Капли крови: Город Греха (СИ)

Глава 22

Я оказалась везучей. Лаура так до меня и не дошла, хотя я не слышала, кто или что ее отвлекло. Скорее всего, Том, но мало ли, кто тут мог… подкармливаться, глядя на запертых и связанных пленников.

Голова по-прежнему раскалывалась, отчаянно хотелось воды, и я держалась на одной силе воли. Еще и тошнота откуда-то появилась. Словно я, сама того не заметив, успела полежать в отключке, пока меня чем-то травили. Не знаю, возможно ли это.

До поездки в этот проклятый город и знакомства с Ви, я бы решила, что это бред, но теперь… Не знаю. Кажется, возможно все. И чем хуже то, что я себе выдумаю, тем вероятнее оно будет.

Что меня нервировало даже больше невозможности толком пошевелиться — так это Том. Я поняла бы, если бы он меня пытал, если бы происходило хоть что-то, но он наговорил бешеное количество чуши и исчез, словно мы с Роуз вообще ему не нужны.

Да и она… Я пыталась ее позвать, несмотря на то, что любой звук колоколом отдавался прямо в череп, но ничего, кроме тихого скулежа в ответ так и не услышала. Не знаю… Даже если случится чудо и нас обеих вытащат отсюда живыми, не знаю, сумеют ли ее реабилитировать после пребывания в этих застенках Тома.

Одно хорошо: со временем глаза привыкли к темноте, и я более-менее могла представить, где нахожусь. Я видела старую каменную кладку стен, видела очертания предметов. Даже труп Дойла с его ярко-белой сединой неплохо различала, хотя и не была до конца уверена, что он мертв. Надеюсь, что так, потому что уж он определенно не заслуживал того, чтобы его отсюда вытащили.

Ожидание выматывало. Ни часов, ни хоть какого-то способа следить за временем. Только мои внутренние «часы», чувство времени, которое обычно мне не отказывало, но здесь… Казалось, здесь даже собственное тело — и то против меня, потому что я не могла даже примерно понять, сутки я лежу, привязанная к кровати, или несколько часов.

Я чувствовала, как веревки впиваются в лодыжки и запястья, ощущала, как липнет к телу мокрая от пота одежда — в этом, судя по всему, подвале, было душно, — но даже приблизительно не могла представить, день снаружи или ночь. Какая-то часть меня вообще подумывала решить, что я была здесь всегда, и никуда не рыпаться. Мол, приснилось тебе детство на улице, побег от мамы, беспризорники, Джефф и даже Алаверо. Не было этого никогда, да и не могла быть. Не знаю, с чего меня пробивало на такие мысли.

Реакция на стресс бесконечного ожидания неизвестно чего? Глюки умирающего тела, не получающего влагу слишком долго? Не знаю. Знаю, что давно перестала вяло дергать веревки, потому что у Тома слишком хорошо получилось меня привязать. Знаю, что слышала стук собственного сердца, отдающийся куда-то в виски. И знаю, что постоянно облизывала губы, отчего они противно ныли. Мерзкое чувство — когда язык прилипает к нёбу, и ты не можешь не только выпить воды, но даже просто перелечь по-другому.

Наконец — а я ждала этого, потому что это было хоть какое-то событие в живом уголке для семейства маньяков — я услышала шаги. Неторопливые, даже вальяжные. Слегка шелестящие — как будто тапочками шаркали по полу. Я сумела понять, что это Том еще до того, как подняла голову и увидела очередной ослепительно-белый костюм.

Выражение его лица снова навевает мысли о благообразном, образцовом прихожанине церкви. Об исключительно законопослушных гражданах. О том, как я была глупа и слепа, даже не заподозрив этого франтоватого типа, зацикленного на чужой супружеской верности. Все было настолько на поверхности… что теперь я лежала здесь, а он собирался убить сначала мою подругу, а затем и меня.

