Капли крови: Город Греха (СИ)

Глава 23

С того момента, как Лаура Бейтс почесала об меня самооценку, Райт практически не появлялся. Он только вернулся спустя некоторое время после странного разговора, и более традиционно, чем его сообщница, влил в меня какое-то количество воды. Даже дал нормально держать голову и пить самой из чуть наклоненного стакана. Я в этот момент чувствовала себя пациенткой сумасшедшего врача, но это определенно было лучше, чем пытаться проглотить льющийся не в то горло чай.

А после этого они оба пропали. Просто перестали приходить, кажется, на целую вечность. Здесь не было способа отсчитывать время, и я всматривалась в потолок, считала сердечные удары, иногда засыпая и просыпаясь на подозрительно сырых, дурно пахнущих простынях, а потом жалела, что не могу хотя бы скрестить ноги. И ответа на вопрос про Алаверо я, конечно, не получила. И не могла получить.

Мысли роились в голове беспорядочным хаотичным потоком, но как я ни отбивалась, чаще всего в голове мелькала одна и та же: «И стоило ради этого забирать меня к себе домой с улицы, а, Джефф? Учить, кормить, лечить, в том числе голову… И все ради этого? Я же не имею права сдохнуть здесь!»

И она преобладала. Владела мной, как навязчивая идея, заглушающая даже болезненные спазмы в желудке, вызванные голодом. Неудивительно, что я начала вспоминать.

Мне было девять, когда я сбежала из дома. Мама… Не знаю, почему, но я никогда не винила ее в том, что она меня не любит. Просто ей не повезло. И ей, и мне. Зато я очень рано поняла, что я ей в тягость, и осознала, что не хочу этого.

Так я и оказалась в трущобах, заполненных бандитами, наркоманами, беглыми рабами и такими же никому не нужными, как я, маленькими детьми. Я и раньше проводила там очень много времени, потому что не хотелось приходить домой, а других соседей у мамы просто не было.

Но я ушла. Я шла пешком несколько десятков часов, периодически устраивая себе передышки в местах, где маленькую девочку было сложно заметить. А потом оказалась в совершенно незнакомом районе — впрочем, столь же дерьмовом, как и мой. С тем же контингентом. И осталась там.

Многие девочки, да и мальчики тоже, уже с десяти лет торговали собой, многих ловили сутенеры, ведь никому не нужные дети всегда пользовались большим спросом у больных ублюдков. Но я так не хотела. Я уже тогда знала, чего я не хочу, и умела делать выводы. А такие… они быстро пропадали, и никогда не возвращались.

И поэтому я воровала. Я оказалась очень удачливой и очень убедительной, и даже если меня ловили за руку, я смотрела на «лоха» большими, несчастными, полными слез глазами и рассказывала сказки, про больную маму, которой нужны лекарства. Я трогала в основном женщин, мужчин — редко, они казались мне опаснее. А женщины сочувствовали маленькому большеглазому заморышу, и, бывало, отдавали мне куда большие суммы, чем удалось бы украсть у них из карманов.

Я держалась так долго, что меня иногда называли самой Удачей. У таких, как мы, не было и не могло быть другого бога, кроме Удачи, потому что только случаю и было до нас хоть немного дела. А я хорошо умела выбирать тех, кто поможет и не причинит мне вреда. Я же так и попала в банду Скалы.

Он узнал, что на его территории промышляет какая-то девчонка, и нашел меня. А я — поверила своей интуиции, и рассказала, как попала на улицы. Мы подружились, он принял меня в банду, и мое воровство кормило нас всех, когда у других было плохо с наживой. И почти год я даже чувствовала себя счастливой. Насколько это возможно в моем положении. В те дни, когда никто из друзей не умирал у меня на руках, когда никого не ловили, и когда мы могли есть досыта.

А потом по нашему району приказом сверху — как я думаю сейчас — запустили облавы. Беспризорники пропадали с улиц десятками. Знакомых лиц становилось все меньше, сердобольные женщины так же прятались, ведь далеко не все из них занимались чем-то законным. Улицы активно чистились, и для нашей маленькой банды наступило время голода и потерь.

