Изъян

Глава 21

Ева

Юля тактично отводит взгляд, когда я выхожу из ванной комнаты и замираю перед зеркалом над туалетным столиком. Свое отражение я уже видела, пока натягивала на себя короткое черное платье без рукавов и с глубоким вырезом на груди, и прекрасно представляю, насколько удручающее впечатление произвожу.

Я похожа на случайно выжившую жертву маньяка, которую зачем-то нарядили в откровенную одежду, выставляющую напоказ следы жестокого насилия. Синяки и ссадины на открытых участках кожи проступают пурпурно-фиолетовыми пятнами, взбухшие следы от бинтов выглядят еще более жутко, чем несколько часов назад, на потрескавшихся губах запеклась кровь.

Трясущимися пальцами я провожу по отметинам на горле, едва сдерживая слезы. Глухое отчаянье сжимает внутренности, разрушительные эмоции давят невыносимой тяжестью на грудь.

Прежде чем оставить меня одну, Саша сказал, что все решится сегодня, и швырнул это проклятое платье на кровать, как издевку над моим и без того расшатанным состоянием.

«Наденешь его, если я попрошу. Не пытайся сопротивляться, сделаешь только хуже.» — бросил он напоследок и вышел за дверь.

Оглушенная его очередным бредовым приказом, я несколько минут отрешенно пялилась на черную тряпку, не в силах сдвинуться с места. Я впала в ступор, отказываясь воспринимать реальность. Происходящее не укладывалось в голове, разум поглотила агония. Бесконечный кошмарный сон никак не хотел кончаться…

А потом появилась Юля с тележкой, заставленной тарелками. Запах еды ударил в нос, но желудок тут же свело от омерзения — к себе, к нему, к тому, что творится вокруг. Девушка поставила поднос на кофейный столик и осторожно произнесла:

— Александр Сергеевич велел, чтобы вы пообедали. И… отдохнули.

Отдохнули.

Слово настолько неуместное, что я чуть не рассмеялась вслух.

От чего? От его рук? От боли? От страха, который уже въелся под кожу?

Юля принялась беспечно щебетать о погоде и прочей ерунде, а я в оцепенении смотрела на нее и не понимала ни единого слова.

Потом каким-то немыслимым образом заставила себя съесть пару ложек супа и поковырять салат. Выпила стакан свежевыжатого апельсинового сока и надкусила эклер. Говорят, сладкое помогает справляться со стрессом. Мне не помогло. Слишком запущенный случай.

А Юля все не уходила, раздражая навязчивой и бессмысленной болтовней. Прогнать девушку не было ни сил, ни желания, и я просто смирилась с ее присутствием, сидела, слушая поток ненужной информации, и упорно делала вид, что меня интересует узор на тарелке, а не она.

Юля всё понимала, но всё равно продолжала мельтешить: поправляла плед, переставляла чашку, протирала стол. И, странное дело, её суета действительно немного отвлекала от того безумного хаоса, что творился внутри… и снаружи тоже.

В тишине и одиночестве я бы сорвалась быстрее. А так… кое-как, но держалась. Поэтому Сашин внезапный звонок и новый приказ к действию я восприняла без паники. И даже с толикой облегчения. Меня выворачивало от затянувшейся неопределённости, и я нуждалась хоть в каком-то движении, куда бы оно меня ни привело.

— Вы готовы? — подчеркнуто вежливо интересуется Юля. Сморит исключительно в глаза, не позволяя взгляду опуститься ниже.

Разумеется, она не могла не заметить уродливые метки на моем теле, но умело скрывает эмоции за непринужденной улыбкой. Я это ценю… больше, чем жалость и сочувствие, в которых сейчас нуждаюсь меньше всего.

Открываю рот, чтобы ответить, но воздух застревает где-то между горлом и грудной клеткой. От мысли, что мне придется выйти в таком виде из номера, по венам разливается концентрированный гнев, яростный протест клокочет в горле, а колени начинают предательски дрожать.

— Мы пройдем по подземному коридору. Персонал им пользуются в крайне редких случаях, — тихо сообщает девушка, мгновенно разгадав причину моего смятения.

Страх и стыд отступают на задний фон, оставляя за ребрами леденящую пустоту. Напутственное предупреждение мужа: «сделай, как я скажу, или будет хуже» впрыскивает в вены концентрированный адреналин вперемешку с закипающей яростью.

