Камо

27

В немногие дни сентября. Сразу после выгрузки отряда из теплушек. Прорыв фронта превосходящими силами Деникина. Неудачные оборонительные бои. Падение Курска. Предопределенное нераспорядительностью военного командования, бестолковщиной, дезорганизованностью. Обо всем этом Камо докладывает на заседании Оргбюро ЦК двадцать четвертого числа. Вскользь упоминает, что оставался с отрядом в Курске, вел уличные бои уже после ухода всех других частей. Нельзя лишать людей возможности защищать свое родное!

После Курска к отряду примыкают отбившиеся от полков пехотинцы, пушкари с исправным трехдюймовым орудием и запасом снарядов, конники. Вместе со своими набирается до пятисот бойцов. Раздобывают тачанки для пулеметных расчетов. Налаживают обоз. В наилучшем виде выступают в сторону Малоархангельска, небольшого городка Орловской губернии.

Отправленная вперед разведка доносит: «Советские учреждения эвакуированы… Белых еще нет». Подходяще. Помощник Камо Сандро Махарадзе раздает припасенные впрок погоны и кокарды. На рысях в городок влетает кавалерия. Подтягиваются стрелки. Священник и владелец хлебного лабаза приветствуют дорогих освободителей. Попозже, когда стемнеет, объявятся доносчики. В трясущихся руках списки скрывающихся советских работников, местных коммунистов. Велено будет доставить всех обязательно живыми, непокалеченными. Для строгого, конечно, допроса.

Ночь проходит без особых событий. Всего небольшие перестрелки со слишком оторвавшимися от своих белогвардейскими разъездами. Утром пораньше драгуны — так бойцы Камо именуют себя — снимаются на село Александровку. Восемь верст на север. Дома, постройки на взгорье. Внизу мощеная дорога на Орел. Ее не миновать деникинским подкреплениям. По обе стороны в засаде пулеметы. За кладбищенской оградой пушка. Позади в укрытии кавалеристы, тачанки с запряженными конями. На ветряной мельнице Сандро с наблюдателями. Теперь только побольше выдержки…

Приближается, нарастает цокот копыт. «Едут!» Пальцы впиваются в гашетки пулеметов. Скоро, скоро… Сейчас!

«Ого-о-онь!!»

Разом хлещут пулеметы. Ударяет пушка. Вступают в дело стрелки…

«Одни стреляли прямо в лоб, другие прицельным огнем били по середине и по хвосту колонны, — описывает Разин-Аксенов. — Лошади становились на дыбы. Всадники, выброшенные из седла, с распростертыми руками летели на землю в самых разнообразных причудливых позах. Началась безумная паника. Мы вперебежку продвинулись вперед метров на 150, залегли и снова открыли огонь».

Перехваченная на станции Сорочьи Кусты телеграмма белых: «Алексеевский полк разбит наголову. Нужна немедленная помощь».

Пока еще недолгий проблеск солнца на небе, густо затянутом тучами. «Добровольческая армия» взламывает весь центральный участок фронта, прикрывающий подступы к Москве. Вслед за Курском оставлены Воронеж, Орел. Бои на подступах к Туле. Буря, по оценке Ленина, достигает бешеной силы. Опасность есть величайшая, никогда не было такой.

Центральный Комитет партии изыскивает добавочные возможности. Среди всего другого переброска боевиков Камо в глубокий тыл Деникина. Для действий особых.