И тогда я перестала выбирать, у кого красть. Я брала не деньги — продукты, теплые вещи, симпатичные безделушки, которые можно было на что-то обменять у других таких же банд. Деньги… обычно у нас получалось их тратить, но не теперь. Теперь, когда в продуктовом магазине появлялся очередной «оборванец», жирные, лоснящиеся охранники ловили его и сдавали полиции. И мы не могли себе позволить даже купить еды.

Первое время мне везло даже в этом. Пару раз чуть не поймали, один раз — затащили в подворотню, но ублюдок счел меня беззащитной, свалил на землю и снял с себя штаны. Того, что я воткну ржавый нож прямо в то, чем он собирался меня тыкать, он явно не ожидал. А я резво бегала, и успела удрать. Так что да, мне везло. Тем более, я даже успела прихватить с собой его бумажник. Этих денег мы так и не потратили.

А потом я увидела его. Солидного седого дядечку с тростью и с большой продуктовой сумкой. От нее так божественно пахло! Чем-то мясным, сыром и свежим хлебом. До сих пор считаю этот запах самым прекрасным за всю мою жизнь. А он время от времени останавливался, ставил сумку на землю, хватался за бок и стоял так минуту или две. Он выглядел таким бледным и несчастным.

Я даже не хотела сначала красть ее, мне стало его жаль. Но я не ела два дня, и желудок сводило спазмами голода, прямо как сейчас. Я помню этот привкус желчи во рту. И я не выдержала. Я рванула к сумке из-за угла, рассчитывая удрать с ней вместе.

Только она оказалась слишком тяжелой. Я замешкалась, а он сделал мне подсечку тростью. Я упала. И он отбросил трость, поднял меня подмышки, отряхнул и очень серьезно извинился:

— Простите, юная леди, но маленьким детям не место на улице. Мой долг — возвращать таких как ты домой.

Я попыталась вырваться, но хватка у него была железной. Он перехватил меня так, чтобы тащить за одну руку, и я попыталась сбежать. А он — догнал, и мягко сообщил:

— Если ты еще раз так сделаешь, юная леди, мне придется надеть на тебя наручники, как на самую настоящую преступницу. А ты ведь не преступница, верно?

Я и тогда не слишком любила говорить с теми, кто мне не нравится, и смачно плюнула ему в лицо. Джефф вздохнул, все-таки защелкнул на моих запястьях наручники, и после этого вытер лицо тыльной стороной ладони.

Он не кричал, не грозился убить меня, и вообще не делал ничего из того, что раньше делали копы. Более того — он дошел до ближайшей скамейки, усадил меня на нее, и достал из сумки сэндвич с курицей и бутылку содовой.

— Если ты не будешь пытаться убежать, то сможешь съесть этот безумно вкусный сэндвич и запить его кока-колой. Я слышу, как урчит твой живот, и мне стыдно вести тебя дальше голодной.

Я тогда буркнула:

— Таким как ты не бывает стыдно, — и попыталась пнуть его носком ботинка.

Он увернулся. Как ни странно, это было началом наших дружеских отношений. С врагом я в том возрасте вообще не стала бы даже пытаться разговаривать.

Я словно моргнула, и мне невольно вспомнилась совсем другая сцена. Мне было двенадцать тогда. Джефф умудрился убедить всех, что забирает меня к себе, сумел оформить надо мной официальную опеку, а потом и удочерить, но так толком не убедил в своей бескорыстности меня.

Такое понятие — «бескорыстный взрослый» — просто не укладывалось в моей голове тогда. Я привыкла, что за все нужно платить. Или казаться в глазах благодетельниц очень хорошей, чтобы им было приятно тебе помогать. Или не отсвечивать. Или поднять майку и дать потрогать намечающуюся грудь, чтобы мимо проходящий мужчина купил тебе поесть. Да, я не торговала собой. Но вот такие мелкие услуги считала в порядке вещей. Просто за все надо платить. Просто — с чего бы им меня кормить просто так? Зачем?

Даже в банде Скалы меня не стали бы держать, не приноси я пользу. Если бы я взяла и перестала красть для них без какой-либо причины — или потому что воровать плохо, что, на самом деле, примерно то же самое — то меня не стали бы долго терпеть рядом. Выгнали бы из заброшенного недостроенного дома, где была наша база, да и все. И это при том, что для этой среды у нас были очень теплые отношения. И Скала часто помогал кому-то просто по доброте душевной. Но — недолго.