Бояться поздно. Сопротивляться бессмысленно. И выход из этого безумия, в которое превратилась моя жизнь, всего один. Тот, к которому меня толкает Александр. Может быть, он приведет на самое дно бездны. Пусть так. Хуже, чем сейчас, уже просто не может быть. Наивное убеждение, сломавшее немало судеб…

— Ладно, идем, — собрав в кулак ошметки гордости, коротко киваю я.

Покинув комнату, мы направляемся к лестничному холлу и спускаемся вниз. Этим же путем я блуждала ночью, пока не угодила на сектантскую вечеринку. Кажется, что с того момента прошла целая вечность, а не несколько часов. Пережитое потрясение перекрыло новое, еще более сокрушительное.

Мы молча двигаемся по узкому служебному проходу, выложенному серой плиткой. В воздухе витает затхлый запах плесени и отсыревшей, местами осыпавшейся штукатурки, образовавшей на стенах потемневшие проплешины. Под тонкими подошвами нелепых белых тапочек хрустит песок и мелкая бетонная крошка. Лампы под потолком периодически моргают, падая на пол мутными пятнами. Юля явно не лукавила и не пыталась меня успокоить, когда сказала, что проходом пользуются крайне редко.

Я торопливо следую за ней шаг в шаг, стараясь не отставать и на всякий случай запоминая путь. Отсутствие вездесущих глазков камер дает ложное ощущение приватности, хотя я не уверена, что их действительно нет. Пытаюсь абстрагироваться от мрачных мыслей, полностью концентрируясь на окружающей не менее мрачной обстановке.

Заметив впереди очертания лестницы, рефлекторно сбавляю скорость, ощутив острый укол в сердечную мышцу. Ноги наливаются свинцом, словно к ним приковали пудовые кандалы. Тревожное ощущение скапливается в области солнечного сплетения.

— Юля, могу я задать вопрос? — я все-таки нарушаю тягостное молчание.

— Конечно, — не оглядываясь, откликается она.

— Александр часто появляется в клубе? — интересуюсь я, невольно затаив дыхание.

— Реже, чем того хотело бы правление, — размыто отвечает Юлия. — Но ходят слухи, что вы в скором будущем вольетесь в узкий круг синклита.

— Теодор Харт распространяет слухи? — напряженно уточняю я.

— Мы все давно этого ждем, — без какой-либо конкретики отрезает девушка и сдержанно добавляет: — Александр Сергеевич на особом счету у правления.

— Потому что он официальный владелец клуба?

— Он Хранитель Изъяна, — поправляет Юля. — И наследник доктрины основательницы Ordo Simetra. Никто, кроме него, не имеет права вносить изменения в учение Виктории Демидовой. Это неоспоримое право закреплено уставными документами. Плюс профессиональные навыки вашего мужа, влияние в узких кругах и международный опыт вызывают глубокое уважение у членов синклита.

— А мой отец?

Юлия бросает на меня вопросительный взгляд через плечо и слегка замедляется, позволяя мне сократить расстояние.

— Я имею в виду Олега Кострова, — поясняю я. — Как к нему здесь относятся?

— Сложно сказать, — отвернувшись, девушка неопределённо пожимает плечами. — Он достаточно закрытый человек, появляется только в дни, когда проходят закрытые собрания. Лично я нечасто с ним пересекаюсь и ни разу не слышала, чтобы его персону кто-либо обсуждал, — задумчиво продолжает она. — Я вообще до этого момента не знала, что он — родственник Александра. И, получается, что и Теодора тоже, — в тягучем голосе Юли появляется насторожённость, словно всплывший факт заставил ее задуматься о вероятных закулисных играх, в которые рядовых членов сообщества по тем или иным причинам не посвятили.

— Тебе тоже это кажется странным? — допытываюсь я, поднимаясь по узкой лестнице с крутыми ступенями и шероховатыми металлическими перилами. — Мой муж не горит желанием вливаться в синклит, но внедрил туда двух своих близких людей, — не дождавшись ответа, продолжаю я. — Наверняка такой расклад очень не устраивает членов правления и ставит под сомнение сохранение секретности.

— Я не обсуждаю решения синклита и их действия, — осторожно отзывается Юлия. Она ничего не скажет. Бессмысленно даже пытаться ее разговорить.

— Ладно, я поняла, — поджав губы, задумчиво киваю своим мыслям.

