Клуб смерти

Я слушал звук льющейся воды в душе, пока девушка громко обсуждала преимущества мытья своих сисек кондиционером для волос для придания им дополнительной мягкости, и мне представилось, как она стоит под струями воды и массирует их скользкой субстанцией.

У меня пересохло в горле, когда мой разум нарисовал эти образы: ее загорелая кожа, мокрая от капель воды, и ее руки, медленно скользящие по ее телу.

Она часто стонала, и было нетрудно представить как она ласкает себя пальцами между бедрами, и от одной этой мысли мой пульс забился сильнее.

Прошло чертовски много времени с тех пор, как я даже думал о девушке, не говоря уже о том, чтобы увидеть ее вживую.

Найл еще никогда не приводил сюда таких красивых девушек, как она. На самом деле, до этого момента он не приводил сюда кого-либо, кого оставил бы в живых. Каждый раз, когда он появлялся с очередной обреченной жертвой, каким-нибудь pendejo, (Прим. Пер. Испанский: Ублюдок), он просто протаскивал их мимо меня прямо в свою комнату пыток. Без знакомств и прочей ерунды, как он только что поступил с ней. Ближе всего к общению с ними я подходил, когда слушал их крики, пока они умирали.

Но теперь он оставил ее здесь и даже не поднял на нее руку.

Она была предназначена для меня? Ловушка? Уловка? Новая форма пытки для бедного ублюдка, запертого в этой гребаной клетке? Она была здесь, чтобы соблазнить меня и заставить страдать по-новому, чтобы дать мне идеи о том, что я мог бы сделать, чтобы превратить ее стоны в крики?

Казалось, что здесь что-то меняется, и в той монотонности, которая была моей жизнью месяцами напролет, сама перспектива этих перемен дарила своего рода, волнующее чувство.

Я не двигался с тех пор, как он пришел с ней. Едва дышал. Это единственное изменение в моем положении перевернуло все. Или ничего. Я еще не был уверен.

Но мои пальцы подрагивали от желания крепко обхватить ее тонкую шейку и посмотреть, сколько времени потребуется, чтобы ее удовольствие от моего захвата сменилось с возбуждения на панику. Демоны выползали из самых темных уголков моей души, поскольку они тоже жаждали этого.

Я сидел на маленькой деревянной скамейке, которая была единственным предметом мебели в моей клетке, положив предплечья на бедра, наклонившись вперед и свесив руки перед собой. Моя голова была опущена, пока я сидел один в темноте, мой разум был тих, спокоен, и пуст. Но теперь, когда она была здесь, появился свет.

Мои глаза щипало от тусклого свечения лампочки в другом конце комнаты, и я попытался вспомнить, как долго он держал меня на этот раз в темноте. В любом случае, достаточно долго, чтобы моим глазам стало удобнее без света.

В этом подвале было чертовски холодно, но я давно привык к холоду, тем более что мне редко давали надеть что-то, кроме серых спортивных штанов, которые были на мне сейчас. Моя грудь была обнажена, открывая вид на шрамы, которые этот ублюдок оставил мне здесь, в аду, а мои босые ноги вечно мерзли на холодном каменном полу.

Я проводил дни, придумывая всевозможные способы уничтожить его, как только освобожусь от оков, которые он на меня надел. Я отплатил бы ему за каждый порез, ожог и шрам на моей плоти десятикратно и омылся бы звуками его криков. Все слышали истории о estúpido (Прим. Пер. Испанский: Глупых,) людях, которые держали диких животных в клетках в своих домах, и когда те наконец вырывались на свободу, пожирали их целиком. Разница между мной и этими животными заключалась только в одном. Я наслаждался убийством только ради собственного удовольствия, а не ради еды или инстинкта. Просто ради сладкого, присладкого вкуса мести. Я бы показал ему, почему за мной охотится целая армия людей и что случается с теми, кому не повезло найти меня.

Мысль о горячей воде, льющейся так близко, вызывала боль в груди, но я отказывался поддаваться соблазну воспоминаний о жизни за пределами этих железных решеток. Это был самый быстрый путь к отчаянию. Я не думал о том, чего мне не хватало, и не беспокоился о том, что этот bastardo (Прим.: Пер. Испанский: Ублюдок) сделает со мной в следующий раз, когда решит допросить меня о украденных деньгах.

Я просто отключался, держал свой разум ясным и тренировался до тех пор, пока не заканчивались силы. Физические упражнения дарили мне забвение, когда все остальное не помогало, да и не было ничего другого, что я мог сделать со своим гребаным временем.