Он насвистывал какую-то мелодию, и, в отличие от меня, явно был сыт и благодушен. И правда, зачем кормить пленников, если ты вскоре собираешься их убить? Я рассмеялась бы, но понимала, что из горла вырвется только хрип. У меня было чувство, словно я ничего не пила целую вечность. И то, что последним был алкогольный напиток, оптимизма не добавляло. Без воды человек живет всего три дня, хоть я и не помнила, в какой момент вред становится необратимым.

Найдет ли Рик меня за три дня? Ищет ли он вообще, или уже укатил обратно к Джеффри, и знать-не знает, что я не занимаюсь расследованием, потому что его «объект» оказался детективом более высокого класса, чем мы с дорогим напарничком?

С другой стороны, Роуз ведь здесь точно больше этого срока. Я заметила ее отсутствие, когда не видела ее несколько дней, но до этого она скорее всего уже была тут. И она жива. Значит, иногда он все-таки поит своих пленников?.. Или дело в том, что я слишком много молчу?

Том теперь тоже молчал. Или, вернее будет сказать, не пытался говорить со мной. Просто сел рядом, положил руку на бедро, и уставился во все глаза, почти не моргая. Никогда не чувствовала такого, чтобы чужой взгляд вызывал еще большую сухость в горле.

И ощущение, будто кто-то стоит за спиной. Хотя это невозможно — я же лежу привязанной к гребаной кровати! Ныло буквально все, даже сухожилия. В голове крутилась мысль: как быстро образовываются пролежни? А Том смотрел — и молчал. Казалось, его глаза жадно поблескивают в темноте, пока он пытается уловить отголоски моих страданий.

Это ожидание неизвестно чего и неизвестно ради чего, само по себе было пыткой. Я поняла бы, если бы он меня резал. Не оценила, но поняла бы. Он — психопат и маньяк, я — жертва, все логично. Можно пытаться вырубить его, можно орать, можно действовать, пытаясь все исправить. Хоть как-то.

Но когда ты лежишь в одной и той же позе, не получаешь самого необходимого и не можешь толком шевелиться, даже позу поменять, а он просто смотрит с отрешенной улыбкой буддистского монаха на полпути к Нирване, не делая вообще ничего… Хочется сдохнуть.

Это как бесконечный фильм ужасов, где жертва точно знает, что ее вот-вот убьют, но ничего не происходит. И никакие нервы, даже стальные канаты, этого не выдерживают. По крайней мере мои — на грани. Ненавижу ждать. Ждать, когда время нельзя отмерить вообще ничем — это… я даже не знаю, что это. Бесконечное зависание в пустоте.

Чтобы не сойти с ума, я прикрыла глаза и начала считать собственные вдохи и выдохи. Раз-два, три-четыре, пять-шесть…

Когда я снова открыла глаза, то поняла, что, кажется, успела некоторое время поспать. Голова стала тяжелой, но хотя бы перестала болеть, Тома на этой недокушетке не было, и меня — слава всем, кто есть — никто уже не трогал. Я попыталась заговорить:

— Роуз? Ты как? — но получился только хриплый кашель, отдаленно похожий на имя подруги по несчастью.

Она не ответила. Возможно, не услышала, а возможно… нет, об этом не хотелось даже думать. Это будет просто-напросто несправедливо! Да и эти двое маньяков-любителей наверняка убрали бы ее из клетки, будь мои догадки верны.

Я очень надеялась, что у нее просто сильное истощение. Или что она большую часть времени лежит без сознания. Или, в конце концов, просто не слышит. Потому что если это не так, то… не знаю. Просто не знаю, как я продержусь до прихода помощи. Ведь Скала же видел, с кем я ушла! Это же просчет, верно? Это должно «сыграть», а значит, со дня на день меня отсюда вытащат? Казалось, меня и держит в здравом рассудке лишь то, что я здесь не одна и моя помощь может кого-то спасти.

Снова шаги. На сей раз шаркающие, но не каблуки. Значит, не Лаура. Эта больная сука все равно почему-то кажется мне более вменяемой. Может, с ней можно договориться? Чего она хочет? Денег? Все ценное с тел снимали, это я знала, но мне не казалось это чем-то удивительным: зачем таскать лишние вещи вместе с трупами, если можно этого не делать? А теперь я подозревала, что мотив исчезновения ценностей может быть в другом.