Достигнув верхнего пролета, мы упираемся в тяжелую железную дверь, изъеденную пятнами ржавчины. Юля уверенно толкает ее плечом, не боясь испачкать свою кристально-белую блузку. Раздается мерзкий протяжный скрежет, и мы попадаем в еще один длинный коридор, разительно отличающийся от обшарпанного технического тоннеля.

Запах сырости остается за спиной, в нос ударяют совсем другие ароматы: свежести и благовоний. Ровный свет падает на перламутровые стены, обшитые акустическими панелями, под ногами отполированный до зеркального блеска мраморный пол. Тонкие линии встроенной подсветки создают ощущение клинической стерильности.

Я делаю шаг вперед, внимательно оглядываясь по сторонам. Меня внезапно обдает жаром и бросает в пот, пульс подскакивает, сердце взрывается в груди, разгоняя кровь до неприятного звона в ушах.

Я здесь уже была.

В свой первый и единственный добровольный визит, когда Теодор пригласил меня «для разговора» в свой кабинет, который, как потом выяснилось, принадлежал не ему, а Виктории Демидовой.

Позже Саша недвусмысленно продемонстрировал свое недовольство самовольным решением Харта вторгнуться на чужую территорию, что само по себе выглядело нелогично и странно. Кабинет не был похож на музейный мемориал, законсервированный в дань памяти матери моего мужа. Помещение выглядело немного аскетичным и старомодным, но функционирующим и обжитым.

— У тебя есть предположение, зачем Александр вызвал меня именно сюда? — напряженно спрашиваю я, застыв в десяти метрах от знакомой двери кабинета.

— Он проводит здесь большую часть времени, когда приезжает в клуб, — сообщает она с осторожной нейтральностью, но её слова ничего не проясняют. Скорее подтверждают, что это место — зона моего мужа. Его личная территория. — Ну все, я свою миссию выполнила, — она разворачивается ко мне и вежливо улыбается, бегло полоснув взглядом по моей шее.

Внутри меня натягивается пружина, готовая сорваться в любой момент. Паническая дрожь проносится по взмокшей спине колючими мурашками. Мне отчаянно хочется схватить Юлю за руку и затащить с собой в кабинет, но я отчетливо понимаю, что она вряд ли сможет чем-то помочь. Да и лишний свидетель моего разговора с Сашей не нужен ни мне, ни ему.

Понятия не имею, что он задумал, заставив вырядиться в это откровенное платье и прийти сюда…, и это чертовски пугает, как и все, что в последнее время вытворяет мой муж.

— Еще увидимся. Рада была пообщаться, — с непринуждённой улыбкой прощается Юля и, обогнув меня справа, исчезает в глубине коридора.

Проводив ее взглядом, я медленно приближаюсь к дубовой двери и тянусь к латунной ручке. Пальцы трясутся так сильно, что я почти не чувствую холод металла.

Липкое тревожное чувство окутывает с головы до ног, заставляя сердце колотиться быстрее, а дыхание — сбиваться на короткие, рваные вдохи.

Заставляю себя морально собраться, отрезая лишние эмоции.

Ну что он еще мне может сделать, в конце концов?

Стиснув зубы и расправив плечи, я решительно давлю на ручку и толкаю дверь внутрь.

В кабинет сначала врывается сквозняк, а потом через порог переступаю я. Из мозаичного окна льется дневной свет, высвечивая цветными штрихами каждый сантиметр пространства. Солнечный блик бьет по глазам, размывая обстановку.

Проморгавшись, слегка прищуриваюсь, концентрируясь на деталях. Массивный стол, портрет Виктории на стене, старые часы с маятником, книжные шкафы — всё на своих местах. Отличается только энергетика, сгустившаяся и разрушительная. А еще запах. Точнее вонь. Сигаретный дым, смешиваясь с алкогольными парами и несочетающимися оттенками мужского парфюма, вызывает острое неприятие.

Мужа замечаю первым. Он словно примагничивает меня своим давящим взглядом, создавая для нас единый портал, замыкающийся на его крепкой фигуре, облаченной в строгий черный костюм.

Откинувшись в массивном кожаном кресле, Саша выглядит расслабленным и спокойным, как безоговорочный хозяин положения, полностью контролирующий происходящее. Металлические шарики на подставке ритмично раскачиваются. Их я тоже замечаю, впадая в подобие гипнотического транса. Дыхание замедляется, контуры кабинета плывут. В голове звенящая пустота.

Саша требовательным кивком просит меня приблизиться. Прикрыв за собой дверь, я без колебаний, инстинктивно шагаю вперед.

