Капли крови: Город Греха (СИ)

Глава 27

Я начинаю думать, что моя психика пытается меня беречь. Всякий раз, как эти двое ублюдков замышляли что-то особенно дикое, я просто теряла сознание где-то на середине экзекуции. «Повезло» и на этот раз. Я даже не знаю, закончила ли Лаура свою разметку поля для крестиков-ноликов — только то, что теперь болит не только голова, ребра, запястья и лодыжки со спиной, но еще и лицо. Кажется, у человеческого тела есть какой-то предел боли.

Меня радовало, что, судя по всему, она не задела никакие важные нервы, и не повредила глаза. И раздражало, что подсохшая кровь стягивает кожу. Почему у меня такое чувство, что человек привыкает действительно ко всему? Даже к сырым подвалам наедине с двумя поехавшими тварями.

В этот раз я даже не успела расслабиться и задуматься о чем-нибудь хорошем, отвлекаясь. И прийти в себя, хотя бы немного, не успела тоже. Том пришел раньше. И я не услышала его шагов, как это бывало обычно, а просто увидела, как он движется к моей койке. В правой руке он нес ведро, скорее всего с какой-то жидкостью. То самое, благодаря которому я сумела его отвлечь. И почему мне это заранее не нравилось?

По выражению лица Райта не получалось сказать ничего, потому что оно было каким-то отсутствующим. Ни торжества, ни злорадства, ни агрессии, ни его странного благодушия. Просто нейтральная маска, а не лицо. И это, честно говоря, пугало. Что он задумал? Зачем ему ведро?

Ответ на этот вопрос я узнала слишком быстро, куда быстрее, чем мне бы того хотелось. Райт подошел ко мне вплотную и поставил ведро рядом с кроватью, ближе к изголовью. Затем — снял наручники с рук. Молча, и довольно грубо, выворачивая запястья, если ему было неудобно возиться с замком.

Он неожиданно схватил меня за волосы, отчего я вскрикнула — и окунул головой в воду. Я даже не знаю, что было хуже: то, что наручники, удерживающие ноги, впились мне в щиколотки — интересно, будет ли вывих? — или то, что я мгновенно наглоталась воды. Если он собирался поить меня так постоянно, то я бы предпочла умереть от жажды раньше.

Эта дурацкая в общем-то мысль промелькнула очень быстро, а потом стало больно. Очень больно и страшно. Вода мгновенно проникла в рот и нос, и мне перестало хватать кислорода. Я пыталась как-то барахтаться, свалить дурацкое ведро или хотя бы пошатнуть, но здоровый мужчина без проблем с питанием априори сильнее голодающей измученной пленницы, так что Райт этого, скорее всего, даже не заметил.

Сердце бешено колотилось, в ушах шумело, и мне казалось, что мои легкие кто-то окунул в костер. Но стоило мне прекратить попытки сопротивляться — и Райт выдернул мою голову из ведра. Я закашлялась и часто задышала, напоминая рыбу, только что вынутую из воды. Но только я это сделала — и ублюдок повторил «интересную забаву» снова.

Я не помню, сколько раз он так меня окунул. Может, три, может, тридцать, а может десяток. Я довольно быстро перестала соображать, что происходит. Но сквозь воду до меня доносились обрывки молитв:

— …отдаю тебя Богу всемогущему, Творцу твоему, чтобы вернулась ты к Тому, Кто тебя создал из праха земного…

— …удостой усопшую рабу Твою участия в этой победе над смертью…

— … вечный подай ей Господи, и свет вечный ей да сияет…

Это слилось в одну монотонную пытку под заунывные молитвы за упокой. Казалось, он решил к физическим пыткам добавить психологические. Или сделать меня антирелигиозной фанатичкой, я уж не знаю.

Но когда Райт оставил меня, наконец, в покое — видимо потому, что я расплескала половину ведра с водой, он не стал уходить, как делал это обычно. Нет. Он обтер руки какой-то тряпкой все с того же «пыточного» стола, и достал откуда-то снизу столика толстый блокнот.

А потом сел на кровать рядом со мной, и начал читать не молитвы, а просто отрывки из Библии. Его любимую часть, про прелюбодеяние.

— Ибо воля Божия есть освящение ваше, чтобы вы воздерживались от блуда; чтобы каждый из вас умел соблюдать свой сосуд в святости и чести, а не в страсти похотения, как и язычники, не знающие Бога, — начал он.

Я лишь надеялась, что, занимаясь всей этой… миссионерской деятельностью, видимо, он не будет трогать меня. И порадовалась, что он не стал приковывать меня еще и наручниками, хотя и не могла особенно этим воспользоваться.

— Если найден будет кто лежащий с женою замужнею, то должно предать смерти обоих: и мужчину, лежавшего с женщиною, и женщину; и так истреби зло от Израиля. Если будет молодая девица обручена мужу, и кто-нибудь встретится с нею в городе и ляжет с нею, то обоих их приведите к воротам того города, и побейте их камнями до смерти: отроковицу за то, что она не кричала в городе, а мужчину за то, что он опорочил жену ближнего своего; и так истреби зло из среды себя.

Я кашляла. Том читал, растягивая слова, и явно испытывая удовольствие от прочитанного. Время тянулось так медленно, что хотелось, чтобы он все-таки прикончил меня, и лучше бы не через утопление. Я чувствовала дикую усталость и, казалось, даже бояться перестала.