Хотя этого никогда не было достаточно, чтобы остановить подкрадывающуюся тьму. От воспоминаний о моем прошлом до желаний, которые я питал по поводу своего будущего. Я был плохим человеком с гнилой душой, и от этого никогда не было спасения. И даже когда я пытался убедить себя, что хочу этого избежать, я знал, что только лгу самому себе. Я наслаждался тьмой внутри себя. Я упивался ею. И прошло очень много времени с тех пор, как у меня была женщина, о которой я мог бы мечтать, чтобы разделить с ней эту тьму.

Я не доверял этой, но я никогда не доверял ни одной женщине. Ни один мужчина, считающий их слабыми, не знал, о чем говорит. Физически женщины могли быть слабее мужчин, но они были намного жестче и способны на гораздо худшее. Я знал это. Я пережил самое худшее из всего этого и даже больше. Я выжил, но вышел с другой стороны, покрытый шрамами, которые нельзя увидеть.

Душ выключился, и я мгновенно напрягся, сжимая пальцы в кулаки. Я был здесь один так долго, что уже не знал, как воспринимать компанию. Я одинаково жаждал ее и не хотел. Здесь, внизу, только демон, который завладел мной, знал, где меня найти. И если не считать его шепота, я слишком привык к тишине.

Из ванной донеслось несколько приглушенных ругательств, дверь внезапно распахнулась, и маленькая девчонка-искорка вывалилась из нее навзничь и приземлилась на задницу. Серую толстовку она уже натянула через голову, но штаны запутались у нее на щиколотках, и на виду оказались загорелые ноги.

Я наблюдал за ней, и в горле у меня застряло рычание, а воображение заработало на полную, пока я упивался ее видом, лежащей на полу, и гадал, не понравилось бы ей больше, если бы я прижал ее к полу.

Мой взгляд упал на опухшую, кровоточащую рану на ее икре, и гнев скрутил меня изнутри, когда я представил, что Найл сделал это с ней. Я чертовски ненавидел этого человека. Иногда это было единственное, в чем я был уверен в последнее время. Я. Ненавидел. Его.

Lo vería muerto sin importar lo que me costara.(Прим. Пер. Испанский: Я увижу его мертвым, чего бы мне это ни стоило)

— Гребаные осьминожьи штаны, — выругалась она, откинувшись на спину и подняв ноги в воздух, пока пыталась натянуть спортивные штаны и высунуть пальцы ног из дырок внизу. — У них больше яиц, чем у кальмара.

Мои брови на мгновение сошлись на переносице, прежде чем я понял, что она, должно быть, сказала «щупалец». (Прим.: Игра слов на английском языке testicles — яйца, tentacles — щупальца, произносится очень созвучно) Но, наверное, неудивительно, что мой мозг выкидывал такие фокусы. Я — пылкий мужчина, которому слишком долго не позволяли взглянуть на женщину, а теперь вот она — это ночное создание, которое сладострастно стонало в душе и превратило натягивание тренировочных штанов на свою попку в настоящее оригами.

Она встала с раздраженным вздохом и откинула свои длинные мокрые волосы с лица, прежде чем резко обернуться и посмотреть в мою сторону. Либо у нее были самые красивые черты лица, которые я когда-либо видел, либо я был одинок дольше, чем думал. У нее были полные губы, ярко-голубые глаза и тонкий, изящный носик. На ее челюсти и шее были синяки, исчезавшие под одеждой, и у меня возникло ощущение, что тенденция продолжается и там, где я не могу видеть.

Я подумал, покажет ли она их мне. Я подумал, нравится ли ей, как они болят, и может ли она получить удовольствие от того, что я оставлю на ней еще больше синяков, когда она отдаст мне свое тело, и я научу ее тому, что такое грех.

Te arruinaría hermosamente. Я бы погубил тебя красиво.

Ее глаза на мгновение сузились, прежде чем она снова отвернулась, проигнорировав меня в моей клетке в темноте ради того, чтобы исследовать небольшое пространство вокруг кровати.