Краем зрения фиксирую два кресла напротив стола, развёрнутые ко мне высокими спинками. От осознания, что они не пустуют, на меня обрушивается обжигающая лавина смущения. Непроизвольно обхватываю себя руками, заранее защищаясь от посторонних взглядов.

Странно, но мысли убежать — нет. Хотя почему странно? У меня просто не осталось сил на этот физически затратный маневр. Энергетический запас ушел в глубокий минус.

Когда одно из кресел немного сдвигается в мою сторону, сделав разворот на тридцать градусов, я в немом изумлении узнаю отца. Вздрагиваю, затем замираю, почти не дыша. Впиваюсь ногтями с свои многострадальные плечи, прикусываю ранку на губе, слизываю выступившую каплю крови.

Меня мутит и выворачивает. Я на грани нервного истощения, но немыслимым образом умудряюсь держаться на ногах, не чувствуя ни одной мышцы в собственном теле. Я словно желе, готовое в любой момент расползтись вязкой лужицей по полу.

В глазах отца застывает шок. Он подаётся вперёд, до побелевших костяшек впиваясь пальцами в подлокотники. Ошеломлённый взгляд цепляется за следы на моей шее, соскальзывает к ключицам, к рукам, трясущимся коленям и лодыжкам. Возвращается к лицу. Громко сглатывает, лицо становится пунцовым от закипающей ярости.

Папа похож на человека, у которого вырвали сердце из груди и бросили под ноги… истекать кровью.

— Что… — хрипит он, не в состоянии сформулировать вопрос.

В его горле что-то булькает, губы беспомощно дергаются, мимика правой и левой части лица не совпадает.

— Пап, не волнуйся, пожалуйста… — дрогнувшим голосом бормочу я, всерьез опасаясь за состояние его здоровья. — Это не то, что ты думаешь… Я буду в порядке. Скоро…

— В порядке? Не то, что я думаю? — сипло переспрашивает отец, агрессивно приподнимая верхнюю губу. Челюсть тяжелеет, зрачки расширятся, заполняя светлую радужку.

Второе кресло резко вращается в мою сторону.

Харт.

Черт, только его тут не хватало.

Потрясение на его лице вызывает безотчетную злость. Я рефлекторно принимаю защитную позу, всем видом показывая, что не нуждаюсь в его сочувствии и каких-либо комментариях.

— Ни хрена себе! — восклицает он, выронив тлеющую сигарету из пальцев. — Что он с тобой сделал? — уголки тонких губ поджимаются, пока его взгляд медленно скользит по открытым участкам моего тела, пристально оценивая каждую отметину.

— Сукин сын! — яростный вопль отца гремит на весь кабинет, когда он поворачивает голову к столу, за которым невозмутимо восседает Александр, наблюдая за происходящим с отстранённым интересом. — Ты клялся мне, что никогда… Никогда, как с ними. Я верил тебе… покрывал… Ты… — папин голос внезапно глохнет, словно из его легких вдруг откачали весь кислород.

Я ошарашенно моргаю, мгновенно уловив смысл прозвучавших слов. Выходит, он знал… Отец был в курсе, где и с кем мой муж удовлетворяет свои особые пристрастия. От двойного предательства по венам растекается ядовитая боль, лишая последних крупиц самообладания, превращая в пыль шаткий фундамент под ногами.

Опор больше нет.

Ни одной.

Меня окружают лжецы и манипуляторы, уверенные в том, что имеют право распоряжаться моей жизнью, чувствами, памятью….

Они оба предатели и палачи, возомнившие себя спасателями.

Но кто спасет меня от них самих?

Как я это допустила? Когда? Почему позволила быть себе настолько слепой, управляемой, жалкой…

Ненавижу… Меня раскачивает, как хлипкую шлюпку в разгар шторма. Крушение неизбежно, и я физически ощущаю, как ледяные брызги летят в лицо, как от арктического холода немеют конечности, а в легких застревают осколки разбитого сердца.

— Прости, Олег, — склонив голову, произносит муж. Нотки сожаления в его голосе звучат, как циничная насмешка. Меня передёргивает от его лицемерия. — Ситуация вышла из-под контроля, когда я обнаружил Еву на инициации.

«Обнаружил».

Словно я — чемодан, забытый в автобусе.

Папа резко вскидывает голову, мышцы на его шее напрягаются, натягиваясь, как стальные тросы. Он подрывается из кресла, до хруста сжимая кулаки.