Все знания по криминологии, что я получила, отучившись по настоянию Джеффа, говорили о том, что женщины практически никогда не убивают из-за сексуальных мотивов. Даже садистки как правило имеют дополнительные мотивации. Вроде тех сиделок-убийц, которые убивали своих подопечных и потом грабили их квартиры. А с человеком, который хочет денег, всегда можно договориться. Даже если его крыша уже давно уехала куда подальше.

Слух не обманул — это снова был он. Все такой же — в белом, благодушный, молчаливый и дико отталкивающий. Как и всегда, первым в глаза бросился костюм, светлое пятно посреди серой мглы вокруг. А потом Том не спеша дошел до койки, и я увидела, что в руках у этого подонка стакан с водой. С трубочкой.

Он словно понял, что я обратила внимание на «новшество», и приторно улыбнулся, отпивая небольшой глоток. Даже глаза зажмурил, словно от удовольствия. А потом встал прямо рядом с моей головой и наклонил стакан. Так, что вода начала по капле утекать прямо на пол. В этот момент горло как будто царапнуло с новой силой, и я, не выдержав, захрипела:

— Х-хватит!

А Том… рассмеялся. Так громко, что у меня заложило уши от неожиданного резкого звука. Он чуть ли не пополам складывался от хохота, пока я во все глаза смотрела на проклятый стакан. Вода утекала — он не следил за тем, чтобы держать его прямо. Где-то на полу была лужа и я физически чувствовала, что вполне способна встать на четвереньки и начать лакать.

Я попыталась рвануть веревки, но они только сильнее впились в запястья. Руку кольнуло чем-то вроде разряда, и я испугалась, что просто пережму себе вену, если продолжу вырываться. А эта мразь все надрывалась от хохота. Наконец, он отсмеялся, вытер глаза, и поставил совершенно пустой стакан на столик с пыточными инструментами. Я проводила его мрачным взглядом, понадеявшись, что он споткнется и свернет себе шею.

А он все так же медленно вернулся обратно, и снова заговорил:

— Пить хочешь, а, Элис? Кстати, ты в курсе, что проворонила все на свете, не выяснив, кто я такой? То-ом Ра-айт, — он практически пропел это, и я похолодела. Идиотка!

Я только зубами скрежетнула. Отвечать не было ни желания, ни сил. Долбанутый садист, поймавший конченную идиотку! Что толку думать об этом? Я снова тоскливо посмотрела в сторону стакана. Интересно, могло ли остаться на дне хотя бы несколько капель?

— Я знаю, что хочешь, — продолжил ублюдок, ничуть не удивившись отсутствию ответа. — Но ты не заслужила. Ты не каешься, не пытаешься исповедаться мне. Ты молчишь, Элис, и из этого я делаю вывод, что твоя душа пребывает во грехе гордыни. Но я знаю способ привести тебя к Богу. Ты должна терпеть боль, Элис, и тогда я позволю тебе получить немного жидкости, что поддержит твое бренное существование. Если ты сможешь выдержать страдания молча, я буду знать, что твою душу еще можно спасти, — он откашлялся, и продолжил с каким-то апломбом, явно цитируя из Библии. — Ибо кратковременное легкое страдание наше производит в безмерном преизбытке вечную славу, когда мы смотрим не на видимое, но на невидимое: ибо видимое временно, а невидимое вечно.

Я тоже невольно закашлялась. А потом не выдержала:

— Ты бхольной с-садист, а не священник, — сумела выговорить я, прежде чем сухость в горле заставила снова закашлять.

А Том, кажется, разобрал только последнее слово.