Когда она так отвернулась от меня, в моей груди загремел низкий рык. Мужчина, которым я был до того, как попал в эту клетку, мог убить ее за такое оскорбление. Никто и никогда бы не осмелился вот так навлекать на себя мой гнев. Там, откуда я родом, все знали, кто я и что из себя представляю, они знали о моей роли в картеле Кастильо и понимали, что поворачиваться ко мне спиной — подобно смерти. Если бы я не был в этой клетке, я бы уже мог свернуть ей шею. Но, наблюдая за ней сейчас, я знал, что не сделал бы этого. Во всяком случае, не сразу. В ней было что-то такое, что привлекало меня и вызывало желание узнать ее вдоль и поперек. Я хотел вскрыть ее и изучить все ее секреты, прежде чем выжечь свое имя на ее плоти и убедиться, что она больше никогда не будет меня недооценивать.

Вокруг кровати почти ничего не было. Только мягкий матрас, пушистый коврик на полу рядом с ним и маленькая белая тумбочка. Мне никогда не разрешали спать на той стороне комнаты. Это было само по себе пыткой, когда я спал на твердом бетоне и смотрел на это уютное пространство. До сих пор я был уверен, что оно здесь только для того, чтобы поиздеваться надо мной.

Она открыла ящик прикроватной тумбочки, достала карандаш и блокнот, поднесла карандаш к губам и на мгновение задумалась, прежде чем написать что-то на первой странице.

Она вырвала лист, когда закончила, и прислонила его к стене — слово «хороший» смотрело на меня, заставляя мои брови сойтись на переносице.

Она бросила блокнот на тумбочку и положила карандаш в карман, прежде чем повернуться и посмотреть на меня так внезапно, что я стиснул зубы.

— Эй, кис-кис-кис, — промурлыкала она, издавая тихие причмокающие звуки и вытянув перед собой пальцы, словно у нее в руках могло быть лакомство.

Я не двигался, застегнутый на моей шее кожаный ошейник казался тяжелее, чем когда-либо за долгое время, пока я наблюдал, как она приближается.

Будь я свободен, я бы уже был на ней. Я мог бы подчинить ее себе и узнать, как она поступит, когда окажется в такой ситуации. Пошатнется ли ее уверенность или расцветет?

— Ты хороший котенок? Или такой, который переворачивается, чтобы я почесала его животик, а потом набрасывается на мою руку, как чертов псих? Когда-то я знала такую кошку. Ее звали Сьюзан. Это имя должно было меня предупредить. Чертова Сьюзан. — Слова, слетающие с ее полных губ, были пропитаны грехом, а ее голос был хриплым, но сладким, как мед. Это был тот голос, которым я мог наслаждаться часами подряд. Мне было все равно, что она говорила, но она все еще говорила, и поскольку у меня уже несколько месяцев не было никаких разговоров ни с кем, кроме Найла, я обнаружил, что хочу слушать.

— Конечно, я должна была догадаться, что она маленькая сучка, потому что у нее был такой взгляд, понимаешь? Постой, о чем я спрашиваю? Конечно, ты понимаешь, ты же встречался с тем парнем наверху, у него точно такой же взгляд. Такой взгляд, который говорит: «Я-могу-убить-тебя-в-любой-момент, и вопрос только в том, когда».

Она запрокинула голову, чтобы посмотреть на потолок, и указала пальцем туда, явно имея в виду Найла.

Если она так легко разглядела тьму в нем, то, без сомнения, распознала бы ее во мне еще быстрее. Но не сейчас. Сейчас она была слишком любопытна, даже клетки и цепи было недостаточно, чтобы предупредить ее о моей натуре. Но я мог ее заверить, в том, что для того чтобы удержать меня взаперти, потребовалось не только это, но и нечто большее.

Мне было интересно, зачем она ему понадобилась и как долго это продлится, прежде чем ее крики окрасят эти стены. С таким голосом, я готов поспорить, кричит она прекрасно.

— Могу я увидеть твои глаза? — спросила она, посмотрев на меня и выйдя из круга света, окружавшего приятную часть комнаты, а затем вошла в тень, окружавшую меня и мою клетку.

Знала ли она, что входит в воду с акулой? Или она тоже была акулой?

Мой взгляд упал на ее босые ноги, когда она сошла с пушистого коврика, который лежал на полу рядом с кроватью, и шагнула на холодный бетон, и я еще больше нахмурился. Я хорошо знал, насколько холодный был этот пол. Я спал на нем каждую ночь, если, конечно, вообще спал. И каждое утро мне требовалось более часа тренировок, чтобы прогнать этот чертов холод из своих костей. Но она даже не вздрогнула, и у меня возникло ощущение, что ей не привыкать к холоду или подобным трудностям.

Так кем же она была?

— Я хочу знать, такой же ли у тебя взгляд, Мертвец.

