Изъян

Глава 14

РИА Новости

В Москве найдено тело Алины Рокс

12 августа 2025, Москва

В Москве обнаружено тело 42-летней Романовой Алины, известной как Алина Рокс — популярный блогер, автор книги «Путь феникса» и создательница одноимённого мотивационного подкаста. Об этом сообщили в пресс-службе ГСУ СК России по городу Москве.

По данным ведомства, тело женщины нашли в съёмной квартире на улице Катукова на северо-западе столицы. На месте работают следователи и криминалисты. По предварительным сведениям, на теле имеются признаки насильственной смерти. Иные обстоятельства происшествия в интересах следствия не разглашаются.

Алина Рокс активно вела социальные сети, где рассказывала о личностных практиках. Её книга «Путь феникса», вышедшая в начале прошлого года, стала популярной среди подписчиков благодаря откровенным историям о преодолении кризисов и поиске внутреннего равновесия.

Следствие рассматривает несколько версий, включая возможную связь преступления с профессиональной деятельностью погибшей.

Прощание с Алиной Рокс пройдёт в закрытом формате.

Александр

Первое, что бросается в глаза — это порядок. Не вычищенный до блеска, как в моем кабинете, а функциональный, служебный порядок, в котором каждая деталь имеет своё место и предназначение. Стол чистый, на нём только диктофон, бутылка минералки, пара ручек и открытый блокнот. Вдоль всей стены за спиной следователя Кравцова расположен забитый под завязку стеллаж. Папки выстроены строго по номерам, метки дат выровнены по краю, даже пыль на верхней полке вытерта полосами, как по линейке.

Обстановка спартанская, казенная и немного удручающая. Блеклые стены, вытертый линолеум, трещина под батареей, часы с гербом и стрелкой, которая безнадёжно отстаёт. Пахнет сигаретами, бумагой и дешёвым кофе. Из приоткрытой форточки тянет автомобильными выхлопами и горячей выпечкой из пирожковой за углом.

Я замечаю, что стул для посетителя чуть ниже, чем у следователя. Стандартный приём, чтобы сбить равновесие собеседника. Интересно, кто у них сейчас консультирует по невербалке.

Майор Кравцов сидит напротив. Средний рост, плечи опущены, лишний вес. Одет в поношенный костюм и серую рубашку, ворот расстёгнут, галстук отсутствует. Трёхдневная щетина, взгляд тяжёлый, но ясный. Передо мной человек, который знает, что делает бессмысленную работу, но всё равно делает. Пальцы короткие, с пожелтевшими от никотина ногтями. Время от времени он постукивает ими по столу — ровный ритм, знакомый любому психиатру. Признак тревожного самоконтроля, граничащего с усталостью.

Я привычно оцениваю его позу, темп речи, характер движений.

Психологический портрет: хроническая усталость, внутреннее выгорание, но без апатии. Он держится за дисциплину, как за последнюю форму смысла. Работает не потому, что верит в результат, а потому что иначе не умеет. Не склонен агрессии, но может быть настойчив до фанатизма, если почувствует поддержку сверху. Исполнитель по натуре, приученный выполнять приказы без колебаний, но с внутренней потребностью оправдать их морально.

Для меня — не опасен.

— Демидов Александр Сергеевич, тридцать шесть лет, — зачитывает Кравцов, не поднимая глаз. — Проживаете в Москве, район Хамовники, жилой комплекс «Садовые кварталы». Психиатр, профессор, частная практика. Всё верно?

— Всё верно.

— Согласно протоколу осмотра, вы обнаружили тело Романовой Алины Юрьевны примерно в 00:35, — говорит Кравцов, листая материалы дела. Голос низкий, прокуренный, без нажима. — Подтверждаете?

— Подтверждаю.

— Где именно вы её нашли?

— В квартире, — сухо отвечаю я. — Улица Катукова, дом двадцать четыре…

Следователь кивает, делает пометку, не поднимая глаз. Щёлканье ручки нарушает тишину — тот же навязчивый ритм, что и с тарабанящими по столу пальцами. Похоже, его раздражает необходимость подтверждать уже известные факты, повторять то, что и так было зафиксировано. Рутинная бессмысленность, превращённая в обязанность, — худшая форма наказания для думающего человека.

— В какой комнате вы обнаружили тело?