Тот, кто долго тратил свои ресурсы без отдачи, считался дурачком. В лучшем случае. И долго такие никогда не жили. То, что в более «цивилизованном» мире могут быть другие правила, мне не могло прийти в голову, потому что я в этом жила, росла и взрослела. А Джефф… он действительно просто захотел мне помочь. Я думаю, он сам от себя этого не ожидал. Но раз уж так сложилось — начал делать все возможное, и прикладывать максимум усилий.

А я убиралась у него дома, когда он пропадал на работе, кое-как готовила, хотя никогда и не любила, и не умела это делать. Даже старалась встречать ужином. Но чем дальше, тем больше мне казалось, что этого мало. Что меня в любой момент могут выкинуть из этого теплого дома, где можно есть вдоволь, купаться в горячей ванне, спать не на подстилке из чужих выброшенных шмоток, а на настоящей кровати. Где никто не кричал. И где были книги. Много книг, которые можно было неограниченно читать.

Мне казалось, что за его подарки, помощь, за то, что он учил меня всему, что знал, я точно должна дать что-то взамен. Иначе он поймет всю убыточность моего содержания и вернет на улицу. Или, того хуже: действительно найдет мою мать, и оставит меня ей. А она снова будет кричать, ненавидеть, плакать и причитать, как я сломала ей всю жизнь, и как замечательно было бы, если бы я никогда не рождалась.

Этого я боялась больше всего на свете. Это значило, что не будет ни друзей, ни вкусной еды, ни тем более книг и горячей ванной. Будут только крики, тяжелая работа и тоска, грызущая изнутри. И вскоре я снова буду хотеть, чтобы меня и в самом деле никогда не было. Мечтать об этом, как о желанной цели, сладком плоде. А я смутно подозревала, что подобные мечты — это признак чего-то очень плохого. Что так не должно быть. Хотя и не понимала, почему.

В общем, я надолго задумалась, что могу для него сделать, чтобы он точно не вернул меня матери. А весь мой опыт на тот момент говорил, что у молодой «соски» из ценного для мужчины есть только одно. Особенно у такой, как я: без денег, без знаний, без красивых вещей или ценной информации.

То, что воровать для него не нужно, и даже более того — он будет меня за это наказывать, я уяснила еще в первый месяц. Я вообще быстро понимала и принимала чужие правила, когда от этого зависело мое выживание и нормальное состояние. А вот это ему в голову не пришло. Он-то не жил на улице. Да и с подростками оттуда дел имел совсем немного: ловил их и передавал службам по надзору за несовершеннолетними. Это со мной схема дала сбой.

Думаю, я кого-то ему напомнила. Кого-то, кто был дорог ему в прошлом. Но он никогда не рассказывал, как так получилось, что он дожил до благородной седины, заработал очень серьезный авторитет в полиции, но так и не обзавелся семьей. Не рассказывал мне про свою жизнь до меня. Я лишь иногда находила у него фотографии, но не решалась спрашивать. Как он никогда не спрашивал про фото матери, что я продолжала хранить и носить во внутреннем кармане куртки даже попав к нему.

Но тогда я еще не успела понять, что он за человек. Тогда я вообще не особенно понимала, что люди на самом деле очень разные. Так что, решив, что я обязана отплатить за добро, я в тот же вечер принялась за воплощение своего решения.

Для начала я нашла самую красивую скатерть, белую с серебристыми узорами, и постелила ее на стол, где Джефф обычно обедал. Потом я принесла туда большую кружку крепкого чая, плеснув туда пару капель бренди — я видела, что он иногда так делал. Положила к кружке большую сигару. Пожарила кусок мяса, хотя оно и получилось несколько пережаренным. Даже картошку к нему запекла — я и сейчас умею готовить только это.

А после того, как я приготовила и оставила ему ужин, рассчитав, что он не успеет остыть к приходу Джеффа, я ушла в ванную. Налила туда самой приятной на запах жидкости вместо пены, натерлась ею — это был гель с каким-то цветочным ароматом, который Джеффу посоветовала консультант в магазине, когда он покупал все для меня.