— Это была ошибка, Олег. Огромная ошибка с моей стороны. Я понимаю, что Ева не виновата. Кто-то подтолкнул ее и указал дорогу… — все тем же пронизанным раскаянием тоном продолжает Александр, бросая на Харта выразительный взгляд. — Он давно проявлял к Еве нездоровый интерес и даже не отрицает своих притязаний на ее счет.

— Что за бред, Демидов? — скривившись, огрызается Харт, и тоже вскакивает на ноги. От возмущения на его лице проступают красные пятна. Между бровей появляется глубокий залом.

Я в замешательстве перевожу взгляд с одного на другого, отказываясь понимать, что стоит за безумными обвинениями мужа. Тео не указывал мне никакую дорогу. Я сама не могу объяснить, что именно привело меня в тот зал, потому что единственное объяснение, которое могу дать, мягко говоря, попахивает прогрессирующей шизофренией.

Харт меня там даже не видел, был слишком увлечен процессом. Как и все остальные, кто присутствовали на так называемой «инициации» с трансовыми танцами, обнаженкой, клеймением и кровавыми ритуалами, плавно перетекшими в массовую оргию.

И насчет симпатий в мою сторону — тоже чушь собачья. Да, сделал пару комплиментов, и я замечала на себе несколько оценивающих «особенных» мужских взглядов, но… это же просто смешно. Я его практически не знаю, как и он меня. О каких притязаниях может идти речь?

Но Саша, видимо, видит ситуацию совершенно в ином, искаженном свете, или, что вероятнее, окончательно свихнулся на почве придуманной с потолка ревности. Только вот… мой муж и ревность? Он, конечно, жуткий собственник, но конкретно в ревности уличен не был ни разу.

— Ты сам сказал: пусть заранее готовится к тому, что ее ждет, — Саша продолжает продавливать свою нелепую позицию, приводя откровенно «мутные» аргументы. — Или это не твои слова, и я снова все исказил и вырвал из контекста?

— Именно! — с напором бросает Тео. — Ты это только что придумал. Я не видел Еву почти двадцать лет!

— Но ты следил за ней. За нами, — бесстрастно выдает Александр. На его лице ни капли сомнений, что заставляет меня невольно задуматься… о его мотивах. Не Тео, а моего мужа. Он ведет какую-то игру, но я пока не понимаю ее правил…

— По приказу синклита! — выплевывает Харт. — И ты об этом прекрасно знал. С чего вдруг такая истерика?

Отец не говорит ни слова, и судя по тому, как напряглись его плечи, его совершенно не волнует агрессивная склока двух мужчин. Точнее агрессирует только один из них, а второй, сохраняя абсолютное самообладание, словно специально выводит оппонента из себя. Он это умеет, как никто другой.

Я лихорадочно перевариваю услышанное, цепляясь взглядом за блеснувший на полу острый предмет, выглядывающий из-под раскиданных по паркету писем. Внутри что-то тревожно обрывается, но я не успеваю даже мысленно сформулировать, что именно меня так напрягло…

Всего мгновенье, какие-то жалкие пара секунд, и ситуация из абсурдной переходит в статус смертельно опасной.

Папа рывком подаётся вперед и подхватывает с пола узкий длинный нож для писем. Сжав его в руке, он резко выпрямляется и делает шаг в сторону стола. Вся поза кричит об угрозе и намерении убивать. Жестоко и беспощадно.

— Я давно должен был это сделать, — страшным глухим голосом произносит отец. — Ты подвел меня, мальчик. И ее… ее тоже. Мне не стоило за тобой убирать. Харт прав — все из-за тебя. Ты позволил ему притащить Еву сюда… Она здесь — только из-за тебя. И ты посмел… — он издает гортанный рык и начинает медленно огибать стол.

Меня пронзает леденящий ужас, погружающий мой разум в глубокий шок.

Я не узнаю его. Не узнаю собственного отца. Он безобидный, мягкий, неконфликтный. Он никогда бы не причинил никому вред. Я уверенна в этом… Была. Но сейчас передо мной словно чужой человек, который способен на все в стремлении защитить своего ребенка.

— Папа, стой! Не надо! — я инстинктивно бросаюсь вперёд.

Но меня вдруг откидывает назад. Стальные пальцы Харта смыкаются на моем запястье, надавливая на свежие раны. От вспышки острой боли я почти слепну, с губ срывается хриплый скулящий крик.