— Любой добрый христианин может стать Пастырем, если вокруг нет ни единой праведной души. А в нашем городе, к несчастью, их нет. Я подобен Лоту, что был единственным праведником в Содоме и Гоморре. Но я не хочу единственный спастись, когда Гнев Божиий падет на город! Я должен попытаться спасти ваши заблудшие души, — когда он говорил о религии, в его голосе слышался экстаз фанатика, и мне искренне хотелось, чтобы на его больную голову упал потолок. Даже если это означает, что мы с Роуз тоже погибнем.

Но, к сожалению, он продолжил говорить, уже значительно более спокойно:

— Так ты хочешь пить, Элис? Или мне уйти, оставив тебя страдать от жажды и испытывать раскаяние за свои дерзкие слова?

Я сломалась. Я представила, как буду снова лежать и смотреть в потолок, постоянно кашляя от сухости в горле, как глаза будут все больше слезиться, но оставаться при этом сухими, как мышцы будут терять эластичность, а с ними и я — всякие шансы на нормальную жизнь, даже если меня отсюда вытащат. Как мерзкая слабость будет захватывать все клетки моего тела… И сдалась.

— Дай мне… воды, — пробормотала я, с трудом управляясь с пергаментными, сухими губами.

Он ухмыльнулся. Если бы я могла, вцепилась бы ему в глаза.

— А волшебное слово?

— Пх… пожалуйста.

Он снова рассмеялся. Где, черт побери, были все те психологи и психиатры, что обязаны проверять наших доблестных полицейских? Кто год за годом подписывал бумаги, говорящие, что этот тип может продолжать работать на благо общества? И, в конце концов, как О’Дэйли и компания допустили, что он не просто проник в полицию, но и забрался достаточно высоко, чтобы иметь доступ ко всем бумагам, базам данных и прочим ресурсам полиции? Я скрежетнула зубами, думая об этом. Райт — «благодушно» улыбнулся, и снова заговорил:

— Просто так? Ммм… Нет. Я хочу, чтобы ты осознала глубину своего падения. Я хочу, чтобы ты молчала и сносила все, что уготовано тебе Господом. Тогда — я принесу тебе воды. Кивни, если поняла.

Хотелось послать его в задницу. Честно — очень хотелось. Больной садист и конченная тварь, невесть почему возомнившая себя праведником. Этот его Лот тоже, вроде как, был той еще мразью и трахнул родных дочерей, но Тому Райту определенно удалось переплюнуть сомнительного кумира. Хотя я, конечно, не читала. И слушая ублюдка думала, что это было не самым плохим «не» в моей жизни. Жизни, которая закончится, если я дам волю своим желаниям.

Так что после некоторой паузы я все же заставила себя кивнуть. Затекшая шея отозвалась резкой болью, и я готова поспорить: если бы не начинающееся обезвоживание, из глаз текли бы слезы. Райт нацепил на морду самую мерзенькую из своих улыбочек, смахивая на какого-то инквизитора, всей душой преданного своей работе. Я сглотнула. Что он задумал — даже выяснять не хотелось. Но кто меня спрашивал?

Маньяк даже руки потер, видимо, испытывая предвкушение. Глаза за очками опять противно блестели, я видела это, когда он прошел мимо моей головы, и снова от души пожелала, чтобы на него упал потолок. Как и в первый раз, естественно, не помогло. А он тем временем завозился в предметах, лежащих на «пыточном» столе. Что-то звенело, и я надеялась только, что в его больную голову не придет какая-нибудь особенно «интересная» мысль. Глаза там выколоть, или зашить что-нибудь особенно «греховное». Самое поганое, я точно знала: он так уже делал. И оптимизма это не прибавляло ни на йоту.

Когда Райт вернулся с обычной резинкой для волос, украшенной какой-то блестящей бляшкой, я от удивления чуть не подскочила. Он крутил ее в руках, и постоянно растягивал, а потом стягивал обратно, а встретив мой, скорее всего удивленный, взгляд, улыбнулся еще более пакостно, чем до этого. И пояснил.

— Я не хочу причинить тебе вреда, Элис, лишь очистить твою бессмертную душу через страдания.

