Камо

13

Нужно что-то срочно предпринять. Что именно, никто в Куоккале окончательно решить не берется. В Берлин уходит телеграмма: просим экстренно приехать наиболее осведомленного товарища. К концу недели на даче «Ваза» давний «берлинец» Иван Ладыжников.

Сообщение Ладыжникова более чем неутешительное. После первого допроса в полицей-президиуме Камо отправлен в следственную тюрьму. Прокурор при королевском суде выдвигает обвинение в нарушении закона против преступного и общеопасного употребления взрывчатых веществ от июня 1884 года. Закона о динамите, как с трепетом говорят немцы. Десять лет каторжной тюрьмы в лучшем случае… Более вероятно, что при дружеском содействии департамента полиции в Берлине раскроют, что страховой агент Мирский — Камо. Портрет будет нарисован достаточно впечатляющий. Опаснейший террорист, создатель тайных лабораторий по изготовлению бомб, международный организатор складов и контрабандных перевозок оружия и адских машин, похититель золота и банкнот, беглец из множества тюрем… Каждый добропорядочный немец, классический Михель в ночном колпаке, постоянно дрожащий за свою собственность, испытает облегчение, узнав, что закоренелый злодей выдан России и, по всей вероятности, будет повешен!

В Германию отправляются Максим Литвинов и Мартын Лядов. Максим Максимович для благополучного завершения их общих с Камо предприятий — пересылки в надежные адреса последнего транспорта с оружием, уже ожидающего в Гамбурге, и динамо-машины, доставленной из Софии от Тюфенчиева. Из-за нее, из-за этой динамо-машины, испытывает мучительные страдания Гартинг. «Полицейские власти здесь не знают, что динамо-машина есть собственность Мирского, — с болью сообщается в очередной шифровке Трусевичу, — и невозможно им на это указать, дабы не причинить непоправимого ущерба агентуре. Эксперт, которому машина приватно показана, заявил, что машин подобной конструкции в продаже не существует, что она, несомненно, специально приготовлена неизвестным техником для больших взрывов домов, мостов, железных дорог и т. и.».

Иные занятия у Мартына Лядова. Он много лет прожил в Берлине, хорошо знает обстановку, людей, язык. У него свои возможности, обременять Житомирского ему нет нужды. Придет время — Мартын Николаевич напишет на полях рукописи Барона Бибинейшвили:

«По поручению Ленина мне пришлось организовать защиту Камо в Берлине. Ильич очень любил и ценил Камо и говорил, что надо принять все меры к тому, чтобы спасти Камо. С просьбой об организации защиты я обратился к Карлу Либкнехту. Он выдвинул кандидатуру своего друга и товарища по партии, депутата парламента от социал-демократов Оскара Кона для официальных сношений, сам же взялся влиять на печать и на партийные верхи».

Либкнехт знакомит Лядова с Коном. Вдвоем они быстро выполняют все необходимые формальности. Королевский суд признает доктора Оскара Кона правомочным защитником интересов Мирского. А Лядову дольше испытывать судьбу не следует. Его в недалеком прошлом дважды высылали из Пруссии, отбирали подписку о невозвращении. К тому же далеко не кстати продолжаются аресты среди русских политэмигрантов. Забраны Лука — бывший секретарь Московского комитета эсдеков Виктор Таратута — и, что особенно настораживает, Штиглуц — Богдан Кнунянц, много лет близко знавший Камо по Тифлису, Баку. Встречались они и в Берлине.

Прощаясь, Лядов с Коном уславливаются, что в дальнейшем связи будут поддерживаться через Житомирского из Заграничного центрального бюро.

То ли по своей инициативе, то ли по совету из Куоккалы несколько дней спустя из Гамбурга Лядов передает Житомирскому, что тому в самом ближайшем времени придется приехать в, Россию: «Будем решать, какие меры необходимы для освобождения Камо».

Снова Гартинг — Трусевичу:

«…Приняв в соображение крупное положение, агентурой занимаемое среди большевиков, и ввиду ожидаемого в ближайшем будущем перекочевания главарей этой партии из России для подпольной работы за границу, я посчитал нахождение агентуры в такой момент вблизи большевистского центра крайне желательным. Поездка, несомненно, сведет агентуру со всеми секретными заправилами большевиков, еще больше упрочит ее положение как хорошего исполнителя особо важных поручений.

