Камо

29

Записка без даты на небольшом листке бумаги. Судя по содержанию, относится к первым числам июня двадцать первого года.

«Многоуважаемый и дорогой Владимир Ильич, во время партийной конференции РКП[60] я сообщил вам о моем желании побеседовать с Вами о моих новых, сногсшибательных планах. Разговор этот может происходить во время Вашей прогулки или отдыха и ничуть не утомит Вас. Может быть, Вы найдете, что мои соображения окажутся очень ценными и осуществление их очень важным для настоящего момента, или же Вы найдете их очень забавными и от души, как Вы это умеете, посмеетесь.

Мне бы хотелось, чтобы Вы выслушали меня до начала, или в начале конгресса Коминтерна[61].

Преданный Вам Камо».

Внизу карандашом рукою Ленина:

«Камо

Напомнить мне!»

Беседа длится намного дольше, чем предполагал Камо. Владимир Ильич отказывается уважить просьбу — отпустить за границу для подпольной работы. Категорически отклоняет идею доставить — «живым засуну в мешок» — обосновавшегося в Польше эсера Бориса Савинкова, злейшего врага. Приходится бережно, терпеливо, почти совсем как осенью одиннадцатого года в Париже, объяснять Камо, что планы его слишком нереальны, не по времени, не по обстановке.

Для того чтобы подбодрить Камо, вновь вернуть ему уверенность в своих силах, Ленин приглашает его на работу в Совнарком. О дальнейшем немногие с трудом добытые, отрывочные сведения.

Софья Медведева: «Камо не раз предлагали ответственные, высокие посты, но он всегда отказывался. Отчасти потому, что в сфере «начальства и подчиненных» чувствовал себя совершенно не на месте, а отчасти по необычайной скромности, считал себя недостаточно подготовленным. Хотя благодаря своему ясному уму он превосходно разбирался в разных политических вопросах, и, когда перед партией встала проблема Брестского мира и некоторые из товарищей, обладавших более солидным теоретическим багажом, смутились, заколебались, для Камо дело было ясно. Так же обстояло и с поворотом к новой экономической политике, при том, что поворот этот принес ему немало душевных переживаний. Безмерно выводили его из себя то там, то сям дававшие себя знать комиссародержавие и бюрократизм. Крайне требовательный и суровый к самому себе, он открыто в глаза порицал многих власть имущих за их образ жизни».

В прямое продолжение. Камо: «Троцкий? Что о нем сказать? Здорово говорить умеет… Но, знаешь, какой-то не свой он. Как был чужим, таким и остался… Зиновьев? Каменев? Это, знаешь, адвокаты какие-то, не революционеры… Понимаешь, им бы надо в буржуазной республике жить: сказать «левую» речь в парламенте, потом прийти домой, удобно устроиться у камина, кофеек попить, роман почитать…»

Никакого спуска, послабления даже самому почитаемому человеку. «Несмотря на свое большое уважение к Горькому, — продолжает Медведева, — Камо не преминул однажды со свойственной ему прямотой выразить ему порицание. В те годы в Москве находилось еще много меньшевиков, они откровенно фрондировали против Ленина и Советов. Как-то меньшевики устроили банкет, на котором были допущены выступления против внешней и внутренней политики нашего правительства. К сожалению, Алексей Максимович нашел возможным украсить своим присутствием это сборище врагов Советской власти. Камо смело указал Горькому на совершенную им ошибку, и тот с виноватым видом, молча, выслушал эту отповедь…»

Осенью двадцать первого года Камо отправляется в Персию. В мандате сказано: «Для проверки и налаживания работы советских внешнеторговых учреждений». Судя по обширному докладу, адресованному Серго Орджоникидзе — в эту пору руководителю Кавказского бюро ЦК РКП, — деятельность Камо выходит далеко за рамки первоначального поручения. Он колесит из конца в конец по всей Персии, устанавливает связи с ее общественными деятелями, обследует советские консульства в Гиляне и Хоросане, исправляет промахи военного атташе. Помимо всего другого, организует помощь голодающему населению Поволжья. На собранные деньги закупает продукты, семена.

По возвращении — это уже начало двадцать второго года — Камо получает назначение, не всем понятное. Начальником Закавказского таможенного округа. По служебной лестнице над ним народный комиссар финансов Барон Бибинейшвили. Отзыв наркома впоследствии самый блестящий:

«Он за несколько месяцев коренным образом ликвидировал безобразия, творившиеся в таможнях: контрабанду, рвачество, взяточничество».

А за этим признание: «Камо не удовлетворяла работа на хозяйственном фронте».

Более четко о том же — первый председатель ревкома Грузии Филипп Махарадзе 18 июля 1922 года в «Заре Востока»:

«Все наши товарищи, которые близко знали Камо, удивлялись назначению его на пост начальника таможенного округа. Я думаю, и со мной согласятся другие товарищи, что в условиях советского строительства Камо еще не успел найти применения для своих сил, для своих творческих способностей».

Так или иначе Камо занимается своим таможенным управлением. Сотрудников он размещает в доме на Трамвайной улице, около сада Муштаид. У него отдельный кабинет, большой письменный стол.

Во второй половине марта Камо вместе с Серго Орджоникидзе выезжает в Москву. Там собирается XI съезд партии. На съезде с политическим отчетом ЦК выступает Ленин. Но вскоре здоровье Владимира Ильича ухудшается. Камо обращается к нему с заботливым письмом:

«Глубокоуважаемый и дорогой Владимир Ильич, я знаю от Л. Б. Красина и от Марии Ильиничны, что доктора настоятельно советовали Вам продолжительный отдых и горный воздух. По мнению Красина, лучше Кавказа для этой цели ничего нельзя придумать.

…Если вы возьмете меня, я буду не только рад, но и спокоен относительно вашей безопасности, и у меня есть какая-то самоуверенность, что никто не пригодится в этой поездке, как я.

Если вы согласны, дорогой Владимир Ильич, то можно поговорить о маршруте и времени отъезда. Я еду в Батум 12 апреля…

Преданный вам Камо».

Ленину предложение Камо по душе. Он сообщает Орджоникидзе:

«т. Серго!

…Камо просит меня взять его с собой. Я не возражал бы. Но хочу знать Ваше мнение. Если Вы не против, скажите ему от меня, что я согласен (и что все в тайне)».[62]

Складывается будто счастливо, скорее бы только наступило лето! Камо нетерпеливо считает дни, последние свои дни…