Камо отбирает шестнадцать человек. Тех, кто ему особенно дорог. Весьма-весьма несхожих: Абол Иван, 24 лет, коммунист с 1917 года, рабочий, латыш; Александр — псевдоним Высокий, — коммунист, грузин; Благовещенский Дмитрий, 19 лет, коммунист с 1918-го, русский; Казаринов Андрей, 20 лет, коммунист с 1919-го, из крестьян, русский; Куталадзе Павел, 18 лет, беспартийный, из крестьян, грузин; Литвейко Анна, 20 лет, коммунистка с 1917-го, работница, русская; Манучаров Михаил, из ветеранов партии, рабочий, армянин; Махарадзе Сандро, 23 лет, военный, коммунист с 1916-го, грузин; Новикова Анна — псевдоним «Иван Иванович», — 19 лет, коммунистка с 1918-го, из крестьян, русская; Новиков Иван, 25 лет, беспартийный, матрос, чуваш; Папьян Ася — псевдоним Сатана, — 19 лет, коммунистка с 1918-го, учащаяся, армянка; Разин-Аксенов Роман, 21 года, коммунист с 1917-го, рабочий, белорус; Страдзин Петр, 19 лет, коммунист с 1918-го, рабочий, латыш; Фролан Николай (Донской), 20 лет, коммунист с 1918-го, шахтер, украинец; Хутулашвили Владимир, большевик-подпольщик, грузин; Щетинников Михаил, 19 лет, коммунист с 1917-го, рабочий, белорус.

В срок весьма короткий по этим временам — за восемь неполных суток — добираются до Астрахани. Сразу к Кирову. После взаимных беспорядочных расспросов о Москве, Кавказе, фронте, общих друзьях Сергей Миронович протягивает письмо, только что доставленное из Баку. От Кавказского подпольного крайкома.

«Ради всего, шлите, если есть какие-либо возможности, оружие, патроны в большом количестве… От этого зависит дальнейшее развитие начавшегося движения. Это пишут не увлекающиеся юноши, а люди, которые прекрасно понимают, какое движение начинается сейчас на Кавказе. Надо использовать со всей энергией месяц, оставшийся до закрытия навигации, чтобы снабдить нас деньгами и оружием. Англичане хорошо учли, какая угроза Деникину движение на Кавказе, и они возвращаются назад…»

У Камо один-единственный вопрос:

— Сколько груза сумеет взять рыбница?

Выбор падает на рыбачий парусник «Гурьевка». Вместительный, легок в ходу, имеет двойные борта — тайник относительно надежный. Команда из моряков, побывавших во многих переделках.

Снимается «Гурьевка» праздничным вечером седьмого ноября. С двенадцатифутового рейда в устье Волги. На случай встречи с английскими или деникинскими сторожевиками версия не слишком сомнительная: наследники богатых астраханских купцов, рыбопромышленников, подкупили команду, бегут из красного ада… Втайне Камо больше рассчитывает на то, что в минуту неодолимой опасности, когда ни одного шанса выпутаться, он успеет взорвать судно. Заряды припасены в подходящих местах — у ящиков с динамитом.

Каспий также верен себе. Сразу встречает полным силы осенним штормом, ураганным ветром. Волны шутя накрывают палубу, запросто взбегают на мачту. Порой парусник, будто вздыбленный конь, становится почти вертикально. Только для того, чтобы в следующие секунды зарыться носом в пучину… При невольном сравнении та июньская экспедиция с Серго, с уже покойным Роговым не более как морская прогулка!

На пятые сутки не выдерживает, переламывается у основания мачта. Ее тут же смывает за борт. Веревки крепления не дают ей уйти на дно, она тянется за рыбницей. Когда притомится шторм, все мало-мальски способные справиться с морской болезнью впрягутся, возвратят мачту на место. Еще плыть и плыть.

Киров в ЦК Стасовой: «…С грузом тов. Камо рискованно до крайности, и мы до сих пор не имеем точных сведений — прибыл Камо или нет. Как только эти сведения получим, сообщим Вам телеграфом: «Камо прибыл».

В ночь на двадцать второе ноября рыбница у острова Жилого. Причаливать рискованно. По словам моряков, на острове заставы, поблизости курсируют сторожевики. Надежнее идти к необитаемому островку Булло — миль на тридцать южнее Баку. Людей на пятачке среди моря действительно не оказывается. Зато великое множество змей. На берегу, особенно в пещере, облюбованной для укрытия оружия, цинков с патронами, ящиков со взрывчаткой. Приходится сначала охотиться на змей, потом запихивать их в мешки, вывозить в море. Иначе остается слишком наглядный след — дорожка из убитых змей от моря к пещере.