Я чуть не отреагировал на это прозвище. Оно было удивительно подходящим. Я действительно чувствовал себя здесь мертвым, как пустой, забытый призрак человека, которым я когда-то был, но, возможно, она собиралась воскресить меня. Я, конечно, давно не привлекал внимания такой красивой женщины. На самом деле, я не мог вспомнить, чтобы я когда-либо видел кого-то, кто так основательно пленил меня, как это существо.

Soy hombre muerto. Я мертвец. Но, возможно, ненадолго.

Она не переставала приближаться, подошла прямо к решетке моей клетки и обхватила пальцами холодное железо, глядя на меня в темноте.

Я не двигался, мой пристальный взгляд жадно блуждал по ней, упиваясь ее загорелой кожей и манящим звуком ее голоса. Я подумал, не могла ли она быть шпионкой, подосланной сюда Сантьяго Кастильо, человеком, которому я когда-то принадлежал, но потом отбросил эту мысль. Он уже заставил Найла работать над тем, чтобы вытянуть из меня мои секреты, он не послал бы такую девушку. Мед и сахар не были в его вкусе, что-то столь сладкое не соответствовало бы его предпочтениям.

Она склонила голову набок, наклонившись так сильно, что, вероятно, упала бы, если бы не держалась за прутья. Я жадно наблюдал за ней, впитывая каждое ее движение и гадая, чем же я заслужил такое угощение. Должно быть, именно так чувствуют себя волки в зоопарке, когда смотрят на любопытную маленькую человеческую добычу, до которой не могут дотянуться зубами. На того, кто не стоял бы к ним так близко, как сейчас, если бы прутья их клетки исчезли.

— Иногда, когда смотришь на людей вверх ногами, видишь их более ясно, — сказала она, когда ее темные волосы коснулись пола. — Знаешь, как будто ты можешь увидеть, двуличны ли они, прежде чем они тебя предадут.

Я не знал. Но хотел узнать. Что-то в ней пробуждало во мне зверя, и я почувствовал, что он хочет больше, чем просто ее плоть. Эта девушка была другой. Я просто еще не понял, в чем именно.

Я медленно облизал губы, во рту у меня было сухо, как в пустыне, а эта девушка — бурлящий водоем. Я хотел выпить ее. Всю до последней капли.

— Найл отрезал тебе язык? — спросила она, и я догадался, что она все еще не может меня по-настоящему разглядеть. — Он кажется из таких парней. Держу пари, у него в спальне висит ожерелье из языков для особых случаев. Хотя было бы обидно, если бы он это сделал. Потому что тогда ты не смог бы лизать, а лизание — одно из тех удовольствий в жизни, без которых я, честно говоря, не уверена, что хочу обходиться. Например, как ты ешь мороженое? Просто сходишь с ума и заглатываешь эту штуку целиком? У меня, кстати, нет рвотного рефлекса, так что это может быть опасно, я могу случайно его вдохнуть. И потом, еще есть… ха, не могу вспомнить, что еще мне нравится лизать. Разве это не странно? Может, только мороженое и нравится. А тебе нравится мороженое? Потому что если нет, то, думаю, отсутствие языка в итоге не проблема.

Спортивные штаны, которые на ней надеты, были ей слишком велики, и пока она говорила, они соскользнули с ее бедер так, что едва держались на ее фигуре. Хотя, похоже, ее задница взяла на себя задачу поддерживать их.

Я потерял нить того, что она говорила, поскольку она продолжала обсуждать тонкости владения языком, и я заставил себя оторвать взгляд от обнаженной кожи над ее спортивными штанами, чтобы снова посмотреть на нее, как раз когда она провела языком по одной из перекладин.

Santa Madre de Dios. (Прим. Пер. Испанский: Святая Матерь Божья)

Мой член был твердым, как скала, с первого момента, как она открыла рот, но я был в состоянии по большей части не обращать на него внимания до того момента, когда он дернулся у меня в штанах и почти заставил меня застонать.

В этот момент я был почти уверен, что он думает, что я совсем о нем забыл, потому что он не получал никакого удовлетворения за все время, что я был заперт здесь. Найл позволял мне принимать душ раз в неделю в холодной воде и все время наблюдал за мной, направляя ружье на мой член. Так что это делало эти моменты совершенно непривлекательными для дрочки, и я не собирался разбрызгивать сперму по полу своей гребаной клетки. И вот я здесь, с ноющим членом отвыкшим от практики, смотрю, как девушка лижет железный прут, и думаю, не сплю ли я.