Со своей стороны я снабдил агентуру паспортом на имя доктора медицины Ильи Ивановича Шорина и ходатайствую о выделении дополнительных средств на расходы по данной поездке… Также покорнейше ходатайствую наружного наблюдения за вышеназванным Шориным не устанавливать. Наблюдение, несомненно, будет замечено революционерами и поведет к нежелательным выводам…»

Размашисто, обязательным зеленым — в подражание кумиру Столыпину — карандашом Трусевича: «Докладывать мне срочно о ходе дела!»

Боже упаси промедлить, всё бы докладывал безмерно старательный Житомирский, если бы только ему, всюду вхожему, не была так недоступна психология подлинных революционеров. Примчавшись по каким-то своим хлопотам в Париж, он вновь сталкивается у земляков-бакинцев с доктором Гавриилом Сегалом. Тем, кому в кафе на Фридрихштрассе так трогательно жаловался на «неосторожного и крайне беспечного» Камо. Сейчас, подлаживаясь под общее настроение кавказцев, Житомирский предельно скорбит.

На расспросы Сегала отвечает с готовностью. Да, у Камо нашли чемодан с оружием, динамит и взрывчатую машину. На его квартиру набрели чисто случайно. Ужасная нелепость, кто-то из товарищей потерял адрес на сходке во время разгона ее полицией… Если Камо выдадут России, его повесят!.. Сам Камо молчит. Редакция «Форвертс»[32] предоставила ему адвоката. Камо с этим адвокатом, весьма приличным человеком, общаться не захотел. Хорошо, что он, Житомирский, вспомнил: Камо как-то приходил к нему домой на небольшую дружескую пирушку. Хозяйка тогда надевала свое колечко, оно одно-единственное. Камо заметил, похвалил работу ювелира. Теперь по настоянию Житомирского адвокат взял колечко с собой, невзначай показал Камо. Контакт установился полный. Увы, мало что дает. Выход один — это организовать побег и для этого надо договориться с товарищами в России.

Тут же предложение: «Я слышал, вы через несколько дней двигаетесь в обратный путь, спешите в родные бакинские палестины… Так-так. Зайдите в Вене на почтамт, я вам экспрессом пошлю весточку, если узнаю что нового… Не благодарите, я понимаю, как вы переживаете…»

В Вене Сегала действительно ждет почтовая открытка, предусмотрительно вложенная в плотный конверт. Всего несколько слов. Из тех, что запоминаются на всю жизнь: «Камо Вас оговорил. Возвращаться в Баку Вам нельзя!»[33]

Особых колебаний нет. Сегал сразу меняет маршрут. Он спешит отыскать Красина. Хотя и не коренного, а все-таки своего бакинца, предельно уважаемого. У Леонида Борисовича один вопрос:

— Вы вернетесь в Баку?

— Разумеется.

— Я так и думал… Не забудьте порвать открытку!..

В поезд садится и Красин. По неотложным коммерческим делам крупный российский негоциант торопится к своему швейцарскому банкиру… Ничего, версия срабатывает. Пограничные власти препятствий не чинят, наоборот, предупредительны. Ну а в Женеве Миха Цхакая или Вячеслав Карпинский скажут, где обосновались Владимир Ильич с Надеждой Константиновной, также покинувшие Куоккалу.

Женева встретила резким, пронизывающим ветром — бизой. В качестве сенсации продавались открытки с изображением замерзшей на лету воды около решеток набережной Женевского озера. Город выглядел мертвым, пустынным. Под стать погоде настроение. И тема разговора, ради которого Красин приехал, о Камо, конечно.

Предложение Красина кажется невероятным, даже бесчеловечным.

— Вы уверены, голубчик Леонид Борисович? Мы не причиним ему дополнительных страданий без пользы притом? Он согласится, выдержит?

В час, отнюдь не предназначенный для свиданий с заключенными Альт-Моабит криминаль герихт — Моабитской уголовной тюрьмы — все тот же богатый и, похоже, достаточно чудаковатый российский негоциант входит в одиночную камеру к Мирскому. Хорошо оплаченный смотритель дает десять минут. Им, давно понимающим друг друга с полуслова, вполне хватит. Чтобы принять решение, на долгие годы определяющее судьбу Камо.