— В спальне. На кровати, — коротко сообщаю я.

— В каком положении оно находилось?

— На спине, руки раскинуты.

Кравцов приподнимает голову, взгляд короткий, безэмоциональный.

— Следы крови, повреждения? Во что была одета?

— Нижняя часть пижамы отсутствовала. Верхняя расстёгнута на груди. На шее — следы удушения, голова пробита. Удар, вероятно, нанесен металлической статуэткой, которая лежала рядом на кровати. Крови много. — я делаю короткую паузу, отгоняя всплывший в памяти образ. Не самое приятное зрелище, но я видел и похуже. — В тело были воткнуты иглы. Длинные, около пяти сантиметров.

Следователь замирает с ручкой в руке. Плечи слегка напрягаются, взгляд на миг уходит в сторону, скользит по столу и возвращается ко мне. Внешне держится спокойно, почти отстранённо, но лёгкое сокращение мышц у рта и короткий вдох выдают больше, чем любые слова. Физиологическую реакцию отвращения не спрячешь — тело всегда реагирует первым.

— Скажите, как вы думаете, — произносит он после недолгой заминки, — Кто мог сделать такое? — вопрос звучит не формально, не по инструкции. Он действительно хочет услышать мое мнение. — Вы ведь специалист, профессор. Работаете с патологическими состояниями. Как бы вы описали человека, способного на подобное?

Я сдерживаю циничную усмешку, которая в контексте разговора выглядела бы неуместной и могла подтолкнуть Кравцова к ошибочным выводам. Но дело не в том, что мне не свойственны эмпатия и сочувствие. Просто я отлично знаю этот приём — дать возможность «эксперту» высказаться, чтобы выудить неосознанные реакции. Классика допросной психологии.

— Описать? — спокойно уточняю я. — Сложно описать того, кого не видел. Но если исходить из характера травм… это не импульсивное убийство. Убийца контролировал себя, по крайней мере большую часть времени. Всё указывает на сдержанный гнев. Такой человек заранее знает, что делает. Но вспышка определённо была. Что-то вывело его из себя. Возможно, сопротивление жертвы, какие-то слова или другие триггеры, но позже он вернул контроль над гневом и закончил то, что планировал изначально.

Кравцов склоняет голову, сосредоточенно обдумывая мои слова.

— Значит, вы считаете, убийство было осознанным?

— Целенаправленным, — поправляю я. — В нём нет аффекта, как при бытовом конфликте. Нет паники или следов сожаления. Только холодная последовательность действий. — делаю короткую паузу. — Или ритуал.

Он поднимает глаза, сводя густые брови на переносице. В покрасневших от недосыпа глазах мелькает сомнение, но уверен — Кравцов отлично понимает, что я имею в виду. Он не просто так получил свою должность.

— Ритуал?

— На языке криминальной психиатрии — паттерн, — профессиональным тоном поясняю я. — Поведенческая последовательность, формирующаяся неосознанно. Преступники часто создают себе сценарии, чтобы оправдать то, что иначе не смогли бы совершить. Для них убийство — это форма самовыражения. Иногда — исповедь.

Кравцов слушает молча, не делает записей. В его взгляде появляется та редкая концентрация, когда человек перестаёт играть роль и начинает думать. Вот он, момент доверия. Уставший следователь, который ищет смысл там, где по долгу службы должен искать мотив.

— Вы говорите как человек, который… слишком хорошо их понимает, — произносит Кравцов, сделав глоток воды. Пластиковая бутылка с глухим стуком возвращается на стол.

— Понимание — моя профессия, — отвечаю спокойно.

Повисает небольшая пауза. Я замечаю, как он чуть прищуривается, будто оценивает, где кончается моя компетенция и начинается личный интерес.

— Если позволите, — продолжаю я, расслаблено откинувшись на спинку стула, который издает противный скрип, заставивший меня поморщиться. — Я бы рекомендовал задействовать профильное подразделение при Главном следственном управлении. У них есть специалисты по поведенческому анализу.

Он отводит взгляд, неосознанно щёлкает ручкой, листает первичный протокол. Молчит. Слишком долго. Возможно, размышляет, стоит ли сообщить, что такой специалист уже привлечён, а дела давно объединены в серию и ведутся под особым контролем. Поэтому ему приходится тщательно подбирать слова, чтобы не ляпнуть лишнего и не навлечь на себя гнев тех, кто курирует расследование.