— Ммм, такой металлический вкус. Но ты, наверное, не знаешь, раз у тебя нет языка, — сказала она, вздыхая, как будто это разочаровало ее. Или, может быть, как будто она пожалела меня.

Возможно, ей следовало больше беспокоиться о себе, потому что теперь она полностью завладела моим вниманием, и была чертовски веская причина, по которой люди не хотели, чтобы я их замечал.

Я слегка пошевелился, мои широкие плечи напряглись, когда напряжение прошло по моим конечностям, и она замерла, широко раскрыв глаза, а затем прищурив их, как будто пыталась понять значение этого крошечного движения.

— Куда ты писаешь? — прошептала она, прежде чем ее взгляд упал на ведро в дальнем конце моей клетки, и она сама нашла ответ. — А какаешь? — Она снова посмотрела на ведро, а затем кивнула. — Но могло быть и хуже, верно? Однажды я пыталась покакать в лесу, и на это зрелище появилась посмотреть назойливая белка. Можешь в это поверить? У нее не было никаких границ. Она сказала, что просто хотела проверить, есть ли у меня «орешки», и мне пришлось наорать на нее, что у меня киска, прежде чем она наконец убралась ко всем чертям.

Мой взгляд снова упал на ее низко сидящие спортивные штаны, когда она упомянула свою киску, и я почувствовал приступ ревности к белке. О, как пали могущественные, Матео.

Если бы мой папа мог видеть меня сейчас, он бы перевернулся в гробу. Но картель Кастильо убрал его задолго до того, как у меня появился шанс показать ему, каким разочарованием для него я могу стать. Не то чтобы я должен был это знать, но я думал, что знаю много вещей, о которых Сантьяго никогда не хотел, чтобы я узнал. Он был обезьяной, сидящей на троне, которого не заслуживал, и я подрывал его авторитет в течение многих лет, прежде чем решил сократить свои потери. Даже деньги, которые я у них украл, больше не казались мне такими сладкими. По крайней мере, с тех пор, как появился Найл.

— Однажды меня посадили в клетку, похожую на твою, но она была намного меньше, — сказала девчонка-искорка, потирая руками толстые прутья, пока не взялась за них над головой и не наклонилась вперед, чтобы заглянуть внутрь. — Я не могла встать и была одета только в нижнее белье. Это было чертовски паршиво. Я думала: «Блядь, я не хочу быть в этой клетке», понимаешь? И это было всего лишь… несколько часов назад, сегодня, так что если ты там дольше, то, наверное, думаешь: «Бляяядь, я действительно не хочу быть в этой клетке.» Верно?

Я посмотрел ей в глаза, хотя был уверен, что она все еще не могла видеть мои в темноте, царившей по эту сторону подвала. В них была невинность, притупленная насилием, и я понял, что хочу узнать об этом больше.

Эти две вещи не сочетались, и все же она стояла передо мной в своем идеальном маленьком тельце, полная энергии и жизни, но в то же время казалась сломленной и разбитой.

Эта девушка могла бы стать моим билетом отсюда. Но прошло так много времени с тех пор, как я издавал какие-либо звуки, кроме рева от гнева или боли, что я не был полностью уверен, что все еще умею формулировать слова. Я потерял эту способность, когда поддался тьме внутри себя, и не был уверен, что она вернется. Но это не имело значения. Сейчас я просто подожду и посмотрю. Выясню, насколько она податлива, и найду способ подчинить ее своей воле. Если она сможет быть мне полезна, я с удовольствием воспользуюсь ей. Более чем с удовольствием. Всей целиком.

— Ты боишься? — прошептала она, и я не мог не заметить, что она, похоже, не боялась. Страх был не тем, чему я когда-либо придавал большое значение. Мне он казался довольно бессмысленной концепцией, учитывая, что самосохранение никогда не занимало слишком высокого места в моем списке приоритетов. Я просто хотел хорошо жить и поиметь картель Кастильо за то, что они сделали с моим отцом. И какое-то время мне это удавалось. Пока не появился Найл и не запер меня в этой темнице.

С верхней площадки лестницы позади нее донесся какой-то звук, и она резко развернулась, прислонившись спиной к решетке, чем дала мне прекрасную возможность нанести удар.

Я встал, почти бесшумно, если не считать металлического лязга цепи, прикрепленной к моему ошейнику. Но я был быстр, и моя рука обхватила ее горло, прежде чем она успела отпрянуть, прижимая ее к решетке, а мое широкое тело прижалось к ней с другой стороны.