А тщательно, со скрипом отмывшись, и даже худо-бедно попытавшись побрить тело от лишних волос, я пришла к нему в комнату, и, не зажигая свет, обнаженная легла в его постель. Мне казалось, что я все делаю правильно, и никаких сомнений я не испытывала. Если больше заплатить нечем — почему бы и не так, раз уж для меня так много делают, и ничего не просят взамен?

Все ведь это делают, чем я лучше? А он даже не просит. Наоборот, когда я говорила, что не буду, и била за это камнем, не пытался заставить. Но это же не значит, что ему не надо, верно? А то, что я не видела его с женщинами, только подталкивало меня к мысли, что я все делаю правильно. Мужчинам это нужно, это я усвоила крепко. Даже Скала часто уводил к себе девчонок постарше, хоть и только тех, которые сами были не против. А этот коп, забравший меня к себе домой, совершенно точно мужчина. Несмотря на всю свою седину и трость.

Когда он обнаружил меня в своей постели, он остолбенел. Просто стоял надо мной, и на лице был написан полнейший шок. Я помню, какими широкими были его чуть раскосые глаза в этот момент. Помню, что у него открылся рот. И помню, как он очень глубоко вздохнул, чего-то подождал — уже потом я узнала, что он просто считал до десяти, чтобы не наговорить лишнего, и тихо проговорил:

— Немедленно иди в свою комнату, Миа. Оденься там. После этого я приду к тебе, и мы с тобой очень серьезно поговорим. Хорошо?

Я кивнула. На глаза навернулись слезы. В голове роились мысли о том, какая я плохая и страшная, что я ему не нужна. И я сразу же нарисовала себе картинку, как он говорит мне собирать свои вещи и везет в какой-нибудь приют. Но я не смогла возразить. Что-то было такое в его тоне, пусть он говорил спокойно и доброжелательно, как будто выверяя каждое слово, но я физически чувствовала, что перечить сейчас лучше не стоит.

И поэтому послушно выбралась из мягкого одеяла, в котором уже успела даже подремать, и прошмыгнула в свою комнату. В небольшую и очень уютную комнатку с большой кроватью, стеллажом для книг и огромным сундуком со всяческими платьями, которые я все равно не носила. Я уже привыкла, что это моя комната, но была уверена: Джефф придет, и скажет, что я должна уехать.

И несмотря на это, я покорно оделась в черные джинсы и майку до колен, нацепила сверху толстовку и даже собрала рюкзак. Зашнуровала черные кроссовки, которые он мне недавно подарил, надеясь, что он не из тех, кто станет отбирать свои подарки. А потом села с совершенно прямой спиной на застеленную покрывалом кровать, положила руки на колени и стала ждать.

Джефф пришел быстро, хотя я сразу почувствовала, что от него пахнет бренди. Увидев, что я уже собралась куда-то, он никак это не прокомментировал, зато спросил меня:

— Миа, ты считаешь меня плохим человеком?

Я ожидала чего угодно, но только не этого. Я думала, он будет ругаться, или расскажет, что я оказалась бесполезной, но он выглядел каким-то постаревшим, словно он действительно пожилой дедушка. У него под глазами залегли круги, и весь вид был каким-то несчастным. А его вопрос и вовсе поставил меня в тупик. Ведь я никогда такого не говорила! Ну, после двух первых месяцев нашей с ним войны, когда я еще считала его хитрым копом, решившим узнать, где прячутся мои друзья. Но об этом он и сам сказал, что все в прошлом, так что я могла с уверенностью утверждать: я никогда не называла его плохим.

Я тоже долго молчала. Рассматривала аккуратно завязанные шнурки на кроссовках, избегая смотреть ему в глаза, кусала губы и очень много думала. Но не могла понять, с чего вдруг он это взял. Даже если я поступила плохо, это ведь я сделала, а не он. Так почему же он задал именно этот вопрос? Почему решил, что я считаю его плохим?

Пока я думала, Джеффри терпеливо ждал, не пытаясь меня торопить. Просто сидел на смешном зеленом пуфике, внутри которого я хранила важные для меня вещи, и ждал, глядя на мое лицо. И, наконец, я не выдержала, и спросила в ответ:

— Почему ты так решил? Я ведь никогда такого не говорила.

Он устало вздохнул.

— Потому что ты решила, будто я способен использовать ребенка. Ты думаешь, я ради этого тебя забрал?