Еще сутки на то, чтобы Камо пересел в море на попутную шлюпку, доплыл до Баку. Остальное возьмут на себя заждавшиеся бакинцы. Доставят боевиков в гавань, развезут по конспиративным квартирам. На Молоканской улице, в доме номер три, покажут мастерскую Сергея Мартикяна — слесарные, лудильные, паяльные работы. В качестве фирменной эмблемы в витрине никелированные самовары. Если число нечетное, открывай дверь с колокольчиком — в задних полутемных комнатах ожидает Камо. С ним члены Кавказского крайкома Мирза Давуд Гусейнов, Виктор Нанейшвили, Гамид Султанов.

Камо в своей родной стихии. Его боевые группы проникают в Дагестан, Чечню, Грузию. Доставляют партизанам оружие, деньги, литературу. Ведут разведывательную работу. Выполняют особые поручения по взрывам штабов белых. Многих разных штабов. Не добираются лишь до главного, где сам Деникин. Отступить от давно выношенного плана выше сил Камо. В равной степени не берется во внимание ни огромная польза уже проделанного, ни то, что обстановка коренным образом изменилась и на фронтах, и в тылу белых. Враг смертельно ранен, близок конец.

Толчком самым непосредственным к новому броску служит известие об освобождении Ростова. Ничто дольше удержать Камо не может. Быстрее в Новороссийск. Там, по добытым сведениям, ставка Деникина.

Об исходе можно строить различные предположения, гадать так и этак. План взрыва ставки и реален и фантастичен в равных дозах. В прошлом Камо удаются вещи более невозможные. А сейчас все кончается, собственно, не начавшись. Не в Новороссийске, всего на тифлисском вокзале. Наглухо замыкается круг из тайных и явных сотрудников особого отдела правительства меньшевиков. Можно только усмехнуться, бросить презрительно:

— Ладно, хватит! Не бойтесь, нет у меня бомб, нечего в вас бросить, пойдемте!

С пятнадцатого января девятьсот двадцатого года Камо в Метехах. Тюрьма, совсем как в былые времена, переполнена большевиками. Самыми уважаемыми. Здесь Миха Цхакая, Филипп Махарадзе, Георгий Стуруа, Миха Чодришвили, Сергей Кавтарадзе. Более двухсот партийных работников.

«Вне всякой очереди Москва Предсовнаркома ЛЕНИНУ, копия ЦЕКА Стасовой.

Краевой комитет сообщает, что в Тифлисе арестован товарищ Камо. Условия ареста неизвестны, но сообщают, что освобождение сомнительно. Полагаю, что арест находится в связи с общими массовыми арестами, происходящими в связи с последним восстанием. Арестованными переполнены все тюрьмы и участки. Правительство действует по указке англичан. Нр. 742.

Член Реввоенсовета XI Киров».

Достаточно откровенно об этом говорит Камо сам министр внутренних дел меньшевистского правительства Ной Рамишвили. Было время, когда оба они — Камо и Рамишвили — сообща печатали прокламации в подпольной типографии. Вместе готовили митинги… Теперь Камо через сестру Сундухту отправляет министру Рамишвили лаконичное послание: «Отпустите меня и моих товарищей, иначе я сам уйду, убегу. Но тогда вам всем не поздоровится, я буду жестоко мстить».

Перепуганный министр является без промедления. Спешит к Камо в угловую камеру номер двадцать четыре. Просит сочувствия. Никак нельзя ему пойти против англичан. От них строжайший приказ, чтобы ни один большевик не оставался на свободе. Тем более Камо!

Столь бедственное положение министра сочувствия у Камо почему-то не вызывает. Он неумолимо повторяет свое: или он будет немедленно освобожден (с ним вместе и три девушки из его группы), или беспощадная месть: «Ты, Рамишвили, мое слово знаешь!»