— Давайте вернёмся к хронологии, — наконец произносит он. Голос снова сухой, официальный. — Почему вы оказались в квартире погибшей в столь позднее время?

— Алина позвонила мне вчера. Около десяти вечера. Попросила приехать.

— С чем связана просьба?

— Паническая атака.

— Вы были её лечащим врачом? — уточняет он, делая пометку в протоколе.

— Да, — коротко киваю. — Алина состояла у меня на терапии около двух лет. Сначала дистанционно, потом очно. Последние месяцы состояние ухудшалось.

— Вы часто навещаете пациенток ночью, профессор?

— Только тех, кто может себе это позволить, — сдержанно отвечаю я.

Кравцов хмыкает, но воздерживается от комментариев.

— Где вы находились в тот момент, когда поступил звонок от Романовой?

— За городом. У меня есть участок в Наро-Фоминском районе. Сейчас там строится дом.

— Строится? — уточняет он.

— Да. Небольшой дом, сюрприз для жены. Хотел закончить отделку до конца месяца, поэтому часто остаюсь там ночевать.

— То есть вы были там один?

— Да. Рабочие уехали еще днём.

— Кто-нибудь может подтвердить?

— Вряд ли. Там тихо, соседей пока нет.

Кравцов приподнимает бровь — короткое, почти незаметное движение, но я вижу, как в его голове складывается новая схема.

— Хорошо. Значит, звонок от Романовой вы получили, находясь один на участке. Вы сразу выехали?

— Нет. Где-то через час. Может, больше. Точно не помню, не смотрел на часы.

— И вы не боялись, что за это время с вашей пациенткой может что-то случиться? — прищурив глаза, интересуется следователь.

— Паническая атака длится недолго, — терпеливо поясняю я. — Алина знала, как с ней справляться, мы отрабатывали это не раз. Важнее понять, что вызвало приступ. Разбирать причины, а это не требовало спешки.

— Хорошо, — бесстрастно кивает Кравцов, ставя закорючку в очередной графе. — Судмедэксперт предварительно определил время смерти между десятью и полуночью, — произносит он, заглядывая в протокол. — То есть вы приехали уже после.

— Очевидно, — подтверждаю коротким кивком.

— Сколько заняла дорога?

— Чуть больше часа.

— И вы обнаружили тело в 00:35?

— Да.

— Соседка утверждает, что видела, как вы отпирали дверь ключом, — произносит он, глядя на меня в упор.

Вот и первый осторожный вброс. Он присматривается, тестирует реакцию. А на деле только зря тратит время. И свое, и мое.

— Ей показалось, — возражаю с лёгким оттенком усталости. — Дверь была не заперта. Я просто нажал на ручку.

— У вас был свой ключ от квартиры Романовой? — он задает прямой вопрос.

— Нет. Никогда не было.

Кравцов делает пометку в протоколе, затем поднимает взгляд.

— Почему, по-вашему, дверь была не заперта?

— Логично, что у убийцы тоже не было ключей, и он физически не мог запереть за собой дверь, когда уходил.

Он делает вид, что записывает. Не записывает. Задержка дыхания — ровно три секунды. Внутренняя пауза для короткого анализа: соврал я или нет. Мне его даже жаль, потому что эта задачка следователю Кравцову не по зубам. Не родился еще человек, способный меня прочитать.

— Что вы сделали, когда вошли? — он переходит к следующему вопросу, но не по порядку, как указано в протоколе с места преступления, а в разнобой.

Кравцов намеренно пытается меня запутать и заставить дать не тот ответ, что зафиксирован изначально. Хороший приём. Обычно неплохо работает с теми, кто придумывает версии на ходу, а в последствии длительных допросов забывают детали, но вполне может выбить из колеи и кристально честного человека.

Со мной подобное не прокатит, но они честно старались. Сначала пять часов опрашивали в квартире Алины, после чего еще четыре я просидел, а точнее проспал в приемной, ожидая следователя. Любого подобная волокита довела бы до точки кипения и заставила путаться в собственных показаниях. Так что я держусь, пожалуй, даже слишком хорошо для человека, обнаружившего мёртвое тело своей пациентки.

— Проверил признаки жизни. Их не было, — четко отвечаю я.

— И?

