Изъян

Глава 7

С трудом втиснув свой автомобиль между громоздким "Паджеро" и вытянутым "Ниссаном", я осторожно покидаю салон, стараясь не задеть дверцей соседний автомобиль. С парковочными местами в папином дворе всегда было туго, но в последние годы ситуация ухудшилась в разы. Иногда приходится ставить машину чуть ли не в соседнем квартале. Сегодня, слава богу, повезло. Выходной день, обеденное время — народ выспался и разъехался по своим делам.

Неторопливо двигаясь в сторону подъезда, я испытываю привычный прилив ностальгии и легкой грусти. Здесь прошли не самые худшие годы моей жизни…. Но и не самые лучшие.

Скользнув взглядом по современной благоустроенной детской площадке, я вспоминаю, каким был этот двор лет этак двадцать назад, и словно наяву слышу скрип раскачивающихся ржавых качелей, свист ветра, бьющего в лицо, и заливистый смех соседских ребятишек, оседлавших облупленные турники.

Спрятав в уголках губ улыбку, я задерживаю взгляд на кудрявой девочке, лениво покачивающейся в ротанговом коконе и неотрывно «залипающей» в свой телефон. Рядом, засев на крутящейся карусели, трое мальчишек устроили онлайн состязание в своих гаджетах. Родители детей, разместившись на лавочках, тоже поглощены своими мобильниками: кто-то слушает музыку, кто-то общается с близкими, а одна дамочка записывает видео для отца семейства, с досадой сетуя, что Ванечка «не вылезает» из телефона даже на прогулке.

Я отвожу взгляд от привычной картины и непроизвольно посматриваю на экран своего айфона, зажатого в ладони. И как раз в этот момент приходит СМС от мужа: «Освобожусь сегодня пораньше. Давай выберемся куда-нибудь? Я забронировал столик в «Савой» на шесть вечера и люкс на ночь там же.»

Ну да, конечно, он уже все решил и ставит меня перед фактом, а вопрос: «Давай выберемся куда-нибудь?» — это так, для иллюзии выбора, тонкий намек на несуществующий диалог.

Другая бы, наверное, порадовалась такой завидной инициативе — далеко не каждый муж рвется устроить жене субботний романтичный вечер с продолжением до утра. Но я немного иначе смотрю на подобные знаки внимания, а может, все-таки немного злюсь на него за утреннее бегство. В конце концов, он мог бы и предупредить, что у него появились срочные дела или очередной «тяжелый» пациент.

Раньше Александр никогда так не исчезал. Я всегда знала, куда он идет, чем будет занят, во сколько вернется. А в последние недели настолько погрязла в рабочей рутине и тайном расследовании, что не сразу заметила, что муж стал намного меньше времени проводить дома и гораздо чаще выезжать на междугородние семинары.

Полной грудью вдыхаю воздух с запахом нагретого асфальта, автомобильных выхлопов и цветущих в палисадниках флоксов. Полуденное солнце палит в полную силу, и даже не верится, что лето уже на исходе. Через неделю уже сентябрь, а я не очень жалую осень с ее проливными дождями и холодными ветрами.

Поднявшись по знакомым ступеням, нажимаю на кнопку звонка. За дверью тишина. Второй раз — реакции ноль. Нахмурившись, достаю из сумки ключ, вставляю в личину и осторожно поворачиваю. Замок поддается легко. Толкнув дверь, я аккуратно переступаю через порог.

В прихожей встречает чистота и порядок. На вешалке висят строгий пиджак, лёгкая ветровка и пальто в чехле. На полу замечаю несколько пар обуви, рядом зонтик с деревянной ручкой. В воздухе ощущается слабый запах новой мебели (папа недавно обновил обстановку в квартире) и более резкий — табака с примесью… Принюхавшись, я непроизвольно вздрагиваю, понимая, что не ошиблась. Пахнет перегаром.

Нет. Черт, только не это.

Быстро скинув туфли, первым делом прохожу на кухню, не теряя надежды, что алкогольные пары оставил после себя один из папиных друзей, но она рассеивается как дым, стоит мне заметить грязную посуду на столе, всего один стакан с остатками темной жидкости и батарею из трех пустых бутылок на полу под столом. Из-под красного вина, а не водки, но это слабое утешение.

Сердце екает в груди, по рукам и спине пробегает холодок. Охваченная дурным предчувствием, я бегу в гостиную и замираю в дверях, в ужасе глядя на небрежно развалившегося на диване отца, одетого в простую домашнюю футболку и спортивные штаны. Мертвецки пьяный, он лежит на спине, свесив вниз руку, которой, несмотря на крепкий сон, продолжает сжимать горлышко полупустой бутылки.

От его храпа дрожат стены, концентрация перегара просто зашкаливает. Зажав ладонью нос, я приближаюсь к окну и настежь распахиваю его, чтобы проветрить комнату. Упираясь ладонями в широкий подоконник, высовываюсь наружу, жадно вдыхая сравнительно свежий воздух. Теплый ветер обдувает лицо, но я так сильно дрожу, что он кажется мне ледяным.

Хочется одновременно по-детски расплакаться и яростно закричать в голос. Я словно проваливаюсь в свой старый кошмар… в те дни, когда со страхом ждала возвращения отца с работы и уже по движению ключа в замке понимала, выпил он сегодня или нет.

Нет, папа вовсе не был злым или агрессивным, приняв изрядную дозу алкоголя, скорее наоборот — становился добрее и мягче, проявлял внезапное рвение к проверке моих домашних заданий и интересовался успехами в школе. Но я-то знала, чем чреваты его пагубные пристрастия — очередным увольнением, пустым холодильником и затяжным запоем. Поэтому просила, умоляла, плакала, а он обещал…

Каждый раз обещал и все равно срывался.