Не знаю, что он имел ввиду, но я снова промолчала. Пока он изображает из себя священника и наслаждается процессом, максимально его растягивая, мои шансы выйти отсюда живой только увеличиваются. На свободе осталась ниточка, ведущая сюда, и если Рик догадался спросить Скалу, с кем меня видели последний раз, то, вполне возможно, эта мразь доживает свои последние часы. Потому что будь я настоящим полицейским, я бы его пристрелила за сопротивление аресту. Независимо от наличия этого самого сопротивления.

Кажется, Райт подозревал, о чем я думаю, потому что елейная улыбочка пропала с его лица, уступив место какой-то странной сосредоточенности. Он подошел к моей ступне, потрогал ее влажной, холодной, как лягушачья лапа, ладонью, отчего я дернулась, а потом начал натягивать свою резинку мне на ногу. Блестящая часть оказалась металлической — я поняла это сразу, когда она коснулась пятки.

Райт как будто держал это резинку в морозильнике, потому что металл был ледяным, и, казалось, прям сразу немного примерз к коже. Я зажмурилась. Ощущение было болезненное, но терпимое. Сухость под веками и в уголках глаз пока доставляла больше неприятностей, потому что мне хотелось плакать, но не получалось. Звучит смешно, но было просто нечем. Я снова закашлялась. Горло драло от отчаянного желания выпить воды. Надеюсь, он хотя бы действительно принесет ее, когда наиграется.

А потом всю мою левую ногу пронзила такая боль, что я не завизжала лишь потому, что голосовые связки пересохли. Открыла рот, глубоко вздохнула и закрыла снова. А ублюдочная мразь, плод неестественной связи орангутанга и крокодила, повторила это снова.

Я даже не сразу поняла, что конкретно он делает. Все силы, моральные и жалкие остатки физических, уходили на то, чтобы не начать орать, царапая глотку. Не факт, что у меня получилось бы крикнуть внятно, а не издать протяжный хрип, но скорее всего гребанному садисту этого было бы достаточно, чтобы оставить меня без воды.

Волны боли повторялись спустя неравные промежутки времени. Я начала считать удары сердца: иногда он повторял это спустя десять ударов, иногда через двадцать восемь, иногда через сто. На самом деле, цифра отсчета ни разу не совпала, настолько часто он менял ритм.

Я сжимала губы, иногда прикусывая их, и жмурила глаза, но не издавала ни звука. И я сильно подозревала, что не смогу ходить еще долго после того, что этот подонок творит. Или, по крайней мере, буду очень сильно прихрамывать.

Разряд боли. Несколько мгновений спокойствия, видимо, чтобы я успела «раскаяться», и снова разряд. От пятки и до самой моей сути. И если бы он хотя бы молчал…

— Боже, у которого вечное милосердие и прощение, смиренно молю Тебя о душе рабыни Твоей Элис, которую призвал Ты от мира сего, да не предашь её во власть врага, и не забудешь её вовеки, но повелишь святым твоим ангелам принять её и ввести в райскую обитель, чтобы, веровавшая в Тебя и на Тебя уповавшая, она не подверглась мучениям адовым, но получила вечное блаженство. Через Христа Господа нашего. Аминь.

Он повторял это очень много раз, как будто разными голосами и на разные лады, а я пыталась пропустить мимо сознания тот факт, что он заранее «молится» за упокой моей души. Иррационально радовало лишь то, что настоящего имени он не знает. Если бы он говорил хотя бы «Кассандры», мне было бы решительно не по себе. Когда он бубнил молитву, удары по ноге становились реже, и я успевала передохнуть. Когда он не бил — пятка просто мерзко ныла, благо, он не заставлял меня ходить, и я не стояла на чем-то ногами.

А иногда он сменял молитву просто кусками из Библии. И читал их так монотонно, что внезапные удары посреди слов врезались в мозг куда сильнее, чем до этого. Слова, казалось, сливались в одно, почти не было пауз, а те, что были, явно появлялись не тогда, когда были нужны, а когда у ублюдка переставало хватать воздуха в легких. Снова удар — и я задумалась, можно ли сдохнуть оттого, что ты постоянно говоришь, не давая себе времени вдохнуть.