— Вызвал скорую и полицию.

— Сразу?

— Сразу. Я не склонен к панике.

Майор холодно улыбается.

— Это заметно, — сухо комментирует он.

Без иронии. Просто констатирует очевидный факт, но при этом не ищет какого-либо подвоха в отсутствии эмоциональных всплесков с моей стороны. Он отдает себе отчет с кем имеет дело, поэтому мое подчёркнуто сдержанное поведение не вызывает у него вопросов.

Взяв небольшую паузу в допросе, следователь тянется к ящику стола, достаёт металлическую пепельницу и пачку сигарет. Щёлкнув зажигалкой, прикуривает, глубоко и с наслаждением затягивается. Дым расползается по кабинету, медленно, как туман над водой. Запах табака горчит и раздражает обонятельные рецепторы, но я сохраняю невозмутимое выражение лица. Если это его способ расслабиться и прочистить мозги, то почему нет? Но в своем кабинете я бы подобного не потерпел, хотя многие пациенты пытались закурить и даже предлагали неплохие деньги за небольшое исключение из установленных правил.

Бросив на меня быстрый взгляд, Кравцов подвигает пепельницу ближе ко мне:

— Будете, профессор? — вежливо интересуется он.

— Нет, я не курю, — отрицательно качаю головой.

— Тогда, может, воды? — следователь достает из того же ящика запечатанную бутылку и протягивает мне.

— Спасибо, не откажусь, — благодарю я, откручивая крышку и делая пару небольших глотков.

Холодная жидкость стекает по пищеводу в пустой желудок, только усиливая чувство голода. На самом деле я бы не отказался от крепкого кофе. И от завтрака. А еще от горячего душа и полноценного сна в своей постели. Желательно с женой под боком.

Промелькнувшие мысли о Еве на мгновение вводят меня в эмоциональный ступор, вызывая короткий паралич лицевых нервов, но я решительно отбрасываю их прочь. Не сейчас. С ней я разберусь позже. Сначала нужно закончить здесь, не допуская деструктивных сбоев и патологических реакций.

— Вы знали, что Романова посещала некий закрытый центр с психологическим уклоном? — внезапно спрашивает майор.

Я напрягаюсь, но только внутренне. Внешне он не заметит перемены.

— Слышал, — лаконично отвечаю я, сохраняя железобетонное хладнокровие.

— От кого?

— Я консультировал нескольких клиентов, связанных с подобными структурами.

Он выпускает дым в сторону окна, задумчиво наблюдая за бьющейся о стекло мухой, которая никак не может попасть в приоткрытую щель форточки и вырваться на свободу. Я иронично ухмыляюсь про себя, представляя, сколько подозреваемых, попавших в этот кабинет, точно так же пытались улизнуть от ответственности за совершенные преступления, но единственный выход, который им предлагали — тюремная камера.

— Когда вы видели Романову живой в последний раз? — быстро прикрыв тему клуба, Кравцов переходит к следующему вопросу.

— Два дня назад.

— Где?

— В моей частной клинике. На приеме.

Зажав сигарету в зубах, Кравцов делает очередную пометку в блокноте.

— Между вами были личные отношения?

— Только профессиональные.

— Вы уверены?

— Личное — категория, неприменимая к профессиональной этике.

— Я бы не отпустил свою жену к вам на прием. — он криво усмехается, не поднимая головы. — Но боюсь, ваши услуги нам все равно не по карману.

— Мое время действительно стоит недешево, — прямо говорю я. Какой смысл отрицать очевидный факт? — Но в некоторых случаях психическое здоровье — вопрос не цены, а выживания. В какой-то мере хороший психиатр ничем не отличается от высококвалифицированного хирурга, проводящего сложные и дорогостоящие операции. Разница лишь в том, что хирург препарирует тело, а я — то, что невозможно извлечь при помощи скальпеля.

— Слава богу, ни у меня, ни у моих близких ничего извлекать не надо, — усмехается майор. — Но иногда с этой работой никаких нервов не хватает. — добавляет уже без тени иронии.

Он тушит сигарету, и пепел рассыпается по краю пепельницы, как снег по асфальту. Я замечаю, как дрожит его рука, но не от нервного напряжения, а скорее от накопленной усталости. Сколько таких допросов у него за плечами? Десятки, сотни. Каждый из них сгорает в памяти, как выкуренная сигарета. Но не этот. Этот останется.