Поездка Житомирского в большевистский центр, само собой, отпадает. Он нисколько не потребовался Красину и в его берлинских занятиях. За крайним недосугом Леонид Борисович навестить его не смог. Тем более что нахлынули новые экстраординарные события. Вот о них Житомирский более чем хорошо осведомлен. Ему не нужно, как Леониду Борисовичу, читать и перечитывать сообщение «Берлинер тагеблатт»:

«Как уже сообщалось во вчерашнем вечернем выпуске, к кассе Баварского банка в Мюнхене подошла элегантно одетая русская женщина, которая хотела разменять 500-рублевую банкноту. Чиновник заподозрил неладное, проверил по своему списку и убедился, что банкнота краденая. Полицейский комиссар доставил женщину в полицию. У нее нашли довольно крупную сумму немецкими деньгами, соответствующую 500 рублям. Кажется поэтому, что она пыталась обменять уже вторую банкноту.

Как нам сообщает дальнейшая частная телеграмма из Мюнхена, женщина пока отказывается дать сведения о себе. Но уже установлено, что эти 500-рублевые банкноты были похищены в Тифлисе. 26 июня прошлого года в Тифлисе была отправлена почтовая карета из почты в филиал государственного банка. Конвой из 16 казаков оказался бессильным.

Предполагают, что арестованная в Мюнхене дама является орудием банды. Сами похитители, по-видимому, находятся во Франции и в Швейцарии.

С тифлисским налетом, очевидно, связано полученное нами из Парижа сообщение: «Два русских террориста, 25-летний Меер Валлах и Фанни Затульска, были вчера здесь арестованы. Они были посланы во Францию для обмена забранных в Тифлисе денег. У них якобы была найдена еще сумма в размере 20 тысяч франков».

Меер Валлах. Читай Максим Максимович Литвинов. И он тоже…

Аресты, аресты… В Мюнхене… Париже… Стокгольме… Женеве… Копенгагене… Софии… Роттердаме…

А уверенность в удаче была немалая. Особенно после того, как Житомирский беспрепятственно обменял четыре «неприятных» пятисотрублевки на итальянские лиры. Обнадеживающая разведка позиций противника перед решающей акцией.

В один и тот же день — во вторник восьмого января — тифлисские пятисотрублевые должны были быть обменены на банкноты нескольких европейских стран. Сам по себе обмен — штука немудреная, минутная. Если только заграничные банки не оповещены, что кредитные билеты серии А.М. номера от 62901 по 63000 и от 63701 по 63800 из экспроприированных двухсот пятидесяти тысяч. Видимо, нет, раз Житомирскому удалось без малейших затруднений одним манером обменять четыре билета. Да и откладывать дольше нельзя. Необходимо покончить до суда над Камо.

Во вторник радужные надежды оборачиваются полным провалом. Хуже всего в Париже. Максим Литвинов задержан с двенадцатью билетами в бумажнике. И не в банке у кассы. Почему-то на Гар дю Нор — на Северном вокзале. В газетах шум на весь континент. Почище незабвенных упражнений на вечернем досуге милейшего барона Мюнхгаузена. В дрожь бросает при чтении «Ле Журналь»: «РУССКИЙ ВАЛЛАХ.

ЕГО РАЗЫСКИВАЛИ В ТЕЧЕНИЕ ДВУХ ЛЕТ!!!

Это тот, кто в 1906 году руководил нападением ца фургон русского банка в Санкт-Петербурге.

Господин Ксавье Гишар, начальник бригады, занимающейся анархистами, задержал в Париже одного из самых опасных террористов. Этот арест вызовет известные волнения в России…

Документы, захваченные у террориста Валлаха, представляют большой интерес для русской полиции. Они содержат сведения об организации современного русского революционного движения. Кроме того, некоторые письма, найденные в портмоне этого опаснейшего нигилиста, могут касаться непосредственно безопасности царя Николая Второго».

Насмерть перепуганы обыватели повсеместно в Европе. Даже в самой терпимой, гостеприимной Женеве «только и разговоров, что о русских экспроприаторах. Об этом с ужасом говорили за столом в том пансионате, куда мы с Ильичем ходили обедать, — строки Крупской. — Когда к нам пришел в первый раз живший в это время в Женеве Миха Цхакая, кавказский товарищ, председатель III съезда партии в 1905 году, его кавказский вид так испугал нашу квартирную хозяйку, решившую, что это и есть самый настоящий экспроприатор, что она с криком ужаса захлопнула перед ним дверь».

В продолжение:

«Тифлис, прокурору судебной палаты

Женеве арестованы Николай Семашко и Вячеслав Карпинский точка Швейцарские власти выражают готовность исполнить все требования расследования и выдачи.

Директор Трусевич».