— Не мешай. Твой отец имеет право на месть, — цедит он сквозь зубы и грубо разворачивает меня вокруг своей оси, блокируя собой обзор, не позволяя мне смотреть… — Я позабочусь о тебе, Ева. Лучше, чем он, — с кривой улыбкой бросает мне в лицо Харт. — Мы примем тебя со всеми почестями, — его мерзкий похотливый взгляд опускается в вырез на моем платье, и меня передергивает от отвращения. — Особенно я. Тебе понравится. Вот увидишь.

— Отвали, ублюдок, — надрывно кричу, пытаясь вырваться из его железной хватки, но он намерено сильно сжимает пальцы поверх взбухших отметин на моих руках.

Невыносимая боль прошивает насквозь, ноги подкашиваются, и отчаянно застонав, я начинаю оседать на пол, едва не теряя сознание. Харт мерзко смеется, дергая меня за запястья вверх. Из моих глаз сыплются искры, солёные слёзы обжигают кожу щек. Мир перед глазами плывёт, как растекающиеся чернила на промокшей бумаге.

Я замираю, заметив за его спиной надвигающую тень, и только потом слышу шаги, гулко разбивающиеся о паркет. Быстрые, уверенные, злые.

Харт не успевает даже повернуться.

Он дёргается в сторону, как если бы кто-то резко толкнул его в бок, хватка на моих запястьях ослабевает, мужские пальцы соскальзывают. Я падаю на пол, врезаясь коленями пол.

— Твою… — начинает было хрипеть Харт, но фраза обрывается, превращаясь в влажное, урчащее бульканье.

Отец.

Он почти вплотную стоит за спиной Харта, одной рукой удерживая его за воротник, а другой совершая резкое, короткое движение под углом. Блеснувшее лезвие вонзается в горло, вспарывая кожу и артерии, из которых густым потоком брызжет кровь. Несколько капель попадает мне на лицо. Я вздрагиваю, машинально стираю её с губ, чувствуя солёный металлический привкус. Истошно закричав, зажимаю трясущимися ладонями рот и отползаю назад, с ужасом наблюдая, как папа вытаскивает нож и вонзает снова. По самую рукоять.

Хруст шейных позвонков смешивается с утробным рычанием отца и предсмертными хрипами Харта. Теодор бессильно заваливается на спину, пытается повернуть голову, но мышцы уже не слушаются. Рот приоткрыт, зубы в крови, глаза ещё открыты — но в них уже нет ни ярости, ни высокомерия. Только пустота.

Отец снова бьёт. На этот раз — ниже, как мясник, точно знающий, куда наносить последний удар. Кровь хлещет сильнее, расползаясь маслянистой лужей по полу.

— Ты… сдохнешь… первым… — выдыхает отец, но это уже не угроза. Это приведенный в действие приговор.

Я не слышу собственного дыхания. Я не слышу ничего. Только далёкое, мерное тиканье старинных часов и монотонное постукивание металлических шариков на столе.

— Что ты наделал, папа, — всхлипываю я, убрав окровавленные руки от лица. — Что же ты наделал… Зачем?

Голос мой ломается, превращаясь в глухой стон. Тело сотрясает крупная дрожь, такая сильная, что зубы начинают выбивать дробь. Не могу поверить, что происходящее не страшный сон. Разум отрицает чудовищную действительность, но густой запах смерти слишком реален, чтобы надеяться на спасительное пробуждение.

Папа не смотрит на меня, взгляд полностью расфокусирован. Возвышаясь над телом Харта, он тяжело и надрывно дышит, словно только что вынырнул из ледяной воды. На лице застыл свирепый оскал, в горящих глазах — безумное удовлетворение. Одежда и руки залиты кровью, пальцы по-прежнему крепко сжимают нож. Каждая мышца напряжена и готова к новому броску.

Он не закончил…

И это осознание вызывает очередной адреналиновый взрыв, запустивший резервный источник сил. Я быстро поднимаюсь на ноги и осторожно приближаюсь. О том, что папа может наброситься и на меня, стараюсь не думать. Действую на инстинктах.

— Папа, пожалуйста, отдай мне нож, — отчаянно умоляю я, протягивая руку. — Прошу тебя… хватит. Ты пугаешь меня.