— Из-за жены блудной обнищают до куска хлеба. Может ли кто ходить по горящим угольям, чтобы не обжечь ног своих? То же бывает и с тем, кто входит к жене ближнего своего: тот губит душу свою, кто делает это. Побои и позор найдет он, и бесчестие его не изгладится, — читал Том, и снова бил.

С каждым ударом было все больнее, хотя куда уж больше, и я стискивала зубы после каждого раза все сильнее. Я чувствовала, как по подбородку что-то стекает. И не глядя понимала, что это капли крови. Моей крови, вытекающей из прокушенной губы. Только когда я это сделала — я не знала. Когда он ударил десятый раз? Тысячный? Сотый?

Наконец, все прекратилось. Так же внезапно, как и началось. Он снял с ноги долбанную резинку, и до меня запоздало дошло, что же такое он делал. Просто растягивал ее и бил по ноге в уязвимое место. Ну да. Если он не хочет повредить внешнему виду до того, как начнет свои посмертные художества… это было до отвращения логично!

Хотелось плакать, но я все еще не могла этого делать. А эта мразь… Он наклонился прямо ко мне, широко улыбнулся, растянув губы практически в полукруг, и коснулся ими лба. Я дернулась, пытаясь отшатнуться. Как назло, губы у твари тоже были влажными, и мне почудилось, что я готова даже поцеловать его, лишь бы хоть какая-то жидкость попала в рот. Но по телу пробежала дрожь омерзения и это ощущение рассеялось. Лучше уж из лужи на полу.

А маньяк, тем временем, радостно сообщил:

— Что ж, ты прошла уготованное тебе испытание. Я так и не услышал ничего, кроме сдавленных вздохов. Она, — он пнул клетку, и я услышала протяжный женский стон, — так не смогла. И просидела без влаги несколько дольше.

Она жива! Роуз все-таки жива! Я на миг даже забыла, как ненавижу Райта, и как будто перестала чувствовать боль. Если она все еще способна стонать, значит, вполне возможно, ей еще можно помочь!

Я прикрыла глаза и заерзала, пытаясь хотя бы чуть-чуть переменить положение тела. Шаги Райта начали отдаляться, и теперь мне оставалось лишь надеяться, что он хотя бы действительно принесет воду.

Но вместо этого я почувствовала пощечину, и резко распахнула глаза. Не знаю, где она все это время пряталась, но это была его невеста. Снова. Лаура Бэйтс, похоже, все это время наблюдала за действиями своего жениха. Мне бросилась в глаза очень яркая помада на ее губах, и густо подведенные черным глаза. С неестественно бледной кожей, в неверном свете свечей казавшейся белой, это смотрелось как посмертная маска. И что-то мне подсказывает, что она имела ввиду мою скорую смерть, а вовсе не собиралась самоубиться поскорее.

— Очнулась? — ее пронзительный голос ввинчивался в мозг, и я поняла, что голова снова болит. Забавно будет, если это признак какой-нибудь опухоли в мозге, и пока я тут пытаюсь выжить в лапах маньячной парочки, мое тело медленно справляется с их задачей самостоятельно. Иронично, по крайней мере.

Лауре я не ответила. Не хотелось говорить с человеком, который начинает «диалог» с пощечин. Да и сил, честно говоря, не было. Хотелось пить, выжить и сжечь этот полусырой подвал вместе с обоими чокнутыми. И я даже не знаю, чего из этого хотелось больше.

А если бы я вдруг и хотела заговорить — из горла все равно не вырвется ничего, кроме неразборчивого хрипа. Оно было слишком сухим, и я отчаянно не хотела снова кашлять так, что глаза горят от невыплаканных слёз. Просто потому что телу нечем их «генерировать. Бейтс подождала ответа, но, видимо, поняла, почему я молчу.

