Камо

10

Среда, тринадцатое июня 1907 года.

Знойное, в дымке утро. Лениво томится разморенный Тифлис. Бьют часы на башне городской управы. Раз, два, три… Денежный транспорт одолевает последний подъем. Теперь только бы миновать Эриванскую площадь.

Впереди, по бокам и позади верховые казаки. С карабинами в руках. На фаэтонах — рядом с кучерами и кассирами — караульные от банка, солдаты. Винтовки заряжены. Пальцы на курках. Полная боевая готовность. С главного почтамта, что на Михайловском проспекте, сегодня перевозят в светло-серый особняк тифлисской конторы Государственного банка сумму побольше обычной. Сразу двести пятьдесят тысяч рублей! Два туго набитых холщовых мешка.

На Эриванской всегда шумно. Толпы народа, фаэтоны, ишаки, скрытые непомерными корзинами, верблюжьи караваны из Баку и Персии. Отсюда, от площади, во все стороны — улицы, широкие, узкие, горбатые; вверх к горе Давида, вниз к стиснутой крутыми берегами Куре. В начале каждой улицы — пристав с помощниками и младшими чинами, вооруженными винтовками по случаю вновь объявленного в городе военного положения. Сверх того особые посты, пешие и конные.

Часы продолжают отбивать удары. Четыре, пять… Господин в круглой соломенной шляпе широко раскрывает газету, утыкает в нее нос, оседланный пенсне, бредет мелкими шагами через площадь.

К ресторану сомнительной славы «Тилипучури» направляются две приятные девицы с яркими зонтиками, до того самозабвенно болтавшие у арки штаба Кавказского военного округа. Навстречу, растягивая лица в улыбке, покачиваются шесть молодцов в ярких атласных блузах и широченных шароварах завсегдатаев Армянского базара.

Семь, восемь, девять ударов… Казаки сворачивают на Сололакскую улицу. Фаэтоны у дома Общества взаимного кредита.

Десять, одиннадцать. Одиннадцать часов утра среды, 13 июня года повсеместной жесточайшей реакции, переполненных тюрем. Налаженный порядок взрывают бомбы. Летят стекла из окон дворца наместника, административных учреждений огромного края, штаба военного округа, редакции газеты «Кавказ», городской управы, центрального полицейского участка. Взрывная волна, пока только взрывная волна, напоминает о грядущем справедливом и гневном расчете.

На всей Эриванской площади одновременно со страшным грохотом рвутся бомбы. Метательные снаряды собственного производства Камо. Чуть не отнявшие у него жизнь. Около двух месяцев назад в его лаборатории — укрытый зеленью домик за дальней околицей в Авчалах — случайно взорвался заряженный капсюль. Осколки попали Камо в правый глаз, навсегда повредили хрусталик. Основательно поранили руку. В записях Джаваиры: «Я немедленно отвезла его к окулисту — доктору В. Мусхелишви-ли, которого лично хорошо знала и который имел репутацию прогрессиста и порядочного человека. Мусхелишвили оказал Камо первую помощь, а затем направил его в частную лечебницу к доктору Соболевскому. Камо там пробыл около трех недель. Мусхелишвили лечил ему глаз, а Соболевский руку…»

Содрогается от взрывов центральная площадь Тифлиса. Все вокруг окутывает желтый дым.

Господин, до того всецело поглощенный чтением газеты, отшвыривает ее. Маскировка больше не нужна Бачуа Купрашвили. Он бросается наперерез фаэтону с тучным губернским секретарем, кассиром банка Курдюмовым. Швыряет бомбу под ноги лошадям. Расстояние слишком малое. Силой взрыва Бачуа самого подбрасывает вверх, кидает в сторону. Парень крепкий — придет в себя, благополучно доберется в загодя назначенное место.

С быстротой и силой внезапно распрямляющейся пружины к фаэтону подскакивает дублер Бачуа — Датико Чиабришвили. Хватает мешки с деньгами. Обострившимся боковым зрением замечает на середине площади пролетку. В ней во весь рост стоит офицер, бешено палит из маузера. Кажется, и он увидел Датико. Быстро приближается. Чиабришвили из последних сил запускает в пролетку… мешки с деньгами. Офицер на всем скаку поворачивает в сторону Головинского проспекта к дворцу наместника. В ногах у него открыто, как боевой трофей для обозрения, те самые мешки. Казенные, с державными печатями.