— Вы что-то трогали на месте преступления?

— Нет, только выключил телевизор. Он работал слишком громко.

— Как считаете, кто-то мог желать Романовой зла?

— Насколько я знаю — нет.

Откинувшись назад, Кравцов кладет руки на подлокотники и буровит меня сканирующим взглядом. Я определённо ему не нравлюсь, и он бесится, что не может копнуть глубже. Мы оба прекрасно знаем, что мое имя вычеркнут из дела, как только я выйду за дверь. И тем не менее он продолжает с упорством отыгрывать свою роль до конца.

— Может, она жаловалась на угрозы или настойчивых поклонников?

— Нет, ни разу, — без запинки отвечаю я.

— Возможно, у нее были конфликты с любовником? Романова состояла в отношениях? — спрашивает Кравцов.

— На этот вопрос я не могу ответить. Любые сведения о личной жизни пациента подпадают под врачебную тайну. — невозмутимо отвечаю я. — Следствие может подать официальный запрос, и я предоставлю всё, что положено.

Кравцов раздражённо выдыхает, бросает ручку на стол.

— Вы же понимаете, что такого запроса не будет? — скрипнув зубами, срывается он. — Как и проверки вашего маршрута. Никто не станет запрашивать ни записи с камер, ни биллинг телефона. Мы, блядь, просто теряем время.

— Я абсолютно с вами согласен, майор. Давайте закончим. Я тоже чертовски устал.

— Вашу пациентку зверски убили, а вы жалуетесь на усталость? — в воспалённых глазах полыхает злость вперемешку с недоумением.

— Это страшная трагедия, но я уже рассказал все, что мне известно. Дважды.

Стиснув челюсти, Кравцов сдвигает на край стола кипу бумаг.

— Пока вы проходите как свидетель, — произносит он, не глядя мне в лицо. — Подпишите протокол.

— Это обязательно? — уточняю, слегка нахмурившись.

— Да, профессор, обязательно! — с нажимом рявкает майор. — Благодарите своих покровителей за то, что я не могу копать под вас. Но это не значит, что этого ублюдка никто не будет искать.

— Я очень надеюсь, что виновник будет пойман в кратчайшее сроки, — сухо резюмирую я. Затем беру ручку, бегло просматриваю страницы и ставлю подпись там, где он указывает.

Кравцов наблюдает за каждым движением. Его взгляд прожигает, и я физически ощущаю, как под кожей закипает волна раздражения, но не позволяю ей выйти наружу. Сгустившееся напряжение электризует воздух, в кабинете становится душно, несмотря на приоткрытое окно. Он берёт подписанные листы, скрепляет их зажимом, бросает на стол.

— Всего доброго, майор, — вежливо прощаюсь я и, поднявшись со стула, направляюсь к двери.

— Знаете, что я думаю, профессор? — летит мне в спину.

Мне неинтересно, но я послушаю. Умение слушать, даже если твой собеседник несет бред, — неотъемлемая составляющая моих рабочих будней. Но мне гораздо больше нравится другая — когда говорить приходится мне, заставляя сотни, а иногда и тысячи людей жадно глотать каждое мое слово. И эти моменты триумфа и всеобъемлющей власти не сравнить ни с чем. Почти ни с чем…

Я медленно оборачиваюсь, устремляя на Кравцова вопросительный взгляд. Майор стоит, опершись ладонями о стол, глаза горят. В нём срабатывает механизм проекции: он злится не на меня, а на систему, которая держит его на коротком поводке. Просто на данный момент я самая ближайшая мишень.

— Вы слишком точно описали портрет убийцы, — с кривой усмешкой произносит Кравцов. — Слишком. Я почти уверен, что это вы.

В его голосе звучат усталость и злость, переплетённые с отчаянной надеждой, что он угадал. Ему нужно, чтобы виновный сидел напротив. Иначе рушится вся привычная система координат.

Самоуверенно и, к сожалению, предсказуемо. Его логику несложно просчитать. В отсутствие улик и возможностей их получить он хватается за совпадения, за образы, за собственные страхи. Как я и говорил: проекция в чистом виде. Для него я не человек, а отражение той тьмы, с которой он бессилен справиться.

— Докажите, — снисходительно бросаю я и покидаю кабинет.