Она отошла куда-то за меня, и что она делала, я не видела, только слышала, как что-то льется и стучит. Вернулась она со стаканом какой-то жидкости. Не воды — жидкость была зеленовато-желтая. Кажется, это был зеленый чай, по крайней мере я на это надеялась. Хотя, если учесть определенные его свойства и тот факт, что я привязана к кровати и меня никуда не выпускают, сам по себе выбор напитка был изощренным садизмом. Но лучше уж мокрое платье, чем обезвоживание, хотя это и мерзко.

— Хочешь пить? — она растянула карминовые губы в ухмылке, став похожей на какого-то жутковатого клоуна из старых фильмов.

Мне хотелось съязвить, но даже если бы говорить было просто, я не стала бы этого делать. Чревато. Она наверняка предпочтет понять мои слова буквально и просто уйти, а я никак не могла этого допустить. Пусть лучше издевается, но мне нужно выжить. Не любой ценой, конечно, но уж точно моя жизнь не стоит пары язвительных слов. Лучше дождаться, когда эта сука окажется за решеткой и уже тогда высказать ей все, о чем я думала в этих застенках Инквизиции.

И я просто кивнула ей. Молча. В ответ она ухмыльнулась еще шире, подошла ко мне со стаканом, и начала выливать его содержимое прямо мне на лицо. Я пыталась глотать, и не захлебнуться при этом, но постоянно кашляла. Жидкость — к счастью, это действительно был всего лишь чай — попала не в то горло, и носоглотку жгло. Я кашляла и надеялась, что за решеткой Лауре Бэйтс введут такой же чай через клизму. Горячий. И со стеклянным крошевом в составе.

Мысли о возможной карме для этой твари немного помогали успокоиться. Лаура с интересом смотрела за моими страданиями, слегка повернув голову на бок, как какая-то диковинная птица. С ее длинным носом и светлой паклей, которую она считала волосами, смотрелось жутковато. Как будто она и правда какая-нибудь неведомая крылатая тварь, сошедшая со страниц сборника самых жутких ночных кошмаров.

Когда я прокашлялась, успев все-таки немного промочить горло, она снова заговорила:

— А теперь? — голос был елейный и навевал ассоциацию с богатой тетушкой, которая ест деликатесы на глазах у бедного племянника и сетует, что его родители неспособны купить для него такие чудесные вкусности. Живот слегка свело. Хорошо, что я умела переносить голод еще с детства. Джефф бы не согласился, но сейчас — точно хорошо. Я постаралась держать себя в руках, хоть они и связаны.

— Теперь нет, спасибо за беспокойство, — максимально четко проговорила я.

Несмотря на откровенно ублюдочный способ напоить меня, это помогло, и горло хоть и саднило, но я по крайней мере не кашляла после каждого слова и могла более-менее связно строить фразы. Хотя и невнятно.

— А ты сильная. Это интереснее. Этой вот, — она показала рукой на клетку, — Вполне хватило социальной изоляции и безводной голодовки. Она сначала орала и истерила, а после этого — заткнулась и только скулит иногда. Ничтожество, — губы Лауры скривились в презрительной гримаске. Я пожелала, чтобы следующей жертвой была она. Мысленно, конечно.

— Зачем тебе это? Твой… сообщник — психопат и садист, это мне понятно. Они часто приплетают религию к своим тараканам в голове. Но ты… ты могла найти нормального мужчину, уехать из этой дыры и ничем бы не рисковала. Зачем тебе это? — это была самая длинная тирада, что я когда-либо произносила здесь, но я и правда хотела знать. И потянуть время. Хотя, на самом деле, мисс Бейтс была не меньшей садисткой, чем ее будущий муженек, но вряд ли сказав об этом, я бы сумела ее разговорить.

— Ты думаешь, что я буду тебе рассказывать про свое тяжелое детство? — хмыкнула Лаура, усаживаясь рядом. В отличие от Райта, она не пыталась меня трогать или как-то задеть. Я сама по себе ей, кажется, вообще была не нужна, ей просто нравилась возможность сбросить маску нормальности. Так, кажется, это называется, когда психопат притворяется здоровым человеком?