У самого дворца — навстречу пролетке, едва держась в седле, исполняющий должность тифлисского полицеймейстера подполковник Балабанский. Офицер учтиво приподнимается, машет руками. Радостно, во все горло кричит: «Деньги спасены. Спешите на площадь!»

Полицеймейстер торопится воспользоваться полезным советом. Медлить действительно нельзя. С Эриванской по-прежнему доносится грохот, вздымается удушающий дым. Подполковник пришпоривает коня. Вскоре он поймет, кто был офицер в пролетке и чего стоил его совет. «Кавказ» двадцатого июня: «Вчера, в 10 часов утра А. Г. Балабанский отправился на кладбище и на могиле своей матери застрелился».

Всегда готовый оказать любезность старшему по чину офицер продолжает свой путь. Без дальнейших приключений прибывает к… Миха Бочоридзе. Тот по-старому здравствует в Тифлисе. Только после несколько своевольного ухода из Метех теперь вместо типографии держит большую столярную мастерскую. Заказчиков так много, что ради их удобства пришлось сделать три отдельных входа — с Михайловского проспекта, с Собачьего переулка и через подъезд дома, в котором квартируют сотрудники губернского жандармского управления.

Порядком надоевшая офицерская форма — Камо приучался носить ее много дней подряд, проверял на близких товарищах, можно ли его узнать, похож ли он на себя, — форма, все доспехи больше ни к чему. Их можно будет с благодарностью вернуть портному Оганову. Сейчас удовольствия ради Камо выливает себе на голову ведро холодной воды из колодца. Набивает рот кишмишем-лаб-лабо — жареным горохом с изюмом.

Со стороны поглядывает, как невозмутимый Миха с женой Маро сноровисто набивают полосатый тюфяк тугими пачками кредитных билетов, преимущественно пятисотрублевого достоинства. Разравнивают. Потом зовут мушу — безотказного тифлисского носильщика. Для порядка слегка торгуются. Через минуту-другую тюфяк на спине муши. Для него, привыкшего переносить пианино, огромные сундуки, двести пятьдесят тысяч — тяжесть совсем не обременительная. Вразвалку шагает себе по мостовой, напевает. Рядом на тротуаре довольная приобретением хозяйка. По Михайловскому проспекту они дойдут до обсерватории, свернут к Куре. Маро не ошибется. Полосатый тюфяк займет место на тахте в угловой солнечной комнате второй конспиративной квартиры.

Да и на время самое короткое…

Первым приступает чин не слишком высокий.

«ПРОТОКОЛ

1907 года, июня 13 дня, гор. Тифлис.

Я, околоточный надзиратель 4-го участка Светлаков, составил настоящий акт в следующем: сего числа, в 11 часов злоумышленники, пользуясь общей паникой публики и невозможностью дать сопротивление конвоя и среди поднявшегося от взрывов дыма и удушливых газов, схватили мешки с деньгами, которых, по заявлению кассира Курдюмова, было 250 тысяч рублей, открыли в разных концах площади револьверную стрельбу и вместе с деньгами скрылись. От взрывов снарядов выбиты все стекла домов и магазинов по всей Эриванской площади.

Из дальнейшего производства дознания и опроса установить личность злоумышленников и по какому направлению побежали злоумышленники с похищенными деньгами ввиду полного отсутствия показаний не удалось. Найденные на площади доска от фаэтона, железные части разорвавшихся снарядов при сем препровождаются».

Свет, известно, не без добрых людей. Ранним, еще прохладным утром в четверг в комендантское управление Тифлиса решительно входит особа неопределенного возраста. Требует, чтобы сию минуту было записано ее признание. «Разрывается сердце!.. Вчера утром я бросила бомбу!»

Дежурный по управлению с трудом успевает записывать:

«Я, девица-бомбоносец, Аделина Григорьевна Межебовская. Бомба находилась у меня в зонтике. Кто ее положил туда, когда и при каких обстоятельствах, я не помню, вернее всего, я сама положила бомбу в зонтик. Бомба была в форме лимона и не больше его. Я помню хорошо, что я бросила бомбу вперед в пространство, взмахнув рукою, и бомба моя разорвалась на Эрпванской площади. Бросив бомбу, я, вероятно, сейчас же отправилась домой, хотя сказать не могу, сейчас я ушла или спустя некоторое время. Фамилии лиц, кои бросали бомбы одновременно со мною, я укажу, когда сердце станет на место».