«Тифлис, судебная палата, следователю по особо важным делам Малиновскому

Ввиду ходатайства роттердамской полиции министерством иностранных дел уже поручено по телеграфу императорской миссии в Гааге сделать официальное представление нидерландскому правительству о задержании и выдаче лиц, пытавшихся обменять похищенные кредитные билеты

Министр юстиции № 416».

Полицейский интернационал — мерзость все-таки в рамках профессии. Даже гартинги с житомирскими — тоже штатная служба. Иудины сребреники по платежной ведомости, по контракту. Но чтобы заведомо лживые доносы на чашу весов в борьбе идей — это только меньшевики.

Ленин — Горькому второго февраля:

«Л. Мартов поместил в бернской с.-д. газете «заявление», где говорит, что Семашко не был делегатом на Штутгартском конгрессе, а просто журналистом. Ни слова о его принадлежности к с.-д. партии. Это — подлая выходка меньшевика против большевика, попавшего в тюрьму. Я уже послал свое официальное заявление как представителя РСДРП в Международном бюро. Если Вы знаете Семашко лично или знали в Нижнем, то непременно напишите тоже в эту газету, что Вас возмущает заявление Мартова, что Вы лично знаете Семашко, как c.-д., что Вы убеждены в его непричастности к делам, раздуваемым международной полицией»[34].

На следующий день приписка Надежды Константиновны к письму Ильича Г. А. Алексинскому:

«Меньшевики уже… устраивают тут такие гнусности, что трудно даже верится…»

Придется поверить — жизнь представит слишком убедительные доказательства. Поверить в вовсе невозможное для людей элементарно порядочных, мало-мальски стыдливых. На роль полицейского осведомителя в масштабе минимум европейском претендует сам Павел Аксельрод. «Старец хилый, кроткий, ветхий», как представляет его Емельян Ярославский в шуточной поэме «Сон большевика». По великой кротости своей собственноручно составляет в мельчайших подробностях — боже упаси чего забыть! — план повсеместной расправы с большевиками. Всех на кол!

Никто не возьмется сказать, с каким чувством Георгий Валентинович Плеханов читал Аксельродов пасквиль, ему перво-наперво адресованный. Гласности его не предал[35]. Возможно, отложив, тщательно вымыл руки…

Так, в Аксельродовом тайном замысле экспроприацию, совершенную Камо в Тифлисе, необходимо квалифицировать как акт сугубо бандитский. Ленин этот грабеж среди бела дня заранее одобрил. Лучшего повода дискредитировать ленинцев в глазах заграницы долго или вообще не будет. Посему надлежит Плеханову написать доклад, направленный категорически против большевиков. Доклад перевести на немецкий, французский и английский языки, направить немецкому партийному правлению (Форштанду), Каутскому, Адлеру, Интернациональному бюро, в Лондон. Разослать по всем подходящим адресам… Терять время нельзя. Покончить надо побыстрее, навсегда. Начиная, само собой, с Камо. Немного общих усилий, и он окажется на виселице…

Только общих усилий! Гартинг уже радостно телеграфирует директору Трусевичу:

«В «Голосе Социал-Демократа» № 1–2 напечатана статья «Не пора ли покончить?», являющаяся хорошим аргументом для обвинения экспроприаторов, так как в ней редакция «Голоса» прямо называет их бандитами, грабителями и требует исключения их из партии».

Вот наконец и случай, нисколько не ущемляя интересов своей агентуры, сообщить Берлину, что Мирский — это Камо. Сообщить со ссылкой на таких экспертов, как меньшевики.

Временно заменяющий отлучившегося из Петербурга Трусевича С. Виссарионов приказывает составить по всем правилам высокого полицейского этикета бумагу (почему-то немцам на французском языке). Директор департамента полиции — весьма уважаемому господину полицей-президенту:

«Имею высокую честь препроводить Вам два экземпляра газеты «Голос Социал-Демократа» № 1–2 февраль сего года. Статья «Не пора ли покончить?» представляет неопровержимый аргумент против злонамеренной кампании, развязанной газетой «Форвертс» и оппозиционным депутатом рейхстага Либкнехтом. Как вы лично убедитесь, подлинные русские социал-демократы — меньшевики — исторгают Мирского — Камо Самехи из своей среды. Экспроприация 250 тысяч рублей квалифицируется как деяние уголовное и только уголовное… Камо не есть социалист!

Вопрос «Не пора ли покончить?» полностью адресуется известному Вам Ульянову-Ленину. Главной персоне».

Так замыкается круг…