С трудом взяв себя в руки, смаргиваю выступившие слезы и снова разворачиваюсь к отцу, прохожусь цепким взглядом по комнате, где так же прибрано, как и в прихожей. Не обнаружив признаков, что он уже давно прикладывается к бутылке, стремительно подхожу к дивану и начинаю трясти папу за плечо, пытаясь привести в чувство. Он несвязно мычит, выпустив из руки бутылку. Та с грохотом закатывается под диван, разливая по полу содержимое. Кислый мерзкий запах вызывает у меня тошноту.

В голове не укладывается, что человек в многолетней завязке смог выпить четыре бутылки вина. А главное, что его заставило взяться за «старое»? Не просто же так он решил напиться до отключки? Причина должна быть и очень весомая!

— Пап, проснись! — кричу я, не прекращая его тормошить. — Давай же! Это я, Ева. Открой глаза!

Бесполезно. Снова что-то промычав, отец отмахивается от меня и заваливается на бок, закрыв ладонью свое лицо. В отчаянье я глухо рычу и собираюсь пойти на кухню за ёмкостью с холодной водой, чтобы как следует его освежить, но тут мой взгляд внезапно останавливается на медном перстне, валяющемся на полу, прямо в луже разлитого бордового пойла.

На секунду застыв, в недоумении свожу брови, чувствуя, как внутри поднимается необъяснимая волна тревоги. Папа никогда не носил никаких украшений, кроме наручных часов. Он и обручальное кольцо снял сразу после маминых похорон и больше ни разу не надевал. Уверена, что не выкинул, но я понятия не имею, где он его хранит.

Наклонившись, дрогнувшими пальцами поднимаю скользкий и липкий перстень. Металл тяжёлый и неестественно холодный, словно его давно сняли с теплой руки и намеренно бросили на пол. Тусклый блеск сквозь рубиновые винные пятна наводит на мысль о старинной вещи, которая пережила не одно десятилетие. Не золото и не серебро. Скорее, какой-то сплав, похожий на тёмную бронзу с красноватым отливом.

Приблизив перстень к глазам, настороженно всматриваюсь в печать, чувствуя, как волоски на затылке становятся дыбом, а застарелые шармы начинают зудеть, вызывая острое желание их почесать.

На выпуклой поверхности кольца выгравирована змея, кусающая собственный хвост и образующая замкнутый круг, а в его центре виднеется огненная птица с распахнутыми крыльями. Феникс. Я почти физически ощущаю его жар, хотя понимаю, что это всего лишь игра света и тени. Ниже выгравированы слова: ORDO SIMETRA.

Грудь стягивает судорожный спазм, перед глазами плывут мутные пятна, а пальцы машинально сжимаются в кулак.

«Видишь? — голос Ники всплывает так отчётливо, что я почти слышу её дыхание рядом. — Уроборос. Известный и часто используемый оккультный символ. Змея, кусающая свой хвост. Это знак вечности, самоуничтожения и возрождения.»

Оцепенев и взмокнув от холодного пота, я раз за разом прокручиваю в памяти наш последний разговор, пытаясь найти объяснения очередному жуткому совпадению. Насколько высока вероятность того, что змея на папином перстне связана с выжженными татуировками на телах убитых женщин?

«Все сходится! — снова звенит в ушах возбужденный голос подруги. — Жертвы вели блоги о травмирующем опыте и избавлении от него, и у каждой был этот чертов змей на бедре.»

Феникс… Черт, это же символ возрождения? Или другими словами — «избавления»? Да? Похоже на то… Сгореть дотла и воскреснуть обновлённым, обретая второе дыхание, новую жизнь. Взмыть из пепла, как Феникс, и, расправив крылья, подняться над всем, что когда-то разрушало и камнем тянуло вниз. Если не ошибаюсь, то в мифологии этой мистической птице придавали именно такое значение.

«Намекаешь, что жертвы принадлежали к какому-то культу?» — моя память подкидывает еще одну подсказку, от которой леденеет кровь.

«И вероятно очень влиятельному культу, раз расследования убийств удерживают на тормозах.»

ORDO SIMETRA.

Словно раскалённое клеймо, эти буквы буквально впиваются в сознание. Пальцы рефлекторно разжимаются, и я чуть не роняю проклятый перстень.

Боже… кажется, теперь я знаю название культа. А в том, что это культ, сомнений практически не осталось.

Перстни. Символика. Ритуальные убийства. Всё складывается в единую, чудовищную картину. Мысли несутся вскачь, взрывая мозг и оставляя после себя только гул и обжигающий холод под рёбрами. Парализующий страх сковывает мышцы, дыхание рвётся на короткие судорожные всхлипы.

«Твой Демидов тоже зарегистрирован на форуме «Живые границы»… Я даже отца твоего нашла…»

В немом ужасе распахиваю глаза, уставившись на отца так, словно вижу его впервые. Что он делал на том чертовом форуме? Неужели как-то связан с этими ублюдками?

Нет. Чушь. Этого просто не может быть. Папа — человек простой, приземленный и никогда не увлекался конспирологией и эзотерикой.

Но тогда откуда это кольцо?

Пытаясь успокоиться, я бегло обвожу взглядом комнату, цепляясь за привычные детали: аккуратно расставленные книги на полке, новый диван, фотографии в рамках. Всё такое домашнее, обыденное, родное…

«Может, это подарок? Или сувенир?» — пытаюсь найти рациональное объяснение, но тут же отбрасываю прочь.

Кто мог преподнести папе подобный презент? Подрядчик или партнер по бизнесу? Клиент?

Смешно… И горько. А еще страшно. Чертовски страшно, потому что в памяти всплывает внезапный визит отца в то утро, когда я узнала о гибели Ники и Сергея.

Зачем он на самом деле тогда пришел?

Стоп! А Александр? Если отец замешан во всем этом кошмаре, то Саша наверняка в курсе… или нет? Эта мысль обрушивается на меня ледяным водопадом. Они ведь с самого начала наших отношений нашли общий язык. Папа буквально боготворит моего мужа, прислушивается к его мнению, часто обращается за советом.