В душевном успокоении не меньше нуждается дежурный по комендантскому управлению. Предусмотрительно расставив у окон и дверей часовых, он призывает на подмогу следователя. С конным нарочным шлет приглашение прибыть прокурору.

Медлить нельзя. Особенно родственникам и лечащему врачу Межебовской. Они умоляют отпустить психически больную женщину, сбежавшую ночью из дому. Полный отказ. «Она уже в Метехской тюрьме. Собственное признание…» Пятнадцатого, шестнадцатого ее снова допрашивают. Подробнейшим образом записывают весь бред…

Прокурор Тифлисской судебной палаты Владимир Иванович Васильев — министру юстиции:

«Никто из очевидцев не в состоянии был точно определить число нападавших лиц, место, откуда были брошены бомбы, и направление, по которому скрылись злоумышленники… Из находившихся на площади воинских и полицейских чинов только один солдат произвел выстрел, тогда как остальные не успели даже рассмотреть злоумышленников. Момент похищения денег также остался незамеченным».

Жандармский подполковник Бабушкин — директору департамента полиции:

«Нет данных считать преступление делом политических партий».

Государственный банк — всем желающим:

«25 тысяч рублей тому, кто укажет местонахождение похищенных денег… Номера захваченных кредитных билетов пятисотрублевого достоинства нижеследующие…»

Наместник — должностным лицам для неукоснительного исполнения:

«Граф Воронцов-Дашков изволил распорядиться о закрытии всех проходных дворов в городе Тифлисе и о запрещении всем финансовым учреждениям перевозить по городу деньги на обыкновенных фаэтонах, а иметь для этого специально приспособленные дроги».

Газета «Кавказ» в целях поднятия духа обывателей и настроя умов в направлении бодрящего юмора:

«В субботу 16 июня в городской управе произошел трагикомический случай, поднявший тревогу. В этот вечер в думской зале происходило заседание армянского драматического общества. В помещении же управы заседаний не было. Около 10 часов вечера один из управских сторожей заметил на нижней площадке подъезда какой-то мешок. Ему показалось, что в мешке находятся бомбы и положены они для взрыва здания управы. О замеченном он сообщил сначала другим управским сторожам, но никто из них не решился подойти близко к этой страшной находке. Совет сторожей решил сообщить о находке бомб городскому голове и полиции. Поднялась тревога. Члены армянского драматического общества, узнав об этом, моментально разбежались.

На место находки немедленно прибыли исполняющий должность городского головы князь Черкезов и чины полиции. Долго никто не решался дотронуться до таинственного мешка. Наконец нашелся смельчак (один из сторожей), который подошел к мешку и, осторожно подняв его, вынес на Эриванскую площадь. По распоряжению властей к мешку были привязаны веревки, которые издали, с соблюдением осторожности, стали таскать его в разные стороны по мостовой. Взрыва не последовало. Тогда мешок на веревке же перекинули через строящийся перед управой навес, подняли на известную высоту и затем сразу опустили веревку. Мешок упал, но взрыва не последовало. Наконец мешок осторожно был разрезан и в нем найдено под сеном… около пуда ячменя. Оказалось, что один из ямщиков коджорских дилижансов занес мешок в подъезд управы, чтобы сохранить его до следующего утра…»

Слегка приходит в себя, оправляется от шока официозный Петербург. Двадцать первого июня в утренних выпусках столичных газет:

«Департамент полиции экстренно командировал двух своих высокопоставленных сотрудников в Тифлис для детального изучения подробностей, при которых совершена там последняя крупная экспроприация».

Уже не грабеж, не разбойное нападение. Экспроприация! Читающая публика давно приучена — коли пишут «экспроприация», понимай, совершен акт политический, революционный.

В те же утренние часы четверга шифрованная телеграмма всем начальникам районных охранных отделений империи:

«Выясните вашей агентурой, какой организацией совершен тифлисский экс тринадцатого июня».