— Ну ты же… мужчина, — я густо покраснела, хотя никогда и ничего не смущалась до этого, и ощутила нечто похожее на стыд. — Я же должна была как-то… принести пользу. Ты тратишь много денег на все вот это, — я обвела рукой комнату. — А мне больше нечего дать. Я такая некрасивая, да? Я тебе не понравилась?

Джефф беспомощно посмотрел куда-то мимо меня, снова вздохнул, и попросил:

— Выслушай меня, пожалуйста, полностью. Молча. Хорошо?

Я послушно кивнула, хотя в душе поднималась какая-то обида. Почему я ему не нравлюсь? Я ведь вроде не страшная! Даже Скала говорил, что для белой девчонки я ничего!

— Ты очень красивая девочка, Миа, правда, — начал он все тем же спокойным тоном. — Но ты для меня — ребенок. Ты можешь считать себя взрослой, но я старше тебя на сорок лет, а это значит, что я прожил больше четырех твоих жизней. И человек, который способен взять в постель кого-то, кто настолько младше — подонок. Подонок, которого надо расстрелять, чтобы он не засорял собой и без того загаженный мир. Особенно если этот кто-то от него зависит. А я тебя удочерил. Официально. Ты ведь подтвердила в суде, что хочешь, чтобы я был твоим папой, верно? — я кивнула.

Это и правда было так, хоть я и не воспринимала его родным отцом. Своего я не знала, а друзей с отцами у меня не было. А Джефф продолжил.

— А разве папа может делать такое с дочерью, как ты думаешь?

— Ну, наверное, нет. Хотя мне рассказывали…

Он не дал мне договорить:

— Если может — то это конченная мразь, Миа. Понимаешь? Дело не в том, что ты некрасивая. И не в том, что сделала что-то не так — я понимаю, ты хотела, как лучше. Но ты для меня как дочь. И всегда ею будешь. Понимаешь?

Я снова долго молчала, обдумывая его слова. То, что для него было само собой разумеющимся, в моих глазах оказалось открытием. Разве можно назвать совершенно чужого тебе человека дочерью, и на самом деле относиться к нему так, словно это правда? Но почему он так сделал, зачем? И я снова рискнула ответить ему честно.

— Я понимаю. Ты считаешь человека, который может так сделать, мудаком. А я, выходит, нечаянно тебя обидела, предположив, что ты так можешь. Да?

Он кивнул, и посмотрел на меня, словно подбадривая говорить дальше.

— Но тогда зачем тебе я? Это же совсем невыгодно! Ты покупаешь мне вещи, хорошую еду, дал целую комнату. Какой для тебя в этом смысл? Ты ведь мог бы завести настоящую семью, разве нет?

Я не знала, что он мне ответит. Но точно знаю: если бы он солгал, начал бы придумывать что-то, или сказал бы, что я какая-то страшно особенная беспризорница, я никогда бы не смогла ему верить. Я жила бы у него, и ждала бы, когда можно удрать. Но он рассказал мне свою историю. Честно и искренне.

— У меня была семья, Миа. Жена и дочка, очень похожая на тебя. И такая же ершистая. Я очень мало проводил с ними времени, все время торчал на работе, ссорился с женой, а дочку заставал только спящей. Но я очень любил их. Очень. Я до сих пор не хочу видеть в доме других женщин, хоть и прошло много лет.

— С ними что-то случилось? — догадалась я, и расслабилась на постели, приготовившись слушать дальше.

— Да. У меня было много врагов, я же хороший коп. А они были моим слабым местом. И однажды я вернулся в совершенно пустую квартиру. Я не хочу рассказывать, что с ними случилось — может быть позже, когда ты подрастешь. Но они погибли, и я остался один. И так и не смог впустить кого-то в свою жизнь. А ты очень похожа на мою дочь. Ты — не она, я это отлично понимаю, не думай, но когда я тебя увидел, то решил, что это мой шанс искупить вину перед семьей. Я надеюсь, что ты не против попробовать стать мне дочерью, Миа, но даже если ты этого не хочешь — я все равно хочу тебе помочь. Понимаешь?

Я теряла друзей, они умирали на моих руках. Так что я его действительно поняла. С ребенком, выросшим в работном доме или с кем-то, кто просто жил впроголодь у жестоких родителей, он бы не договорился. Но я могла представить, что он чувствовал, когда потерял близких. Я понимала, какая сосущая пустота образовывается в душе, когда такое случается.

