интервью, он всё ещё убеждён, что действовал из стремления защитить вас любой ценой.

Это хороший знак.

С уважением, лечащий врач А.Д.»

А.Д.

Я перечитываю инициалы несколько раз, пытаясь выудить из них скрытый смысл. Пальцы немеют.

Он написал. Сам. Сухо, аккуратно, подчеркнуто официально.

Первое личное сообщение за полгода.

Что это?

Разовая формальность?

Попытка напомнить о себе?

Какой-то тайный знак?

Закрываю письмо и откидываюсь на шезлонг. Где-то недалеко рычат моторы байков, хлопают двери вилл, кто-то смеётся, плескается в бассейне. Жизнь идёт своим чередом, как будто в параллельной вселенной.

Заблокировав все «зачем» и «почему», я возвращаюсь к простой аналитике. Если Саша по-прежнему контролирует лечение отца, значит он продолжает контролировать и историю. Историю, где мой отец — серийный убийца. А сам Саша — тот, кто его вовремя «остановил» и «спас» меня.

Удобный сценарий. Накатанный. С красивыми формулировками и подписью А.Д. внизу.

Меня знобит, несмотря на жару. Я обхватываю себя за плечи, скользнув ладонями по голым рукам. Поднимаюсь выше, запускаю пальцы под влажные волосы, касаюсь старых шрамов. Я больше не стесняюсь их, ведь те, что я ношу в душе и памяти, намного глубже и страшнее.

Мозг начинает работать в усиленном режиме. Если убрать все вербальные конструкции, остаётся одно: Единственный человек, который может подтвердить или опровергнуть версию Саши, находится под действием сильных препаратов. И полностью от него зависит.

Я встаю, подхожу к перилам и опираюсь на них, глядя в тёмную массу воды. Она кажется вязкой, как нефть, хотя я точно знаю — это просто ночь и отсутствие света.

Я думала, что уехав на другой конец планеты, навсегда вырвусь из орбиты Ordo Simetra. Что расстояние разрежет невидимые нити, которыми меня хотели привязать.

Но нити оказались не снаружи.

Они внутри.

В словах, которым я привыкла доверять. В формулировках, которые только звучат «логично». В голосе, который я до сих пор слышу в голове, когда пытаюсь принять хоть какое-то решение.

Факт пятый: Ритуальные убийства женщин прекратились.

Самый сомнительный. Полгода — смехотворный срок, чтобы делать выводы.

Для обывателя это может выглядеть как завершение серии, но любой криминолог скажет, что многие серийные преступники выдерживают длительные латентные периоды, когда импульс временно снижается, а активность замирает.

У таких пауз есть десятки причин: смена места жительства, наблюдение за делом, пересечение с новым объектом привязанности, страх быть раскрытым, новый стрессовый триггер или, наоборот, временная стабилизация, дающая ложный эффект «исчезновения». Полгода легко вписываются в этот паттерн. Слишком мало, чтобы заявлять о конце цикла.

Я ещё думаю об этом, когда замечаю движение на дорожке. Свет от фонаря мягко вырывает из темноты знакомую фигуру управляющего. Он поднимается по ступеням, держа в руках маленькую аккуратно перевязанную коробочку.

— Добрый вечер, мисс, — с неизменной приветливой улыбкой приветствует он на ломаном английском. — Простите, что отвлекаю. Курьер только что оставил для вас на ресепшн.

Уважительно склонив голову, мужчина протягивает коробочку двумя руками.

— Если что-то понадобится — дайте знать, — добавляет он мягко и тактично удаляется.

Оставшись одна, я растерянно верчу посылку в руках, пытаясь найти имя и адрес отправителя. Но ни на упаковке, ни под ней — ничего нет.

— Просто день сюрпризов какой-то, — задумчиво бормочу себе под нос, опускаясь обратно на шезлонг.

Положив коробочку на колени, я некоторое время задумчиво смотрю на нее, позволяя минутам стекать, как густому ликеру по стенкам стеклянной тишины вокруг. Наверное, будь я экстрасенсом, могла бы угадать, что внутри. Но я даже аналитик так себе.

