Камо

9

У города Льежа репутация в мире общепризнанная. Центр знаменитых бельгийских оружейных заводов — скорострельные винтовки, пулеметы, револьверы, прочие деликатные вещицы.

Естественно, торопится с деловым визитом к льежским благодетелям владелец не очень большой посреднической конторы, появившейся между весной и летом девятьсот шестого года в Париже, месье Лельков. Заграничная тайная агентура департамента полиции предпочитает именовать его Меер Валлах. Панаша, Феликс, Максим Литвинов.

Этот самый Лельков слышит по приезде от главы фирмы Шредера весьма обнадеживающее: «Месье очень удачно выбрал время. На заводах как раз приемочная комиссия русского царя, офицеры из Санкт-Петербурга. Полигон готов к стрельбам. Экипажи заказаны. Для месье зарезервировано место…»

Случай действительно необыкновенно удачный. Для того чтобы обстановка была совсем дружеской, обращение непринужденным, деликатный Максим Максимович, будущий советский нарком иностранных дел, представляется петербургским «коллегам» в качестве полковника армии Эквадора. Всем приятно. Полковника зовут посетить Петербург. Он не менее радушно приглашает в Эквадор. Пока до будущего обмена многообещающими визитами армия Эквадора получает ценную и авторитетную доверительную консультацию. По настоянию русских специалистов полковник требует заменить несколько ящиков патронов. Совсем ни к чему российским революционерам патроны сомнительного качества…

В следующий раз — ближе к середине лета — владелец посреднической конторы появляется в Льеже с собственным экспертом. Вероятно, ввиду большого размаха коммерческих операций. Эксперт на вид довольно молод. На бельгийских заводах его раньше никто не видал. Но все — вопросы, что оп немногословно задает через переводчика, манера обращаться с оружием, легкость, с которой оп поражает мишени, — все выдает в нем подлинного знатока. Сам старик Шредер беседует с ним на равных.

Само собой, глава посреднической конторы заботится, чтобы его эксперт вступил в контакт с человеком, также немало способствующим процветанию их дела. С Александром Сидоровичем Шаповаловым, политическим эмигрантом из России. В свои тридцать пять лет он достаточно пережил, несладко живет сейчас в Бельгии.

Встреча происходит на квартире Шаповалова. Эксперт без лишней церемонии представляется:

— Камо.

Дальнейший разговор всего лучше в передаче Александра Сидоровича. Записан в третьем томе его воспоминаний — «В изгнании».

«Насколько я помню, после квирильской или кутаисской экспроприации Литвинов приехал в Льеж с Камо. Они пришли к нам домой, когда я находился еще на заводе.

С большим трудом дотянув до вечера, я вернулся домой до такой степени ослабевшим, что при всем моем желании не мог быть внимательным к тому, о чем говорили Литвинов, Камо и Лиза. Стараясь слушать, я ловил себя на том, что против воли засыпаю и клюю носом. Камо, никогда не работавший на бельгийских заводах, не был осведомлен, очевидно, что усталость — обычное состояние бельгийского рабочего, когда он возвращается домой.

Поэтому, видя, что я очень невнимателен, он со свойственной ему резкостью сказал:

— Какой смысл старым калошам[23], старым революционерам доживать до такой степени инвалидности! Смотрите, — обратился он к Литвинову, — мы заняты обсуждением таких важных дел, касающихся революции, а он не в силах побороть в себе сонливость. Это позор! Я никогда бы не довел себя до такого жалкого состояния.

— Что же мне, по-вашему, делать? — спросил я.

— Если бы я попал в такое положение, я, пожалуй, сказал бы себе, что не стоит влачить такое жалкое существование…

Камо уехал, так и не узнав истинной причины моей усталости».

А когда Максим Горький примется расспрашивать, присуща ли Камо обыкновенная человеческая доброта, Красин ответит:

— Добрый человек? Нет. Но отличный товарищ!..

Кто возьмется взвесить скрупулезно, что предпочтительнее? Доброта — она, как говорится, от природы. Отличный товарищ — от человека. Так что в обстоятельствах, в которых постоянно действует Камо, надежнее?

…В Льеже эксперту дольше задерживаться ни к чему. Заказы приняты. Так же, как до этого в Карлсруэ на «Дейтше ваффен фабрик», в Вене на заводах Штейера. Никаких затруднений не предвидится и с доставкой оружия в болгарский порт Варну. А там почти по соседству черноморские порты Кавказа. В открытом море корабли, большие и малые, одним курсом идут в российскую крепость Батум, в турецкий бойкий торговый городок Трапезунд…

Болгарским властям достаточно знать, что вагоны с оружием под опекой македонской военной организации. Предназначены для повстанцев в турецкой Армении. Лучшей версии быть не может. Любая акция против Турции пользуется в Софии полным сочувствием и поддержкой. Слишком много зла чинят султанские притеснители.