Может, я действительно что-то упустила?

Нет. Я, наверное, схожу с ума. Смешиваю случайные факты в один чудовищно-бредовый винегрет. Переставляю пазлы так, как подсказывает воспалённое воображение. Но если подумать здраво и рационально… Ну какой из папы сектант? Нелепость какая-то.

В институте на курсе по нетрадиционным деструктивным религиозным движениям нас учили, что одна из первых задач таких структур — изолировать человека от семьи и привычного окружения, чтобы никто не мешал промывать ему мозги и контролировать каждый шаг. А папа никогда не отталкивал меня, наоборот, всегда стремился поддерживать и укреплять семейные связи, что никак не вяжется с образом адепта.

Но всё равно слишком много совпадений. Слишком много чужих голосов в моей голове и слишком мало реальных ответов. Если я сейчас разбужу отца и устрою ему допрос, то в лучшем случае он решит, что его дочь окончательно свихнулась после гибели Ники, в худшем… если папа и правда что-то знает, он никогда не скажет.

То же самое с Александром. Даже если мой муж замешан, он умнее и опытнее меня в тысячу раз, а значит, я слова из него не вытяну. Он привык видеть чужие слабости, препарировать их так же хладнокровно и точно, как хирург извлекает злокачественную опухоль, возвращая пациенту надежду на исцеление. Александр — востребованный и уважаемый психиатр, которому доверяют тысячи пациентов. И поверить, что этот человек способен быть частью культа, замешанного в убийствах женщин? Немыслимо. Просто абсурд.

Решение приходит само: забрать кольцо и уйти, словно меня здесь и не было. Никто ничего не должен заметить. Пока я сама не пойму, что это всё значит, открываться нельзя. Ни отцу, ни мужу.

Я бросаю последний взгляд на спящего отца, и, стиснув зубы, прячу перстень в сумочку, отчетливо понимая, что промолчать придется не только об этой жуткой находке. Я не смогу спросить, почему после стольких лет он снова схватился за бутылку.

С тяжёлым сердцем покидаю квартиру. Каждый шаг даётся с неимоверным трудом, тревога железным обручем сжимает грудь, по телу бежит нервная дрожь, а мысли… мысли сжирают заживо, заставляя сомневаться во всем, что всего час назад казалось прочным и незыблемым.

За спиной тихо захлопывается дверь, и вместе с этим звуком будто гаснет целая эпоха моей жизни. А впереди остаётся лишь гулкая пустота и тайна, которая теперь принадлежит только мне.

Сбежав по лестницам, я как ошпаренная выскакиваю из подъезда и на негнущихся ногах плетусь к припаркованной машине. Плюхнувшись на водительское сиденье, я несколько минут загнанно дышу, глядя в одну точку. Виски сдавливает болью, в ушах пульсирует кровь, губы кривятся в истеричной усмешке.

Что, черт возьми, мне со всем этим делать?

Как вести себя дальше?

У нас же с Сашей романтический вечер в ресторане, а потом еще и ночь в отеле, а он не слепой и не дурак. Сразу догадается, что со мной что-то не так, начнет выпытывать, задавать вопросы… Александр всегда безошибочно считывает мое состояние, даже если я изо всех сил стараюсь «держать лицо».

Смахнув соленые капли с щек, я завожу двигатель и, взглянув в зеркало, собираюсь выехать с парковки, но резко замираю. Из отражения на меня с укором смотрят голубые глаза, полуприкрытые светлой челкой. Пальцы судорожно впиваются в руль, все волоски на теле встают дыбом. Я безуспешно пытаюсь сделать вдох и закашливаюсь от едкого дыма, наполнившего салон иномарки.

Илья…

После гибели Ники он стал появляться чаще… в самые неожиданные моменты и независимо от времени суток. Его тень преследует меня в офисе, дома и даже в метро. Неважно, есть кто-то рядом или нет, он просто возникает из ниоткуда и молча смотрит, словно умоляя о чем-то, а потом так же внезапно исчезает.

— Что ты хочешь от меня? — хриплю я, не узнав собственный голос. — Скажи мне! Помоги понять!

Он медленно качает головой, приоткрывая бледные губы. Сквозь трещины на детском лице вырываются языки пламени, постепенно охватывая весь его силуэт. По салону разносится тихий мучительный стон, заставляя меня оцепенеть от ужаса, а потом все исчезает.

Ужин с мужем проходит на удивление гладко, несмотря на то что я умудрилась опоздать на десять минут. Я говорила, что Александр жуткий чистоплюй и педант? Добавьте к этому списку еще и дотошную пунктуальность, которой я, увы, не отличаюсь. Но сегодня он или сделал вид, что не заметил, или действительно забыл взглянуть на часы, когда я вошла в зал ресторана.

К тому моменту, как я заняла свое место, официанты уже подавали сделанный мужем заказ и разливали в бокалы вино. Мои вкусовые предпочтения ему прекрасно известны, но я бы все равно хотела иметь право выбора хотя бы в мелочах.

Сделав мне дежурный комплимент, Саша окинул оценивающим взглядом мое серебристое коктейльное платье со скромным декольте и благосклонно кивнул. Приободренная его реакцией на мой тщательно подобранный образ, я машинально расправила плечи и незаметно выдохнула.

К совместным выходам «в люди» я всегда готовлюсь с особой щепетильностью, продумывая каждую деталь: от фасона платья до оттенка помады и цвета лака на ногтях. Каждый раз волнуюсь, но, кажется, зря. Даже в самых роскошных и фешенебельных местах Александр умудряется выбрать столик в некотором отдалении от остальных, чтобы сохранить ощущение уединения. Это его фирменный стиль — создавать вокруг нас пространство, где нет никого и ничего лишнего. И что удивительно, мы ещё ни разу не встречали его знакомых, коллег или пациентов. Это немного странно, учитывая его известность в профессиональных кругах.