Так что я слезла с кровати, подошла к нему, и крепко обняла. И пообещала:

— Я больше никогда не буду так делать, Джефф. Прости меня, пожалуйста!

— И ты меня, малышка, — вздохнул он. — Я должен был подумать обо всем этом заранее и поговорить с тобой сам. Но я совсем не умею правильно себя вести с детьми.

Хотя то, что он считает меня ребенком, страшно возмущало, я успокоилась и действительно больше не пыталась купить его расположение собой. Но…

Я словно моргаю, хотя веки прикрыты, и в голове всплывает еще одно воспоминание. Тогда мне было пятнадцать. Я уже привыкла к тому, что никто меня не выгонит, и постоянно проверяла Джеффри на прочность. Мне казалось, что вся его история про жену и дочь похожа на романтичную сказочку для малолеток, и я пыталась «вывести его на чистую воду». По крайней мере, я так себе объясняла собственное поведение.

Мне казалось, нельзя действительно любить как ребенка человека, которого ты подобрал на улице, как бездомного щенка. Тем более, если этот «ребенок» — я. Ходячая катастрофа, сборник проблем всех фасонов и расцветок.

Сейчас я понимаю: мне хотелось, чтобы он доказал мне свою искреннюю привязанность. Но тогда даже я толком не осознавала собственные мотивы, и уж тем более не могла их объяснить кому-то другому. Просто… если меня не любила даже собственная мать, то ему-то с чего? И я буквально ждала, что он сломается и вернет меня. И тогда я смогу уверенно говорить, что никакой любви нет, и на самом деле люди не нужны друг другу.

Я одевалась только в черное, слушала на полной громкости кассеты с металлом, которые были только у меня во всей школе — Джефф действительно старался, чтобы у меня было все, включая самые лучшие и крутые вещи. Я была увешана цепями и кольцами, и даже один раз сбрила наголо свои кудри, и ходила так почти полгода.

Но его это не трогало. Он говорил: если тебе нравится — носи, почему нет? И я злилась, что никакие мои подозрения не подтверждаются. И что он никак не доказывает мне свою любовь тоже злилась. Я была отвратительным подростком, и совершенно не понимала, что я творю, а он терпел все мои закидоны и следил только за тем, чтобы я не вредила себе. Аккуратно. Исподволь.

Но однажды я ухитрилась довести до белого каления даже Джеффа. Я начала встречаться с парнем. Ему было за двадцать, он носил длинный хаер и курил марихуану. Знал, где и как достать дурь и вообще казался всем моим знакомым и девчонкам в классе жутко крутым. Мне он на самом деле даже не нравился. Мне нравилось ощущать, как мне все завидуют, что я встречаюсь с таким крутым и взрослым парнем, а он сам… я даже не помню его имени, а это говорит о многом, ведь я помню имена каждого из тех ребят, с которыми меня сводила улица. А его — нет.

Но однажды этот парень решил, что не хочет продолжать встречаться с малолеткой, если она с ним не переспит. Я была девственницей, и идея мне не слишком нравилась, но я в принципе была согласна «заплатить» так за популярность. От Джеффри я парня старше себя успешно, как мне казалось, скрывала, отлично помня тот разговор, но предложение прийти к нему с ночевкой мне показалось отличным поводом выбесить приемного папочку, чтобы тот показал наконец свое нутро. Или чтобы выяснилось, что у него самого на меня планы, например. Хоть что-нибудь!

И на этот раз я угадала с триггером. Я невзначай упомянула, что меня позвали с ночевкой, проходя мимо закопавшегося в бумаги Джеффри. Он сидел в гостиной, занятый какими-то отчетами своих подчиненных, и, казалось, был полностью погружен в свою деятельность, но стоило мне сказать про парня и ночевку, он аккуратно отложил стопку бумаг, поправил квадратные очки, и многозначительно кашлянул. Я остановилась.

— Миа, подойди ко мне, пожалуйста, — попросил он своим фирменным тоном «сейчас я расскажу тебе, что ты делаешь не так».