В Париже владелец посреднической конторы встречается с глазу на глаз с военным министром Болгарии генералом Савовым. Что весьма способствует закреплению тесных отношений с фактическим главой Македонского комитета Наумом Тюфенчиевым. Человеком разносторонних дарований, смелым до отчаянности, не всегда разборчивым в средствах. В последующих деловых отчетах конторы:

«…Нам был обеспечен совершенно легальный пункт назначения для закупленного оружия: мы могли давать заводам и складам ордер на вполне открытую отправку товаров в Болгарию. Натолкнулись на некоторые затруднения при транзитном перевозе оружия из Бельгии и Германии через Австрию, но и эти препоны благодаря «любезности» всемирной транспортной конторы Шенкер и К⁰ были легко устранены. Поскольку мы не могли говорить о транзитном характере груза в самой Болгарии, нам пришлось заплатить ввозные пошлины. Я подозреваю, однако, что болгарское казначейство от наших операций не обогатилось и что мнимые пошлины были ценою за любезность самого Тюфенчиева и его высокопоставленных болгарских друзей. Это подозрение у меня возникло, когда я увидел вагоны с оружием в Варне, запломбированные таким образом, как будто груз шел транзитом и болгарской таможней не вскрывался. Я нисколько не жалею об уплаченной мзде, которую Тюфенчиев полностью заслужил.

На две трети задача выполнена. Осталось организовать отправку из Варны. Большим тоннажем болгары не обладают, и те немногие пароходные линии, которые там существовали, наотрез отказались взяться за отправку оружия без легального назначения и за тайную выгрузку в открытом море, рискуя своими пароходами и жизнью команды. Призыв к патриотизму и необходимости оказать содействие союзным по борьбе с Турцией армянам не действовал. Я решил купить собственное суденышко и вызвать для него команду из России, и мне действительно удалось купить в Фиуме за сравнительно умеренную плату в 30 тысяч франков небольшую яхту, сделавшую переход из Америки в Европу и по своей вместительности вполне годную для наших целей. Купил я ее на свое имя, прописавшись в Фиуме по болгарскому паспорту брата Наума Тюфенчиева…

В Варне все было готово для отправки в июле или в августе, и я не сомневаюсь, что все сошло бы благополучно, если бы могли тогда произвести отправку…»

В том и беда, что по обстоятельствам, нисколько не зависящим от посреднической конторы, отправка яхты мучительно затягивается. Положение настолько неопределенное, что владелец конторы вопреки своим правилам держит в неведении эксперта Камо. Ни обещанной телеграммы, ни простой открытки. Никаких вестей после Льежа. Камо тревожится, ругается, клянется, что все бросит к черту. Женится в осточертевшем ему Берлине на белокурой фрейлейн…

В Тиргартене, на Унтер-ден-Линден, на Курфюрстен-дамм назойливо лезут в глаза таблички: «Осторожно, листопад!» Камо воспринимает их весьма своеобразно — как личный упрек, порицание за недостойную медлительность. «Мне зачем напоминаешь «листопад»? Сам знаю — уходят последние дни. Осенью на Черном море волны с хорошую гору. Шторм совсем бешеный…»

Вестей в Берлине по поводу этой самой посреднической конторы дожидается еще начальник заграничной тайной агентуры департамента полиции. Сегодня он удачливее. Приятнейшее послание от провокатора, несущего службу в Лондоне. «Литвинов сейчас тут. У него вышло с ЦК недоразумение. ЦК растратил 40 тысяч рублей и не хочет отдать. Поэтому Литвинов послал двух грузин в ЦК с требованием вернуть деньги, или грузины укокошат кого-нибудь из ЦК. Сами грузины рвут и мечут. Вероятно, что деньги они получат, но пока задержка».

Больше правды, чем выдумки. После Стокгольмского — объединительного — съезда РСДРП делами в ЦК действительно вершат меньшевики. Они имели на съезде большинство. По той простой причине, что царские власти привычно обрушили жесточайшие репрессии на одних большевиков. В столь благоприятных условиях меньшевикам совсем не сложно провести своих делегатов, захватить мандаты. Как всегда, особенно неприлично действуют кавказские меньшевики.

У всей Сибири один голос. У Прибалтики один голос. У кавказских меньшевиков одиннадцать. Кто в состоянии тягаться?!

Название съезду можно дать — объединительный, примирительный. Борьба идей от этого не уменьшится. Только на долю большевиков еще больше препятствий, осложнений, мин, расставленных вроде бы товарищами по партии. Об этом Владимир Ильич — в полный голос в «Обращении к партии делегатов Объединительного съезда, принадлежавших к бывшей фракции «большевиков».

В Кутаисе на губернской объединительной конференции эсдеков меньшевистские звезды первой величины пылко уговаривают делегатов: «В качестве жеста доброй воли вернем правительству двести тысяч рублей, прискорбно захваченных в Квирильском казначействе». Не получается. Так же, как немногим раньше в Тифлисе. Там рабочие отказались вернуть в Арсенал винтовки, добытые в разгар событий пятого года.