Ника неоднократно подмечала, что в интервью и на многочисленных пабликах Саша никогда не распространяется о личном. В сети нет наших совместных фотографий, хотя он и не скрывает, что женат. Просто «жену не светит», как выражалась подруга. Мне никогда не приходило в голову, что он намеренно меня прячет или стесняется, но ее слова всё равно немного царапали. Скорее всего, Александр действительно оберегает меня от своей публичности. Да и я сама не выношу повышенного внимания к своей персоне. В обратном случае его точно было бы не избежать.

Не зря же говорят, что счастье любит тишину. Пусть так и остаётся. Мне вполне достаточно галереи совместных снимков в нашей квартире, где каждая фотография не для чужих глаз, а только для нас двоих.

И всё же иногда я ловлю себя на мысли, что отсутствие общего круга друзей — это тревожный признак. Мы живём в тщательно выстроенном коконе, куда не допускаются посторонние. У нас не бывает шумных вечеринок, веселых компаний, случайных визитов. Я не знакома с его коллегами, помимо пиар-менеджера и секретаря. Он с трудом терпит моих приятельниц с работы.

Наши миры существуют рядом, но не пересекаются. Порой это кажется идеальной защитой, а иногда слишком плотной завесой, за которой прячется нечто большее, чем просто желание уединиться. Я не знаю, что правильнее: радоваться этому спокойствию или настороженно вслушиваться в тишину, в которой может скрываться не только счастье.

Саша уверенно ведёт разговор, задавая тон вечеру. Он делится впечатлениями о конференции, пересказывает парочку свежих клинических случаев, упоминает фамилии, известные лишь ему, отточенным жестом поправляет манжет рубашки, словно проверяя на месте ли запонки.

Выглядит как всегда безупречно. Стильный стального цвета костюм, графитовая рубашка и черный, идеально завязанный галстук. Обаятельная улыбка не сходит с его губ, но между бровей то и дело появляется напряжённый залом, говорящий об усталости или тщательно скрываемой нервозности. Я отлично понимаю, что работа высасывает из него максимум энергии и сил, хотя сторонний человек вряд ли бы заметил в его жестах и движениях едва уловимые маркеры напряжения. Но я его жена и тоже умею чувствовать и считывать невербальные сигналы.

Кивая в нужных местах, я рассеянно осматриваю зал. Мраморный пол мягко поблёскивает в свете хрустальных люстр, отражая блики так, будто каждый шаг гостей ресторана оставляет за собой мерцающий след. Вдоль стен тянутся высокие венецианские зеркала в тяжёлых золочёных рамах, и в их глубине множатся силуэты женщин в дорогих платьях, мужчин в идеально сидящих костюмах и официантов с подносами, беззвучно скользящих между столиками.

В центре умиротворяюще журчит мраморный фонтан с амурами, сливаясь с музыкой, доносящейся со сцены, где пианист и скрипачка играют неспешный джаз, их дуэт растворяется в гуле голосов. Всё чинно, красиво и немного вычурно, но мне нравится. И декорации, и обслуживание, и изысканное вино, притупляющее страхи и сомнения. Алкоголь не лучший способ расслабиться, но в моей плачевной ситуации легкое опьянение — единственное, что помогает не сойти с ума от терзающих меня мыслей.

Я делаю маленький глоток, ощущая теплую волну, зарождающуюся в пищеводе и расходящуюся по всему телу. Саша внимательно смотрит на меня, чуть прищурив глаза, и внезапно предлагает сбежать.

— Серьёзно? Сейчас? — я удивленно приподнимаю брови. — А как же десерт? — пытаюсь пошутить, но на самом деле я не доела даже свой любимый салат с креветками и рукколой, не говоря уже о горячем блюде.

— Прогуляемся немного, — муж с обольстительной улыбкой пожимает плечами. — А потом вернемся, поднимемся в номер, и ты закажешь себе все, что захочешь.

— Звучит заманчиво, — я согласно киваю, чувствуя некоторое облегчение от того, что официальная часть вечера подошла к концу.

Через несколько минут официант приносит счёт, который муж быстро оплачивает, оставив щедрые чаевые. Мы неторопливо выходим из зала, и за нашими спинами остаётся приглушённый звон бокалов, журчание фонтана и мягкие ноты джаза.

Снаружи нас сразу накрывают ночная прохлада и многоголосый шум столицы. Дорогие машины плавно скользят по Тверской, ослепляя белыми всполохами фар. Многочисленные такси приветливо мигают жёлтыми огоньками, периодически притормаживая у тротуара на тот случай, если мы передумаем идти пешком.

Даже в ночное время в центре Москвы практически не бывает тихо и малолюдно, но я почти не замечаю обгоняющих нас москвичей и неспешно прогуливающихся туристов, снимающих на телефон памятники архитектуры и впечатляющие виды, ну, и разумеется, себя любимых.

В многомиллионном мегаполисе к толпам привыкаешь с детства, учишься двигаться сквозь них так, чтобы никто не задевал твоего пространства, и одновременно ощущаешь себя частью этой безостановочной реки людей. Шум и суета превращаются в привычный фон, в живое дыхание города, которое чувствуешь даже сквозь слой стекла и бетона.

Я непроизвольно вздрагиваю, когда Саша накидывает на мои плечи свой пиджак.

— Замерзла? — заботливо спрашивает он, обнимая меня одной рукой.

— Уже нет. Спасибо, — мягко благодарю я, мгновенно согреваясь.

— Ты сегодня непривычно тихая, — поцеловав меня в макушку, мягко замечает муж. — За ужином говорил я один, но не уверен, что ты хоть что-то услышала. Поделишься, какие мысли тебе не дают покоя?

— Никакие, Саш. Тебе показалось, — с рассеянной улыбкой отзываюсь я. — Просто нет настроения болтать. Можно я сегодня побуду в роли слушателя?

— Нельзя, — со смешком бросает он. — Я вытащил тебя из дома, чтобы сменить обстановку и пообщаться. Что ты решила насчет отпуска? — Саша резко меняет тему, сбивая меня с толку.