И министр Рамишвили, и глава правительства Жордания хорошо знают: слово Камо не пустая угроза. К тому же сохранить его арест в тайне не удалось. В Главных мастерских железной дороги, в Арсенале, почти на всех тифлисских фабриках рабочие шумно выражают возмущение. В Надзаладеви дважды пришлось силами «народной гвардии» разгонять митинги протеста. Не безопаснее ли будет…

Второй визит Рамишвили к Камо заканчивается приемлемо для обоих. Министр предлагает: «Куда хочешь поезжай, что хочешь делай, только в двадцать четыре часа покинь Грузию. Ты и твои люди!..»

В Баку Камо ждет масса новостей. Желанных и горестных, как всегда в жизни. Подпольный большевистский центр недавно принял решение о вооруженном восстании. Самое деятельное участие в подготовке принимают молодые воспитанники Камо. Они формируют рабочие дружины, доставляют оружие на тайные склады. Абол, Новиков и Разин-Аксенов у подъезда военного министерства забросали бомбами делегацию войскового круга Дона, Кубани и Терека, прибывшую для заключения союза с мусаватистским правительством. Иван Новиков, прикрывая товарищей, не успел скрыться. Его несколько суток зверски пытали, требуя, чтобы он назвал «сообщников», явки. Ничего не добившись, повесили.

Камо с головой уходит в самую желанную для него работу. Он главная сила в штабе восстания. В полдень двадцать седьмого апреля делегация бакинских большевиков и рабочей конференции предъявляет ультиматум правительству: немедленно сдать власть, распустить «парламент». Камо тем временем двигает рабочие дружины с нефтепромыслов — из Черного города, Биби-Эйбата, Сабунчей, Балахан — к центру Баку. Они занимают все правительственные учреждения, ключевые позиции на случай сопротивления.

На Николаевской[55] улице, в особняке «Исмаилии», лихорадочно заседает «парламент». Зал переполнен нефтепромышленниками, дельцами, беками, ханами. К прискорбию, пустуют лишь особо почетные места, обычно занимаемые представителями английской военной миссии. Высокие покровители уже отплыли к иным берегам…

Оглашается телеграмма, недвусмысленно напоминающая: «Ваш час пробил, господа». Телеграмма из Баладжар — ближайшей к Баку железнодорожной станции: «С бронепоезда высадился красный десант».

Связь с Баладжарами первым устанавливает Камо. Помнит Анастас Микоян: «Ночью из Баку мне позвонил Камо и сообщил, что наши товарищи предложили азербайджанскому правительству под угрозой восстания мирно сдать власть коммунистам. Те, видя боевое настроение бакинских рабочих, а также узнав о занятии Баладжар нашим бронепоездом и общем подходе частей Красной Армии, решили выполнить требование. В ночь на 28 апреля они освободили из тюрьмы всех арестованных большевиков и сдали власть. Попросту говоря, мусаватистские министры разбежались…

К шести часам утра 28 апреля наш бронепоезд благополучно прибыл на Бакинский вокзал. Встречал нас Камо. Вместе с ним поехали на автомашине к зданию азербайджанского парламента, где уже несколько часов заседали члены Военно-революционного комитета».

Подоспели и Орджоникидзе с Кировым. Встреча старых друзей не обходится без спора между Камо и Серго. Орджоникидзе просит своего бывшего наставника, того, кто посвящал его в строгие правила конспирации, учил разбрасывать листовки во время спектаклей в тифлисских театрах:

— Пожалуйста, генацвале, сходи побрейся и сразу возвращайся. Выступи перед народом. Тебя уважают.

Камо сердито машет руками.

— Что говоришь? Какой я оратор?!

Исчезает. Не приходит ночевать в квартиру, отведенную ему, Кирову и Серго на втором этаже плоскокрышего дома № 16 по Будаговской улице.

Разыскать Камо удается лишь утром 1 мая на площади Свободы. Кинувшемуся к нему Серго он исчерпывающе объясняет:

— Ва, ты, кацо, никуда не денешься. Сейчас интересно с людьми поговорить. С тобой — потом.