— Ты не понимаешь… — хриплым неузнаваемым голосом отвечает отец. — Мне больше нечего терять. — мотнув головой, он отступает назад. — Я уничтожу их всех. Все их логово. Иначе они не отпустят тебя. Я должен, Ева… — в его глазах мелькает смертельная усталость. — Прости меня, милая.

Папа нежно, как раньше, касается моей щеки окровавленными пальцами и решительно разворачивается.

Мой взгляд мечется в сторону мужа, все так же восседающего в своем кресле. Поза расслабленная, руки спокойно лежат на подлокотниках. Ни единого признака паники или страха. В черных глазах полный штиль, выражение лица безучастное, губы плотно сжаты.

— Саша, сделай что-нибудь! Ты же можешь! — с моих губ слетает мучительная мольба. — Почему ты ни черта не делаешь?

Александр чуть наклоняет голову, устремив сосредоточенный, почти хирургический взгляд на моего отца, вплотную приблизившегося к столу. Метнувшись следом, я пытаюсь его удержать, вцепившись пальцами в пиджак на его спине, но папа отбрасывает меня с силой, которую я никогда в нем не замечала.

— Ты ведь видишь, что он не в себе! — снова взываю к Сашиному здравому смыслу. К его профессионализму. Если кто и способен убедить папу бросить нож, то только он.

— Олег, — я вздрагиваю, услышав наконец глубокий, обволакивающий голос мужа. — Ева напугана, она просит тебя остановиться. Ей очень страшно, Олег. Намного страшнее, чем двадцать лет назад, — слова звучат бескомпромиссно и уверенно, но при этом не пытаются продавить. — Ты же не хочешь, чтобы она снова сломалась? Кто поможет ей потом? Кто защитит?

Слова попадают в цель. Папа замирает. Мышцы на его спине каменеют.

— Харт был подонком и переступил черту, — продолжает Саша мягким, пронизанным пониманием тоном. — Ты его наказал, и я не осуждаю тебя за это. Она тоже простит. Со временем… Примет и простит, но подумай, как Ева будет жить дальше, если ты убьёшь меня на ее глазах? Моя смерть ничего не решит. Ева останется здесь. С ними. Одна.

Я вижу, как рука отца с зажатым в пальцах оружием начинает мелко дрожать. Чувствую его внутреннюю борьбу и почти не дышу, мысленно умоляя папу отступить, прекратить этот бесконечный кошмар.

— Олег. Посмотри на неё. Посмотри, как ей больно. Она нуждается в тебе сейчас больше, чем когда-либо. Не в убийце. В отце, — Саша медленно поднимается из кресла и, обогнув стол, бесстрашно сокращает разделяющее их расстояние. — Ты еще можешь все исправить. Прими верное решение, а я обещаю, что Ева покинет это место абсолютно свободной. От всех нас.

— Как я могу верить твоим обещаниям, если ты ни одно не сдержал? — презрительно бросает отец, сдавливая рукоятку узкого ножа, но в его голосе уже нет прежней звериной ярости. — Ты сделал с ней то же, что и с остальными, — потерянно хрипит он.

— Так было нужно, — спокойно отвечает Саша. — Иначе ты бы не признался.

Папа рвано втягивает воздух.

— В чём… признался?

Несколько бесконечно долгих секунд они смотрят друг другу в глаза, а я медленно умираю от неизвестности. В голове гудят страшные, чудовищные мысли, поток которых уже не остановить.

— В том, что убирал за мной.

Мир рушится.

Не трещит — осыпается, как сгнившие перекрытия.

— Ты убил всех этих женщин.

Папа судорожно выдыхает. Молчит.

— Ты сделал это ради неё. Чтобы она не узнала. Чтобы не прожила ту же боль, что и ты.

Отец дергается всем телом, отступает, нож выскальзывает из руки, ударяясь о пол с коротким металлическим лязгом. У меня перехватывает дыхание. Слёзы сами катятся по щекам, горячие, как кипяток.

— Ева уйдет отсюда и проживет долгую счастливую жизнь. Без меня. Без клуба. Даю слово, — клятва из уст мужа звучит так уверенно, что даже у меня не возникает сомнений, что это обещание он выполнит.

Папа шумно втягивает воздух и оглядывается через плечо. Его взгляд встречается с моим, и меня пронзает всепоглощающее чувство падения. В его глазах нет ярости. Нет ненависти. Там… стыд. И ужас. И смирение.

— Ты правда это сделаешь? — обреченно хрипит отец, отворачиваясь от меня.

— Все уже решено, — утвердительно кивает Александр.