— Мы же ничего такого не планировали. — осторожно начинаю я. — У меня отпуск только через три месяца, а у тебя плотный график.

— Все решаемо, Ев. Было бы желание.

— Я думаю, что сейчас не лучшее время.

— А я думаю, что тебе нужен отдых, — в своей привычной манере настаивает Александр. Я раздраженно поджимаю губы, радуясь тому, что он не видит мое лицо. — Ты не справляешься и закрываешься от меня. Я же вижу. Прошел месяц, Ева. Целый месяц, а это достаточный срок, чтобы принять случившееся с Никой.

— Я так не считаю, Саш, — возражаю я. — Мне больно, я скороблю, но понимаю, что жизнь продолжается, и не собираюсь тонуть в депрессии.

— Ева… — остановившись, муж разворачивает меня к себе и заглядывает в глаза. — Когда ты нормально спала в последний раз?

От его цепкого пристального взгляда сбивается дыхание и потеют ладони. Началось, блин… Похоже, отведенный мужем период для самостоятельного исцеления подошел к концу. Сейчас он включит профессионала и начнет меня «лечить» и ставить диагнозы.

— Я сплю, Саш, — выдыхаю, не выдержав затянувшейся паузы. — С перебоями, но сплю.

— Тебя мучают кошмары? — поубавив нажим, мягко интересуется он.

Я отвожу взгляд, стараясь не моргать слишком быстро.

— Со мной всё в порядке.

— Ты ведь знаешь, что бессонница и посттравматические реакции могут закрепиться, если их игнорировать. — Он произносит это тоном лектора, и мне становится не по себе. — Ева, ты моя жена. Я не собираюсь наблюдать со стороны, как ты себя изводишь.

Слова застревают у меня в горле. С одной стороны — он прав, с другой — я ненавижу, когда он говорит со мной, как с очередной пациенткой с поехавшей кукушкой.

Черт, а ведь глупо отрицать, что я не такая, учитывая участившиеся случаи галлюцинаций.

Интересно, что бы Саша сказал, узнав, что я иногда вижу призраков? Точнее, одного призрака — его погибшего при пожаре младшего брата. Страшно представить, какой была бы реакция на подобное признание… И последствия мне бы точно не понравились.

Я с усилием улыбаюсь, пытаясь разрядить обстановку:

— Надеюсь, ты не собираешься выписать мне рецепт на парочку психотропных препаратов?

— А может, и стоит, — сухо отвечает он, и меня бросает в дрожь от осознания, что он говорит это не в шутку. — Короткий курс снотворных, чтобы сбить бессонницу, и мягкие средства от тревоги тебе бы не помешали, — «добивает» мой любимый психиатр.

— Не нагнетай, ладно? Можно подумать, у тебя никогда не бывает кошмаров. Плохие сны снятся всем. Это не диагноз.

— Значит, ты не отрицаешь, — «подлавливает» Александр. — И какого рода кошмары не дают тебе спать?

Нахмурившись, я красноречиво смотрю на поток прохожих, огибающих нас со всех сторон, бросающих любопытные взгляды на застывшую на тротуаре парочку.

— Не находишь, что это не лучшее место для откровений?

Понимающе хмыкнув, Саша обнимает меня за талию и подталкивает вперед. Мы снова неспешно бредем вдоль шумной трассы. Дав мне короткую передышку, он какое-то время молчит. Но я знаю, что отсутствие новых неудобных вопросов — это тоже часть его тактики. Он терпеливо выжидает, когда я соберусь с мыслями и заговорю сама.

— Мне часто снится Илья, — спустя несколько минут тишины я все-таки сдаюсь, но не выдаю всей правды, а лишь мизерную ее часть. — И тот пожар… Хотя, наверное, было бы логичнее, если бы снилась Ника.

— Это не так, — спокойно возражает Александр. Его рука соскальзывает с моей талии, и он мягко сжимает мои пальцы. — Подсознание редко выбирает актуальные события. Оно вытаскивает на поверхность самые глубокие и болезненные воспоминания, те, что стали первопричиной твоей уязвимости. Пожар был для тебя первой травмой, которая практически зажила, но след все равно остался. Новая боль запустила старую, словно надавив на давний шрам.

— Ты прав. Я постоянно думаю о том, что тогда произошло. Прокручиваю в голове воспоминания…

— Зачем? — резко спрашивает он.

— Чтобы понять, — с нажимом отвечаю я. — Почему выжила я, а не он. Меня вообще там не должно было быть. Если бы папа не напился, мы бы уехали домой и, возможно, ты успел бы его спасти.

— Слишком много «бы», Ева, — шумно выдыхает он. — Нельзя переписать прошлое только потому, что в твоей голове возникают альтернативные версии случившихся событий. Наша жизнь соткана из случайностей. Иногда трагических, но от этого никто не застрахован.

— Согласна, — нерешительно киваю я. — Но дело в другом. Я помню не все. Фрагментами… И не надо мне читать лекцию про защитные механизмы детской психики. Мы все это проходили, и повторяться смысла нет.

— Что именно ты хотела бы вспомнить? — прямо спрашивает Александр.

— Ты рассказывал, что был во дворе, когда начался пожар…

— Да, я курил. Потом увидел огонь и бросился внутрь, чтобы разбудить родителей и брата, но наткнулся на тебя. А когда вынес из дома, вернуться назад мне не дали подоспевшие пожарные, — коротко озвучивает он известную мне версию, которая, к сожалению, не перекрывает имеющиеся пробелы.

— Последнее, что я помню — как мы с Ильей играли в его спальне, а потом… потом белое пятно…, — сбивчиво повторяю то, что уже не раз рассказывала мужу. — Затем я вдруг проснулась в незнакомой комнате. Мне стало страшно, и я выбежала в коридор, где столкнулась с Ильей. Он говорил о каких-то монстрах, от которых нам нужно спрятаться. Я не поверила, но перед тем, как Илья затолкнул меня в подсобку и убежал, услышала голоса…

— Там никого не было, Ева. — твердым тоном отрезает Александр, крепко переплетая наши пальцы. — Вы были детьми, напуганными маленькими детьми.