Ну а те, кто задает тон в ЦК, самодовольно, шумно, так, чтобы дошло до властей, заявляют: «Мы не бланкисты, не сторонники анархии, не воры, не грабители — нам не нужны боевые дружины. Мы выше этого. Мы отвергаем партизанскую войну!» Отсюда и все препоны, упорно чинимые Литвинову, Камо.

«Я в самом деле не был достаточно предусмотрителен, — винится Литвинов, — чтобы перевести за границу всю доставленную в мое распоряжение кавказскими товарищами сумму, выписывая деньги от ЦК по мере надобности.

До Стокгольмского съезда мои финансовые требования удовлетворялись «Никитичем» без всяких задержек, и я, в свою очередь, имел возможность оплачивать счета, укрепляя свое положение и доверие к себе со стороны коммерсантов, с которыми мне приходилось иметь дело. С переходом же ЦК в руки меньшевиков в пересылке денег наступили серьезные перебои. На телеграммы и письма в ЦК я подолгу не получал ответов, просьбы о денежной помощи оставались гласом вопиющего в пустыне. Я протестовал, ругался, указывая, что успех дела зависит от своевременной отправки оружия в спокойную погоду, до наступления осенних штормов в Черном море.

Видя, что делу грозит несомненный крах и что письмами и телеграммами на меньшевистский ЦК не воздействуешь, я вынужден был отправиться в Петербург, где не без труда удалось вырвать от ЦК остаток кавказских денег, оказавшийся уже значительно урезанным. В Болгарию смог вернуться лишь поздней осенью. Благоприятное время было окончательно упущено… Я возлагал надежду главным образом на своих собственных сотрудников по работе, среди которых находился такой испытанный революционер, как Камо. С облегченным сердцем я смотрел с берега на удалявшуюся яхту, и мне мерещилось уже полное осуществление революционного предприятия, над которым я работал 10 месяцев».

Одиннадцатого декабря яхта «Зора» под командованием участника восстания на броненосце «Потемкин» Афанасия Каютина-Каютенко подняла болгарский флаг. Цо-лучила от капитана порта сигнал «добро», вышла в море. Накануне втайне от всех судовой кок Камо поместил в одном из рундуков с продуктами «адскую машину». Для полной уверенности, что яхта ни при каких обстоятельствах не попадет в чужие руки. «Когда не останется пи грана надежды — взрывайте!» — напутствует владелец посреднической конторы своего эксперта.

Произойдет несколько по-другому. Участвовать в скорей трагической гибели «Зоры» Камо не придется. Свою роковую роль исполнят зимние штормы. Через двадцать часов после выхода из Варны близ заброшенного маяка «Игрушка», в местности Лиман Рязань, гигантские волны, те, что принято называть девятым валом, раскололи корпус яхты. Вода хлынула в трюмы, машинное отделение, ворвалась в каюты…

Камо без особого желания — так, в качестве подарка судьбы — получает неограниченную возможность сравнить, где вода более ледяная, где труднее продержаться — в горных потоках, с детства знакомых, или в бушующем, теперь по-настоящему Черном, грязно-черном море. Не минуты — часы. Бесконечно долгие часы. Все-таки опускаться на дно ему еще слишком рано. Подбирают румынские рыбаки, возвращающиеся с лова домой, в Сулину.

После Сулины Констанца. Попытки Камо навербовать нескольких добровольцев из матросов и рыбаков, чтобы с ними отправиться к месту гибели яхты. Вмешательство румынской полиции. Незваного гостя, явившегося чуть ли не из морской пучины, всего лучше определить в тюрьму.

Из Бухареста в Санкт-Петербург донесение тайного агента Гирса: «Приехал из Варны с Литвиновым-Валлахом точка Встречал доктор Раковский у кого и живет наблюдаемый точка Прошу пришлите деньги от октября не получил точка». Как скоро прибыли желаемые деньги — одни догадки. А интервью с директором департамента полиции Трусевичем незамедлительно. Сначала в балканских, затем в европейских газетах. Его превосходительство Максимилиан Иванович любезно сообщил, что на борту «Зоры» было «не менее двух тысяч скорострельных винтовок, 650 тысяч патронов, много ящиков бомб и гранат, значительное количество нелегальной литературы».

Императорское российское правительство заявляет официальный протест Болгарии. Что весьма благоприятно сказывается на участи Камо. Для доказательства полной своей непричастности София нажимает на Македонский комитет, генерал Савов — на Наума Тюфенчиева. Тотчас публикуется официальное сообщение: «Яхта «Зора» и ее груз принадлежат организации македонцев». Им, и больше никому! Сразу отпадают сомнения, мучившие румынские власти. Незнакомец, подобранный рыбаками, есть стопроцентный македонец. Ему следует пожелать всяческой удачи.

Македонец так македонец. Камо охотно соглашается. Лишь бы побыстрее на Кавказ. А там… Обязательно должно удаться. Тогда они с Максимом Максимовичем повторят все заново. Наверстают с лихвой.