— Если так, то зря. Ты, как и многие другие до тебя — в смысле, до того, как Том решил заявить о своих намерениях миру, — просто сгинешь в этих подвалах, а потом мы скормим твой труп свинкам. Или просто закопаем. Или выкинем в море… ладно, я не знаю, что конкретно он делает с трупами, но, если он так хочет — их никто не находит. Никогда. Просто — пуф! — и очередная дурочка вместе с ее трахалем превратились в пропавших без вести. Никто ничего не знает, никто ничего не видел. А потом найдут твою подружку и ее муженька — на них у него большие планы. А ты… даже Большой Берти предпочтет сделать вид, что к нему никто не приезжал.

Я прервала ее, надеясь направить поток больного сознания в нужное русло:

— Но ведь ты снова говоришь о Томе, а не о себе. Зачем тебе это все нужно?

Она скрипуче рассмеялась, а у меня вновь мерзко заныли виски. Головная боль ушла после купания в чае, а теперь вновь вернулась, сбивая к чертовой матери всю концентрацию. Я слегка зажмурилась и сразу открыла глаза снова. Немного, но помогло. Я же умею терпеть боль. Умею же, да? Да у меня и выбора нет, а значит, умею. Лаура продолжала.

— Ну, рано или поздно сюда попадет твой драгоценный Рик Алаверо. А он — та еще богатенькая мразь, уверена, ты и трети не знаешь из обширной биографии своего любовника. А что касается остальных… знаешь, сколько всего интересного можно сделать с чужими счетами и документами, если сотрудничать с копом и уметь заметать следы? А уж если есть способ вывести эти деньги так, чтобы никто не подумал на тебя… ммм…

— Это же заметно… — ошеломленно произнесла я.

Хотя шокировало меня не то, что она крадет деньги. Это я подозревала. Но откуда она знает Рика?! Где она могла его видеть?! И… она ведь явно не сказала Райту об этом?

— Это если ты дилетант. Знаешь, большинство из клиентов Тома очень хотят выкупить своих самочек живыми и невредимыми. А вместо этого — попадают сюда. Ой-й. Я обещала вам воссоединение, но я же не сказала, где! — она противно хихикнула, и мне захотелось приложить ее чем-нибудь тяжелым. — А меньшинство, которому плевать на мамочку своих деточек или просто дырку, которую он пользовал несколько лет кряду, они все равно на что-то ловятся. Важно лишь знать, за какие ниточки дернуть. Я — становлюсь богаче, Том — тешит свои иллюзии, все довольны и счастливы. Даже черви, имеющие обильный ужин, — она криво ухмыльнулась. — Хотя это сложнее, чем приманивать дур вроде тебя.

— Ты чудовище, — это было пафосно и наверняка ее не проняло, да я и так догадывалась, что с ее моральным обликом большие проблемы.

Но мне нужно было выдать хоть какую-то реакцию, пока мозг лихорадочно обрабатывал информацию. Откуда она может знать Алаверо? Судя по всей этой афере, сама по себе она никогда не владела большими деньгами, так где они могли пересечься?

Я вспомнила, что она ни разу не подошла ко мне, пока Рик был рядом, и избегала его на приеме. Это давало шаткие основания предполагать, что он с ней знаком тоже. И снова — откуда? Будь мы внимательнее, или хотя бы трудоспособнее, и поймай эту парочку, я могла бы у него спросить. А так — оставалось лишь гадать.

А Бейтс, тем временем, ответила:

— Спасибо. Я рада, что хоть кто-то может оценить меня по достоинству.

А потом поднялась, издевательски ухмыльнулась, и вылила все, что еще оставалось в стакане, прямо мне на макушку.

— От тебя воняет, милочка. Душ предложить не могу, так что придется обойтись этим, — хмыкнула она, и снова убралась из поля зрения. Я не стала реагировать. Некоторое количество влаги вопреки способу «доставки» придало мне сил, и теперь меня занимал только один вопрос: откуда она знает Алаверо?..