— Но я слышала их, Саш, — упрямо шепчу я. — И Илья тоже. Я вижу его лицо каждый раз, когда закрываю глаза. Он был в ужасе. Такое невозможно придумать.

— Память устроена сложнее, чем тебе кажется, — качнув головой, спокойно произносит муж.

Слишком спокойно, учитывая, что речь идет и о его трагедии тоже. Он, черт возьми, потерял семью, но рассуждает об этом с таким отстраненным хладнокровием, словно мы говорим о совершенно чужих ему людях.

— В состоянии сильного стресса мозг способен дорисовывать детали, — тем временем продолжает муж, — подменять пустоты выдумками…

— Да, я не спорю, — перебиваю на эмоциях. — И допускаю, что мне все это привиделось, но почему я не помню, что происходило между играми в детской Ильи и моим пробуждением глубокой ночью в незнакомой комнате? В тот временной промежуток у меня не было никакого стресса.

Вскинув голову, я требовательно смотрю в его лицо. Александр чуть прищуривается, взгляд становится колючим.

— А ты помнишь поминутно все, что происходило в тот день до того, как Илья позвал тебя в детскую? Помнишь, во сколько проснулась, что ела на завтрак? Помнишь, о чем говорила с отцом в машине, когда вы ехали к нам?

Я застываю, растерявшись. Воспоминания рассыпаются, словно бусы с оборванной нити, оставляя многочисленные пустоты.

— Нет… конечно нет… — подавленно отзываюсь я, сглатывая подступивший к горлу комок.

— Вот именно, — он удовлетворенно кивает, словно врач, подтвердивший собственную гипотезу. — Мы не удерживаем в памяти каждую мелочь. Сознание отбрасывает то, что не несёт для нас эмоциональной нагрузки. Даже во взрослом возрасте многое стирается, а ты пытаешься выжать из себя подробности двадцатилетней давности, когда была ещё ребёнком.

— Но я помню главное, — тихо проговариваю я, встречая пристальный взгляд мужа. — Твои руки, подхватившие меня в тот момент, когда я уже прощалась с жизнью.

— Ну…знаешь, — он выразительно приподнимает брови и улыбается так тепло и нежно, что все тревожные мысли на короткий миг забиваются в пыльный чулан под семью замками. — Свои руки я вряд ли позволю тебе забыть.

Внутри что-то дрогнуло от сказанного в шутку обещания, сердце трепыхнулось в груди и забилось в неровном темпе, словно предчувствуя беду, но тогда я не предала этому особого значения…, а зря.

Наше подсознание нередко посылает нам предупреждающие сигналы через реакции тела: внезапный холодок, резкий спазм, сбившийся пульс. Но мы игнорируем их, всецело полагаясь на разум и рациональное мышление, тем самым опрометчиво толкая себя к краю пропасти… в слепой надежде, что чьи-то сильные руки удержат от рокового шага.

Но что, если за спиной окажется совсем не тот, кому можно довериться?

Что — тогда?

— Знаешь, Ев, если не хочешь лететь в отпуск сейчас, я не буду настаивать, — вторгается в мои невеселые мысли голос мужа. — Но на новогодние праздники ты точно не отвертишься.

— Позволишь мне выбрать страну? — усмехнувшись, уточняю я.

— А у тебя уже есть что-то на примете?

— Да… почти, — уклончиво отзываюсь я. — Как насчет Швейцарии?

— Альпы?

— Ага.

— Я думал, ты выберешь курорт потеплее, — задумчиво комментирует Александр. — Ностальгия?

— Да, — киваю я.

— Тогда решено, — неожиданно быстро соглашается он.

Я с облегчением перевожу дыхание, до невозможности довольная тем, что мое предложение принято практически без обсуждений. Александр целенаправленно ведёт в сторону набережной, и примерно через полчаса мы выходим на Москворецкий мост. Под ногами вибрирует широкий гранитный тротуар, чуть влажный от вечерней сырости. Вдоль невысоких парапетов тянутся аккуратные кадки с живыми цветами, мимо проносится поток машин. Внизу темнеет гладь реки, на поверхности дрожат золотые дорожки отражённых фонарей. Кремль и башни подсвечены мягким светом, город мерцает тысячами огней, и от этого зрелища захватывает дыхание.

Встав за моей спиной, Саша обнимает меня за плечи, положив подбородок на мою макушку. Мы оба молчим, согревая друг друга теплом наших тел. От него упоительно приятно пахнет, и мне так уютно и спокойно в его руках, что немного свербит в носу. Не знаю, о чем он сейчас думает… может быть, как и я вспоминает наш первый совместный отпуск.

Тогда он был уже взрослым состоявшимся мужчиной, а я восторженной второкурсницей, ни разу до этого не выезжающей за пределы Москвы.

Это было незабываемо и безумно романтично. Швейцария встретила нас сыростью горных туч, снегом на ресницах, сказочными зимними пейзажами и ощущением волшебства. Всё тогда казалось нереальным, прозрачным, как утро в Альпах — только он, я и неделя, вырванная из обычной жизни.

В один из дней Саша повез меня на вершину Титлис. Канатная дорога уносила нас всё выше: за стеклом проплывали заснеженные ели, склоны исчезали в туманной глубине, а я всё сильнее сжимала его ладонь, потому что от невероятной высоты у меня кружилась голова. Или от его близости, к которой я еще не успела привыкнуть, но уже не мыслила себя отдельно от него.

Мост Titlis Cliff Walk возник внезапно. Я оцепенела, нерешительно вступив на узкую полосу над обрывом, почти растворённую в облаках. Холод проник под куртку, ветер бил по лицу ледяными иглами. Настил под ногами едва заметно покачивался, и каждый шаг отдавался дрожью в коленях.