Устав гипнотизировать взглядом посылку, осторожно снимаю крышку, немного опасаясь, что оттуда может что-нибудь выползти или выпрыгнуть. Мало ли кто-то из соседей решил подшутить.

Внутри небольшой коробки лежит еще один плоский круглый предмет, завернутый в пузырчатый материал. Сердце ухает в пятки. Я на миг замираю, пронзенная мелькнувшей догадкой, а потом начинаю срывать упаковку быстрее, освобождая свой «подарок».

Тот самый, который считала потерянным навсегда. В дыму и пламени.

Я не ошиблась, узнала сразу, ещё до того, как пальцы коснулись крышки. Медь потускнела от времени и местами оплавилась, но сам уроборос выглядит почти нетронутым, не считая пары крошечных окалин.

Даже ослепнув, я узнаю этот узор наощупь. Он преследовал меня с детства. Он дышал жаром в ночных видениях. Он навсегда отпечатался на коже Саши в виде разорванного круга, пронзенного осколками стекла.

Я медленно провожу пальцем по изгибу мифического змея. Металл тёплый, словно зеркальце побывало в огне совсем недавно.

Щелчок, и крышка поддаётся. Зеркало внутри целое, гладкое и немного выпирает вверх, будто под стеклом что-то мешает.

Я собираюсь подцепить край зеркала ногтем, когда краем глаза ловлю движение. У дальней стены, куда не доходит свет фонаря, дрожат и сгущаются тени. Прохладный порыв ветра касается шеи, шевелит волосы, и кожа невольно покрывается мурашками.

— Не надо, Ева, — звучит голос, который я не перепутаю ни с одним другим. — Не смотри.

Илья стоит на краю света, и я вижу темные искры в его голубых глазах. В груди шевелится странное чувство, опасно похожее на радость. Неужели я соскучилась? По своей шизоидной фантазии?

Докатилась….

— Где ты был так долго? Почему не приходил? — тихо спрашиваю я, старясь не анализировать свои слова и поступки.

Илья игнорирует мой вопрос, его взгляд прикован к зеркальцу в моих руках. Наверное, он тоже скучал…

— Выброси его в море. Забудь, — в пальцах Ильи появляется зажигалка, маленькое пламя колышется на ветру, и на мгновение его лицо освещается тёплым всполохом.

— Поздно, — шёпотом отвечаю я, не отводя от него глаз. — Я слишком долго и слишком многое забывала. Больше не хочу.

Слабая, печальная улыбка скользит по губам Ильи. Он дует на огонь, и огонек гаснет мгновенно, а Илья растворяется в темноте так же стремительно, как и пришел.

Шумно вздохнув, я медленно поддеваю ногтем край зеркала. Оно едва слышно скрипит, поддаётся…

И на ладонь высыпаются…. иглы.

Тонкие и длинные, отливающие холодным металлическим блеском.

В сердце словно вбивают ржавый гвоздь, по телу проходит сильная судорога, и дождь из острых игл осыпается на пол, исчезая в широких щелях между досками.

Несколько секунд я пытаюсь вернуть возможность дышать, а потом падаю на колени и пытаюсь найти хотя бы одну. Мне нужно… Нужно знать, что они мне не привиделись так же, как Илья. С помощью фонарика в телефоне мне удается не только достать пару игл, но и заснять их в качестве доказательства, что я не сошла с ума.

И лишь когда экран телефона гаснет, а иглы нагреваются в моей руке, на меня обрушивается сильнейший откат. Небо становится чернее и ниже, а улыбка луны начинает казаться звериным оскалом.

«Убийца проявится сам» — Сашин шёпот звучит так отчётливо, будто он стоит у меня за спиной.

Я вздрагиваю, обхватываю себя руками и резко оборачиваюсь. Но конечно же там никого нет. Только я, ночь и холодное сияние звезд.

— Зачем? — хрипло кричу в густую влажную темноту. — Зачем ты мне это прислал?

Ответа, разумеется, нет, но он и не нужен.

Я знаю — зачем.

И, возможно, знала всегда.