Рига. «Имеются указания агентуры, что налет в Тифлисе организован самими чиновниками, а не революционной партией».

Вильно. «Экспроприация совершена летучим отрядом социалистов-революционеров и польской партии социалистов. По сведениям агентуры, этот же отряд принимал участие в ограблении Московского банка и станции Рогово Варшавско-Венской железной дороги».

Ростов. «Агентура указала на участие анархистов, из которых некоторые прибыли в Ростов».

Нижний Новгород. «На телеграмму вашу сообщаю следующее. В Нижний прибыло несколько нелегальных лиц, от которых агентуре удалось узнать: в экспроприации в городе Тифлисе 250 тысяч участвовало 35 человек, из которых двое убиты и один ранен… Взятые деньги, по словам сообщавших, отвезены в Москву.

Из нелегальных двое арестованы. Оба отрицают свое пребывание в Тифлисе. По сведениям агентуры, группа эта прибыла в Нижний с экспроприаторской целью».

Одесса. «Достоверным агентурным сведениям экспроприация в Тифлисе совершена армянской организацией Дашнакцутюн».

Сразу приказ тифлисской жандармерии:

«Получены сведения, что экспроприация на Эриванской площади произведена дашнакцаканами. Немедленно представьте дневники наблюдения за членами этой партии за время с первого мая и подробный ежедневный наряд всех ваших филеров за это время».

Владикавказ. «100 тысяч рублей из взятых в Тифлисе хранятся в одной из контор какого-то транспортного и страхового общества в городе Астрахани. Заведующий этой конторой — старик, у которого есть любовница или содержанка Маня».

Возникает огромная переписка: запросы и поручения Петербурга, ответы Астрахани, новые поручения. На исходе третьего месяца департамент обогащается сведениями вполне удовлетворительными:

«Из заведующих страховыми и транспортными конторами в Астрахани никто в связях с социал-революционерами и социал-демократами не замечался и не замечается… По собранным сведениям, любовницу имеет заведующий конторой страхования транспортных кладей общества «Саламандра» дворянин Витольд Витольдович Пршибора — 60 лет, который всегда вел веселую жизнь и ныне часто посещает лубовскую мещанку Марию Николаевну Матвееву, которая считается его содержанкой.

Присовокупляю, что астраханские организации, социал-демократическая и социал-революционная, как известно из агентурных источников, ниоткуда денежных средств не получали и в деньгах постоянно и настолько нуждаются, что отказывают в помощи семьям арестованных».

Умань. «Которые меняли лавке Зайдмана пятисотрублевый билет задержаны, препровождаются по горячим следам».

Варшава. «5-й суд начал разбирательство против ряда лиц, подозреваемых в эксе на Эриванской площади».

Харбин. «Управление Китайско-Восточной железной дороги сообщило, что несомненные участники тифлисской экспроприации государственных сумм обнаружены в Китае».

Лондон. «В английских газетах появляются сообщения о том, что в Америке арестованы участники налета на денежный транспорт Государственного банка в Тифлисе».

Тифлис. «Среди зарегистрированных самоубийц с 13 июня по настоящий день лиц, несомненно причастных к экспроприации, не обнаружено. Списки с подробным изложением обстоятельств и причин самоубийства высланы фельдъегерем. По частным сведениям судебного следователя Малиновского, деньги были увезены в Орточалы, где в герметическом сосуде, предположительно бочонке, опущены в колодезь, расположенный на небольшом расстоянии от местного духана».

Многоопытный следователь Малиновский не совсем искренен. Видимо, не склонен делить лавры с нахрапистыми дилетантами из особого корпуса жандармов. Герметический сосуд, опущенный в колодец, списки самоубийц — так, третьестепенное. Главная ставка на особый дар прачки Востряковой.