А Райт продолжал зачитывать:

— Если кто будет прелюбодействовать с женой замужнею, если кто будет прелюбодействовать с женою ближнего своего, — да будут преданы смерти и прелюбодей и прелюбодейка. Кто ляжет с женою отца своего, тот открыл наготу отца своего: оба они да будут преданы смерти, кровь их на них. Если кто ляжет с невесткою своею, то оба они да будут преданы смерти: мерзость сделали они, кровь их на них.

Не помню, что произошло раньше: он заткнулся, или я снова отключилась. Но когда Райт опять пришел в комнату, я подскочила от тревоги прямо на постели, благо, про наручники он так и не вспомнил. Он снова собирался открыть клетку Роуз — на этот раз молча, как будто потерял способность разговаривать, не цитируя Библию.

У меня была уверенность: если он дойдет до клетки, то его уже никто не остановит, он убьет Роуз. Я не знаю, откуда она возникла, и что это было — возможно, интуиция, возможно, я просто очень боялась остаться тут совсем одна, пусть Роуз и молчала все время. Не знаю. Но своим предчувствиям нужно доверять — так говорил и Джефф, и, иногда, когда мы не пытались друг друга убить, Алаверо. А этим двоим стоило верить. В отличие от меня, они из любой передряги выбирались почти без проблем.

Я не хотела этого делать, на самом деле. Мне итак было плохо, больно, страшно. В легких все еще мерзко кололо из-за попавшей воды, тело тоже «радовало» болевыми сигналами, голова вообще раскалывалась.

После всего, что Райт уже со мной сделал: утоплений, избиения, после порезанного этой сукой Бэйтс лица, после неизвестного количества дней голодовки… Мне было страшно его провоцировать. До дрожи в руках, которые он так и не приковал. До слез, хотя я никогда не была плаксивой. До желчи, поднимающейся откуда-то со дна желудка прямо в горло. Я не хотела этого делать. Но не делать — не могла. Нельзя было поступить иначе и остаться человеком. Жизнь того не стоило!

Перед глазами очень быстро промелькнуло, как Райт будет уродовать тело Роуз прямо у меня на глазах: я буквально представила, как он сначала начнет выжигать ей глаза зажигалкой, а потом зашьет рот, и меня замутило. Не дав себе подумать и усомниться, я громко и четко проговорила:

— Тебе нравится быть подкаблучником, Райт?

Говорить только немного поджившими губами было неприятно, но я постаралась не обращать внимания на ощущения. Том не ответил, лишь остановился, не дойдя до клетки буквально несколько шагов, и уставился на меня. Молча. Выражение его лица как будто говорило «заткнись, иначе пожалеешь», но когда я слушала подобные сигналы? Я, наоборот, продолжила:

— Она может приказать тебе прыгать, и ты спросишь только: «Как высоко, дорогая?», — я постаралась вложить в голос максимум издевки. Я даже сама себе удивилась: как так вышло, что я хорошо передразниваю интонации человека, который пользовался ими, пока я была совсем не в лучшей форме?

Но получилось хорошо. Настолько, что Райт побледнел, слившись цветом со своим мерзопакостным костюмчиком, и тихо, вкрадчиво, процедил:

— Еще одно слово — и я от тебя что-нибудь отрежу.

Так он со мной еще ни разу не разговаривал. Все синяки, ссадины, и порезы предупреждающе заныли. Я же осознала, что если я заткнусь, то получу возможность понаблюдать как Райт уродует трупы. Нет! Я продолжила, добавив еще больше язвительности:

— Может, ты компенсируешь? «Дорогая» говорит: «Голос!», и ты отвечаешь: «Гав!» А здесь можно не лебезить, да? Привязанная к кровати женщина не заставит вылизывать свою обувь?

— Заткнисссь! — практически по-змеиному прошипел он.

Дальше все происходило так быстро, что я едва поспевала, чтобы осознавать происходящее. Раз — и он уже рядом, а я получила смачный удар в челюсть. Я пыталась отползти, благо, скованы только ноги — и поняла, что у Тома все это время с собой был нож. Потому что его лезвие впилось мне в спину. Я кричала, не запоминая слов, а он просто резал, как придется. Я поняла: если он немного сильнее надавит — это станет похоже на разделку живого мяса.

Два — и очередной удар левой куда-то в живот заставил меня замереть. У меня не было сил от души ударить в ответ, а слабые попытки отмахаться ничего не давали. Сердце колотилось, как бешеное, а в нос ударил запах моей собственной крови. Он терпкий, с ноткой металла, и почему-то казалось, словно он теперь будет со мной всегда. Очень недолгое «всегда», правда.

Я поняла, что избегать хотя бы части ударов не получится хоть сколько-нибудь долго, и Райт поймал меня, вцепившись в волосы. Только в этот момент до меня окончательно дошло: он давно снял с меня парик. Потому что руки Райта с силой вцепились в спутанные пряди и меня прошибло болью. Казалось, словно он сейчас снимет с меня скальп или свернет шею, слишком резко дернув голову в бок.

Но ничего из этого не произошло. Он шипел неразборчивые оскорбления и с остервенением резал по коже неизвестно что. Я сначала кричала, потом хрипела, и, наконец, начала шипеть от боли. Кровь везде, она пропитала матрас. А потом он, вновь неожиданно, безо всякого перехода и совершенно нейтральным тоном произнес:

— Ты должна быть наказана, Элис.

Так, словно речь о погоде или разновидностях пингвинов, или о чем-то еще более обыденном. А потом он елейно улыбнулся, и я увидела, как нож все ближе и ближе движется к… моим глазам.