Я вцепилась в стальные перила, сердце било тревогу, а в животе поднималась волна первобытного страха. Саша крепко держал меня и бесконечно шутил, пытаясь отвлечь разговорами. И эта его лёгкость действовала на меня лучше любого спасательного троса. Продвинувшись примерно до середины моста, я перестала видеть землю — только лениво плывущие плотные облака.

— Ева, оглянись! Здесь же невероятно красиво! — подначивал меня Саша, а я тряслась от холода и боялась смотреть вниз… и вверх, и по сторонам.

Зажмурившись, я просто шагала вперед, сжимая его пальцы и пытаясь унять подступившую к горлу тошноту.

А потом всё изменилось. Он остановил меня прямо посреди моста. Ветер свистел в ушах, облака разошлись, открывая снежные пики, и в этот миг он вдруг опустился на одно колено. Секунда, и у меня перехватило дыхание. Мир будто застыл: раскачивающийся мост, стальные канаты, обрыв под ногами и Саша с маленькой бархатной коробочкой в руках.

— Я хочу, чтобы ты всегда держала меня за руку, даже если под нами пропасть, — сказал он тихо, но его слова перекрыли всё: шум ветра, страх, дрожь. — Выйдешь за меня?

В коробочке блеснуло кольцо, такое же холодное и ослепительное, как горный снег.

У меня дрожали колени, сердце рвалось из груди, но я впервые в жизни испытала прилив абсолютного, ничем незамутненного счастья.

Конечно же я сказала «да». Разве могло быть иначе?

После отпуска мы разъехались по разным странам. Он вернулся в Лондон, я — в Москву. Саша не мог тогда все бросить и прилететь ко мне насовсем, но прикладывал все усилия, чтобы приблизить переезд. К себе не звал, потому что не видел своего будущего в Лондоне.

Я дико скучала по нему, но расстояние не являлось для нас ни катастрофой, ни испытанием на прочность. Мы постоянно были на связи, часами болтали по скайпу, засыпали под один и тот же фильм. Саша при малейшей возможности мотался в Москву или покупал очередной тур для двоих, и мы летели куда-то вместе. Париж, Милан, Шанхай, Мальдивы. Я увидела столько новых мест, в которых даже не мечтала побывать. Он подарил мне сказку и мечту. А еще уверенность в том, что мы всегда будем вместе.

Мы поженились спустя три года после того, как Саша сделал мне предложение, но ни он, ни я не заметили пролетевших лет. Счастливых и полных надежд, а потом… потом что-то неуловимо стало меняться. Семейная жизнь и совместный быт высветили нюансы, на которые в прошлом я не обращала внимания. Или намеренно закрывала глаза.

Я и сейчас их закрываю, но уже не так плотно, как тогда. Теперь сквозь щёлочку просачивается тревожный свет сомнений, и я всё чаще ловлю себя на том, что боюсь увидеть за ним то, к чему совершенно не готова.

В «Савой» мы возвращаемся около двух часов ночи, уставшие и жутко голодные. Перед ужином Саша успел взять ключи от нашего люкса, поэтому мы сразу поднимаемся в просторный уютный номер с фантастическим видом на утопающий в огнях город.

Пространство окутано приглушенным светом высоких торшеров, в воздухе витает приятный запах кондиционера с нотками цитруса и жасмина. Интерьер строгий и изысканный, с намёком на старую европейскую роскошь: постельные тона, высокие потолки с лепниной под старину, паркетный узор под ногами, антикварная мебель из темного дерева. Главный акцент, разумеется, на огромную кровать с высоким изголовьем, удобство которой мы совсем скоро испытаем на себе. Опытным путем, так сказать.

Я удивленно вскидываю брови, заметив на письменном столике на резных ножках закрытый ноутбук мужа и лежащий рядом черный кожаный портфель.

— Ты тут еще и поработать успел?

— Так точно, — коротко отвечает он, снимая обувь и убирая ее в шкаф.

Последовав его примеру, я скидываю неудобные туфли на высоких каблуках и издаю протяжный блаженный стон, вызвавший у моего мужа гомерический хохот.

— Подожди, малышка, я еще даже душ не принял, — бросив на меня горячий взгляд, он удаляется в сторону ванной комнаты, на ходу расстегивая рубашку и звякая пряжкой ремня.

— Малышка, — со смешком передразниваю я. — В школе меня вообще-то дылдой и шпалой дразнили, — бросаю ему вслед.

— Ну и дебилы, — отзывается он, оглядываясь через плечо и плутовато подмигивая. — Они просто не знали, какой красавицей ты станешь, и я этому чертовски рад.

— Иди уже, — расслабленно смеюсь я, на мгновенье забыв о том, что поводов для веселья у меня нет и не предвидится.

Но обо всем плохом и тягостном я подумаю завтра… или уже сегодня. Невозможно постоянно вариться в адском котле гнетущих мыслей и чудовищных подозрений. Любому человеку нужна передышка. Особенно мне. После всего, что на меня навалилось за последний месяц, я заслужила несколько часов покоя.

Пока Саша принимает душ, я заказываю для нас легкий перекус, откупориваю бутылку выдержанного французского вина, обнаруженную в минибаре, и расставляю бокалы на кофейном столике. Когда в кармане пиджака, который я так и не сняла, раздается жужжание вибрации, машинально достаю телефон мужа и без задней мысли кладу на столешницу.

Обычно я никогда не заглядываю в сообщения мужа, но сейчас внутри что-то тревожно екает. Честное слово, я вовсе не собиралась читать, просто хотела отодвинуть гаджет подальше от бокалов, но взгляд непроизвольно зацепился за экран, где одно за другим всплывали уведомления от абонента, определившегося как Катукова.