«Когда я у домовладельца Гамбарова проработала уже неделю, вечером вдруг приехала большая компания молодых людей в черных рубашках. Я их всех пересчитала, их оказалось 15 человек. Приехавшие между собой секретничали, суетились, бегали из одной комнаты в другую, куда-то уходили и очень часто бегали на чердак… Перед окончанием работы я пошла на этот чердак вешать белье и вдруг в темноте ногой наступила на жестяную банку с какой-то жидкостью. Банка перевернулась, жидкость вылилась, попала мне на чулок, облила платье, ногу стало мне жечь и низ платья весь выгорел. Чулок я выбросила, а платье по вашему требованию принесу вам завтра… Что-то этих банок я раньше не видела…

В день катастрофы на Зриванской площади я шла на почту. Вдруг возле Военного собора я увидела, что мне навстречу бегут гамбаровские молодые люди. Все в черных рубахах, черных шароварах и черных круглых шляпах. Все они были с длинными черными волосами и в черных бородах. Лица у них были взволнованные, и видно было, что они куда-то очень спешат. Несмотря на то, что все они были загримированы, я сразу их узнала и всех при предъявлении их опознаю. Когда мне рассказали о нападении на площади, я сейчас же услышала внутренний голос: «Они! Погубители!» Иначе они не были бы так загримированы и не бежали бы от Зриванской площади…

Я женщина бедная, у меня дети, муж-пьяница, занимается перепиской нот, и я с ним не живу. Существую личным трудом. От боязни, что меня будут преследовать и могут убить, я до сих пор никому из властей не говорила о том, что мне известно, кто устроил катастрофу. Только вчера я встретилась с одним знакомым мне служащим в особом отделе при канцелярии наместника, фамилию которого не знаю, и в разговоре с ним случайно проговорилась ему о том, что мне известно. Этот знакомый, вероятно, сказал обо мне приставу, потому что последний меня сегодня вызвал и стал допрашивать. Приставу дала показания именно я, Вострякова, но я назвалась не своим именем и не своей фамилией, а вымышленным, именно Евдокией Абрамовной Бахмутковой. Вам же почему-то я вполне доверяю. Вы сразу к себе внушили мне полное доверие, и вам я открылась, как перед богом, назвала мое настоящее имя и фамилию и рассказала всю сущую правду, все, что мне известно по делу».

Симпатия взаимная, доверие тоже. Особенно после того, как юбка мадам Востряковой внимательнейшим образом «рассмотрена при комнатном и уличном освещении, подвергнута надлежащей экспертизе, приобщена в качестве вещественного доказательства».

По твердому настоянию следователя особый отдел при канцелярии наместника командирует заведующего своим сыскным отделением господина Евтушевского сопровождать многообещающую прачку в Санкт-Петербург. «На предмет установления путем нелегального и совершенно секретного расследования личности студента Гамбарова и 14 его сообщников, совершивших нападение на Эриванской площади, с последующим принятием мер к их безусловному задержанию».

Путешествие достойной пары проходит вполне благополучно. Одна только неожиданность, хотя вполне приятная. Сообщников уже не четырнадцать — более тридцати! Хлопотно, конечно. Но высшие государственные интересы… По прошествии двух месяцев напряженного умственного труда в «дело» вшивается сто восемьдесят пятый по счету лист. Предначертание генерал-губернатора Тифлисской губернии: «Если вами не будет добыто данных, достаточных для привлечения к уголовной ответственности вышепереименованных лиц, то, не освобождая их из-под стражи, перечислить обратно содержанием за мною, так как лица эти по моему распоряжению будут высланы в одну из северных губерний империи».

Полностью соответствует назиданиям добрейшего Козьмы Пруткова: «Все неприятности относи на казенный счет!»

За государственными хлопотами как-то остается без должного внимания полосатый тюфяк, ненадолго постланный на тахту в угловой солнечной комнате вблизи паромной переправы через Куру.

Еще в июне в купе второго класса скорого поезда Тифлис — Петербург располагается в меру общительный блондин — среди уроженцев Западной Грузии, особенно в гурийских уездах, немало еще более светловолосых. Получив разрешение спутников, ставит на виду круглую коробку, обычную, какими пользуются состоятельные господа для хранения шляп.

В пути ввиду чрезвычайных обстоятельств — каких именно, лишний раз называть нежелательно, — железнодорожная жандармерия дважды производит досмотр вещей. Всего, что при пассажирах. Кроме мелочей, вроде шляпной коробки. Так что Камо тревожиться не о чем. Двести пятьдесят тысяч, в начале месяца отправленных Государственным банком своему тифлисскому отделению, возвращаются снова на невские берега. Притом для целей куда более достойных.

С этой же коробкой Камо с Николаевского вокзала переберется на Финляндский. Ну да, в поселок Куоккала!..