Мне ничего не оставалось, кроме как подойти. И очень сильно удивиться:

— Я знаю, что ты встречаешься с Брауном, — начал он. Джефф всегда называл не близких ему людей по фамилии, так что этому я не удивилась. А вот то, что он в курсе было для меня сюрпризом. — В твоей школе тоже есть копы, Миа, а мимо нас такие вещи не проходят, — пояснил он, увидев, как вытянулось мое лицо. — Я надеялся, ты сама поймешь, какое он дерьмо, и следил только за тем, чтобы он не зашел слишком далеко. И я запрещаю тебе ехать к нему. Тебе пятнадцать. Ему — двадцать пять, и он наркоша. Если бы вы были ровесниками, я купил бы тебе презервативы и заставил бы тренироваться на бананах. Но к этому утырку ты не поедешь.

Часть меня в этот момент возликовала. Ему не все равно! Он правда заботится обо мне! Хотя тренироваться на бананах я, конечно, не хотела, как и обсуждать с Джеффом вопросы презервативов и женских штучек — уже приходилось, и мне не понравилось.

Но другая часть, та, что всегда втравливала меня в неприятности, была в полнейшем возмущении. Как он смеет мне указывать?! Это же я решаю, с кем мне спать, он сам всегда так говорил! И вообще, кто ему дал право за мной следить, да еще и через своих дружков?! А если даже так, это выходит, он в курсе, что я курила травку? Как так?

И, поскольку мне было пятнадцать, и я была вспыльчива, как плохая подделка китайского фейерверка, победила именно эта часть. Вторая. И я устроила ему истерику. Я кричала на него:

— Ты мне не отец! Ты не имеешь права мне указывать! Я пойду, куда захочу!

А Джефф только бровь поднял иронически. Подождал, пока я выдохнусь и выскажу все, что я о нем думаю, и весьма спокойно ответил:

— Да, я гораздо хуже. Я человек, который добровольно взял за тебя ответственность. Исполнится восемнадцать — будешь распоряжаться жизнью, как угодно, и сама решать, что тебе делать. А пока придется слушать меня. А иногда и слушаться. Этот парень привлекался по статье за групповое изнасилование и вышел сравнительно недавно. Он тебе не рассказывал? — и все это ровным, спокойным голосом, как будто я не кричала на него полчаса подряд.

Я резко села прямо на ковер, скрестив ноги.

— Н-нет, — честно ответила, мгновенно растеряв свой апломб.

Рисковать своей шкурой я не любила никогда, и, если бы я знала об этом раньше, я и правда не стала бы связываться с этим Брауном. Он ведь мне даже не нравился. А Джеффри достал из своей стопки бумаг распечатку, и протянул ее мне.

— Читай. Я не считаю, что ты обязана верить мне на слово, так что принес тебе доказательства.

И он действительно притащил для меня выписку из полицейского архива. Я не помню дословно, что там было написано, но суть сводилась к тому, что «мой» парень приводил девушек на квартиру, накачивал их наркотиками и трахал вместе с такими же отбитыми друзьями. И они проворачивали эту схему не единожды, просто доказать удалось всего два эпизода. Мне хватило и этого. Я побледнела. Идея побыть подстилкой куче незнакомых агрессивных мужчин не казалась мне привлекательной даже тогда. Я слишком хорошо помнила, как быстро исчезали те, кто торговал собой.

— Спасибо, — после долгой паузы, перечитав распечатку несколько раз, заторможено проговорила я.

И, естественно, никуда не пошла. А спустя буквально неделю, бросивший меня Браун сел за рецидив. Пострадала девчонка с нашей параллели, та, которая завидовала мне больше всех и все время крутилась у него перед носом.

Дверь, которую я так ни разу и не видела, скрипнула, и я услышала шаги. Звук заставил меня вынырнуть из воспоминаний. Я прислушалась. Сейчас я уже могла отличить, кто идет, даже если Бэйтс была не на каблуках, и я отчетливо понимала, что сюда пришел Том.

Я открыла глаза и в самом деле увидела его белый костюм, как и всегда, гораздо раньше, чем его лицо. Райт держал в руке большой нож, напоминающий нож мясника. Я видела только его тень в темноте, но зато я отлично понимала, что он движется к клетке.

К клетке, в которой все еще сидела Роуз, кажется над трупом Дойла. С ножом.

Сука!