Фамилия незнакомая, но в этом нет ничего удивительного. Саше часто звонят и пишут пациенты даже по ночам. Работа у него такая, он обязан быть на связи. Мало ли у кого-то острый кризис, паническая атака или срыв — тогда любое промедление может стоить слишком дорого. Но что-то в этом потоке сообщений выбивается из привычной картины. Слишком настойчиво, навязчиво и практически без остановки.

Экран мигает, как сигнал тревоги, а я, сама того не желая, начинаю улавливать обрывки фраз, мелькающие в пуш-уведомлениях: «Прости, что так поздно…», «Кто-то следит…», «Я уверена…», «Мне страшно…».

Мне не пришлось разблокировать телефон — текстовые уведомления проступают сквозь подсветку, складываясь в непонятный, но явно личный диалог. Я стараюсь отвести взгляд, но каждый новый сигнал заставляет сердце замирать. У этой Катуковой явно мания преследования… Может, стоит позвать мужа? Здравая и логичная мысль, но я почему-то не могу заставить себя сдвинуться с места.

«Саш, ответь!» — прилетает ещё одно истеричное сообщение.

Личное, резкое и отнюдь не рабочее «Саш» отзывается острым уколом под рёбрами.

Какого хрена?

По коже пробегает холодок. В голове мечутся десятки мыслей: может, пациентка в таком отчаянии, что позволяет себе фамильярные обращения к своему врачу? Или всё-таки не пациентка? Тогда — кто? Другая женщина?

Я судорожно сглатываю, губы пересыхают, пульс отбивает барабанную дробь, заглушая все остальные звуки. Я никогда не задумывалась всерьез, что он способен увлечься кем-то еще. Обмануть, предать… Не было никаких предпосылок, характерных знаков и предчувствий.

Нет, невозможно. Я бы поняла, заметила перемену, охлаждение в отношениях и прочие мелкие симптомы, выдающие гуляющих мужей. Его работа — моя главная соперница. Была и есть. Я в этом уверена.

Почти…

Уведомления продолжают приходить. Новые строки вспыхивают и гаснут быстрее, чем я успеваю уловить суть: «Перезвони прямо сейчас!», «Я не могу ждать!», «Саша, твою мать!».

Каждое слово словно удар в висок, каждая фраза, как новый укол сомнения, от которого становится трудно дышать.

— Что ты делаешь? — раздается за спиной низкий голос мужа, в котором ощутимо вибрирует недовольство.

Черт, я не заметила, как он подошел. Не слышала, как вышел из ванной. Сердце ухает в пятки, но вместе с этим во мне вспыхивает злость. Пусть даже не надеется, что я буду оправдываться и извиняться. Это ему придется мне кое-что объяснить.

Я медленно поворачиваю голову. В его взгляде читается смесь раздражения и холодной настороженности. Капли воды стекают по рельефному торсу, белое полотенце обмотано вокруг мускулистых бёдер. Он наверняка рассчитывал на другой прием: расслабленная обстановка, изысканное вино, ласковая жена. Но извини, любимый, обстоятельства изменились.

— Что за Катукова? — взвинчено бросаю я, глядя на него с неприкрытым подозрением.

— Пациентка, — спокойным тоном отрезает муж, забирая гаджет со стола. — Постоянная, — добавляет он, бегло пролистывая сообщения. — Три года с ней работаю.

— Это не объясняет того, почему она обращается к тебе по имени и что-то требует! — возражаю я, чувствуя, как в груди поднимается горячая волна негодования.

Саша закатывает глаза, чуть заметно кривит губы в усмешке:

— Ева, ты серьёзно? Это психотерапия, а не церковная служба. Пациенты в кризисе часто переходят границы. Для них врач становится единственным якорем в хаосе, последней надеждой, человеком, который обязан быть рядом.

Я замираю, заколебавшись. Несколько секунд напряжённо вглядываюсь в его невозмутимое лицо, пытаясь уловить хоть малейшую тень неискренности. Саша говорит ровно, уверенно, без заминки, но в этом он весь. Контроль эмоций превыше всего, а мне нужна правда.

— А «Саша, твою мать!» — тоже терапевтическая зависимость? — выпаливаю я, и в голосе прорывается горькая ирония.

На мгновение в его глазах мелькает искра недовольства, но он тут же берёт себя в руки, привычным жестом поправляя полотенце.

— Да, Ева, именно так, — холодно чеканит он. — Она может написать что угодно. «Будь ты проклят, мудак». Или «я тебя убью, если не перезвонишь». Я имею дело с психически больными людьми. Ты понимаешь это?

— Понимаю, — глухо отзываюсь я, сдаваясь под напором исчерпывающих аргументов.

Мне не чем крыть. Он прав. Как всегда — прав.

— Перезвонишь ей? — спрашиваю предательски дрогнувшим голосом.

— Нет необходимости. У пациентки паранойя, но на данном этапе она не представляет угрозы себе или окружающим. Это типичный обострённый невротический эпизод: много шума и истеричности, но ноль реальных действий. В таких случаях категорически нельзя поддаваться давлению. Чем больше внимания я дам её импульсивным сообщениям, тем сильнее закреплю патологическую модель поведения.

Он берёт бокал со стола, делает неторопливый глоток, не сводя с меня пристального изучающего взгляда.

— Успокоилась? — его губы раздвигаются в теплой улыбке, не вызывающей во мне ни малейшего отклика.

Я поверила. Да. Но осадок остался. Горький и тягучий, как недопитое вино на дне бокала.

— Хочу поехать домой, — выдаю абсолютно искренне и не кривя душой.

Александр какое-то время изучающе сканирует мое лицо, а затем коротко кивает.

— Как скажешь, — сухо отвечает он, не меняя выражения лица и не предпринимая ни малейших попыток отговорить или убедить остаться.

Саша ставит бокал на стол с едва слышным звоном, и этот звук кажется мне громче любых слов. В его молчании есть нечто большее, чем простое согласие — равнодушие или усталость, от которых по коже пробегает неприятный холодок.

Что-то происходит между нами. Что-то неправильное и, возможно, непоправимое.