Папа судорожно выдыхает, выпуская наружу скопившееся напряжение, агонию и боль. Его плечи опускаются, теряя форму, руки безвольно повисают вдоль тела. Я шокировано цепенею, когда он вдруг падает на колени, упираясь лбом в идеально отглаженную брючину моего мужа. Из его груди вырывается какой-то жалкий, сухой всхлип. А затем, захлебываясь от рыданий, отец в каком-то отчаянном порыве хватает Сашину руку и прижимает к губам, как святыню…, целуя костяшки пальцев, оставляя на коже кровавые мазки вперемешку со слезами.

— Я приму всё… — выдавливает он. — Всё… что заслужил. Только… спаси её…

Не дышу. Не могу сдвинуться с места, внутри меня все дребезжит и ломается, ноги словно вросли в пол. Мой отец — тот, кто всю жизнь боялся поднять голос даже на меня — несколько минут назад перерезал горло Теодору Харту и не отрицал, что убил четырех женщин, а теперь стоит на коленях перед Сашей, как перед судьёй, от которого зависит судьба мира. Мой разум расщепляется на атомы, в груди разверзается черная дыра, засасывающая все звуки, мысли и эмоции.

Сквозь размытую пелену слез я отрешенно наблюдаю, как Александр изучающе смотрит на него сверху вниз. Затем медленно кладёт ладонь ему на голову, губы растягиваются в теплой понимающей улыбке.

— Не бойся, — мягко произносит Саша. — Я позабочусь о тебе.

Папа кивает, обеими руками сжимая его ладонь, словно за единственную опору, оставшуюся у него в этой жизни.

— Ты не сядешь в тюрьму, — добавляет муж. — Тебя направят в судебно-психиатрическую клинику. Меня назначат твоим лечащим врачом. Все будет хорошо, Олег. Там ты будешь в безопасности.

— А Ева? — отец запрокидывает голову, в его голосе звенит боль.

— С этой минуты она свободна, — отчетливо произносит Саша. — Благодаря тебе. Ты спас ее, Олег.

— Спасибо… — сипло шепчет папа. — Господи… спасибо…

Дверь кабинета внезапно распахивается, впуская внутрь двух крупных мужчины в белых халатах. Я заторможено моргаю, глядя, как они бережно берут отца под руки и поднимают на ноги.

Он не сопротивляется, покорно позволяя им выполнять свою работу. Когда санитары выводят его из кабинета, отец успевает бросить на меня последний взгляд. Прощальный взгляд, наполненный отчаянной надеждой, горьким сожалением и мольбой о прощении.

Сердце обрывается, и я машинально шагаю вперед, но Александр останавливает меня, осторожно взяв за локоть.

Дверь закрывается с глухим хлопком. Тишина оглушает, давит на барабанные перепонки, выворачивает душу наизнанку. Внутри только я, Саша и остывающий труп, под которым расползается густая алая лужа.

Зловонное дыхание смерти пропитало воздух. Все, как тогда… почти, и в то же время совершенно иначе. Сегодня кровь не на наших руках, но я все равно ощущаю себя убийцей, не уверена, что это когда-нибудь пройдет.

— Я же говорил, — ласково шепчет муж, заключая меня в свои объятия, — убийца проявится сам.

Некоторое время назад

— Ты испытываешь наше терпение, Александр. Ты же не забыл условия, по которым мы согласились избавить тебя от проблем и длительного тюремного срока?

— Прошло двадцать лет. Я давно бы отсидел и вышел.

— Но какой бы была твоя жизнь? Подумай об этом.

— Считаете, я не думал?

— Мало думал, Саша. Мало. Подумай еще. Хранитель Изъяна не может находиться вне нашего сообщества. У тебя есть полгода, чтобы принять верное решение. Поверь, нам очень импонируешь и ты, и твоя очаровательная супруга. Не вынуждай нас причинять ей боль и не пытайся бежать. Мы все равно достанем.

— Что я могу предложить взамен за небольшое исключение?

— Хочешь отпустить Еву на свободу?

— Да.

— Что ж, очень своевременное предложение. Мы готовы пойти навстречу. Нам не нравится затянувшаяся ситуация с убийцей наших глашатаев. Вычисли его и отдай нам. Будем считать это гарантом нашего плодотворного и многолетнего сотрудничества.

— Это все?

— Нет…. Архитектор Симметрии. Его кандидатура нас больше не устраивает.