Ее кожа была горячей, а учащенное биение ее пульса под моей рукой заставило меня сделать глубокий вдох, который окутал меня ароматом кондиционера с папайей, которым она пользовалась, когда мылась.

Я наклонился вперед и провел языком по ее челюсти до сладкого местечка за ухом, пробуя ее кожу на вкус и отмечая ее как свою.

Si, chica loca (Прим. Пер. Испанский: Да, сумасшедшая девчонка). У меня есть язык.

Она ахнула, когда я крепко сжал ее шею, но не вздрогнула, не стала умолять или кричать. Она просто вытащила карандаш из кармана и с гневным рыком вонзила его мне в бедро.

Я застонал, когда он вонзился в мою кожу, отпустил ее и отступил на шаг, а она развернулась, чтобы свирепо посмотреть на меня. Теперь мой член действительно требовал внимания, интересуясь ею больше, чем когда-либо, этой крошечной девчонкой, полной огня и лишенной страха. Я задался вопросом, как далеко мне придется зайти, чтобы вызвать у нее это чувство. Сломается ли она для меня или просто подчинится? Смогу ли я заставить ее задыхаться и просить о большем, или она окажется мягкой под этой внешней оболочкой, которая так яростно пылает?

Между нами впервые воцарилась тишина, и она тяжело дышала, когда подняла руку, чтобы дотронуться до шеи в том месте, где я ее держал.

Я выдернул карандаш из бедра и бросил его обратно ей, боль от раны была незначительной после месяцев, проведенных под присмотром Найла. Хотя я больше привык к ранам, которые не кровоточат. Не сказать, что он никогда не резал меня, потому что у меня было много шрамов, подтверждающих это. Но он предпочитал такие методы, как поражение электрическим током или почти утопление. В основном потому, что не был готов к моей смерти и не хотел слишком часто меня латать.

Карандаш покатился по полу, а мы просто смотрели друг на друга, пока он не остановился. Волк и ягненок. Хотя впервые на моей памяти я поймал себя на том, что задаюсь вопросом, кто из нас кто. Здесь происходила борьба за власть, и я не мог не задумываться, как ей удавалось обладать такой силой.

Пальцы девчонки-искорки переместились, чтобы коснуться ее челюсти в том месте, где я лизнул ее, и я мог бы поклясться, что в ее глазах вспыхнуло что-то настолько осязаемое, что это заставило меня вздрогнуть.

Тебе понравилось, малышка? Тебе интересно, что еще я мог бы с тобой сделать?

— У тебя есть язык, — обвинила она, как будто думала, что я солгал ей, и была бесконечно оскорблена. Но я никогда не говорил, что у меня его нет. Она наклонилась, чтобы поднять окровавленный карандаш, а затем посмотрела на кровь на моем бедре, которая запачкала мои спортивные штаны, и в ее взгляде не было ни малейшего проявления эмоций, и уж точно не было раскаяния.

— Хммм. — Она отвернулась от меня и подошла к тумбочке рядом с кроватью, снова взяла блокнот и, устремив на меня пристальный взгляд, что-то записала в нем.

Она вырвала страницу, на которой писала, а затем отбросила блокнот в сторону вместе с окровавленным карандашом.

Девушка подняла страницу и повернула ее ко мне, и я посмотрел на слово, написанное моей кровью.

Язык.

На краткий миг меня охватило веселье, и я был настолько ошеломлен этим, что все, что я мог сделать, это оставаться неподвижным и смотреть на нее.

Я не чувствовал ничего настолько реального, как это, долгое, блядь, долгое время. Гораздо дольше, чем я провел в этой клетке. Гораздо дольше, чем мог вспомнить. Но вот она здесь, дразнит и провоцирует меня способами, которые я не мог предсказать, и вызывает больше эмоций, чем я испытывал за все время, которое мог вспомнить.

Чувствовали ли она опасность, витавшую между нами? Могла ли она чувствовать, как она гудит вокруг нее, лаская ее тело и заставляя его дрожать и жаждать меня так же, как я жаждал ее? Поняла ли она уже то, что было так болезненно очевидно для меня? Что она была мухой в моей паутине, а я поймал ее и собирался ввести в ее вены свой яд, который навсегда отметил бы ее как мою.

Я мог.

Я мог учуять это, попробовать на вкус, прочувствовать, предвидеть.

Она была моей, так или иначе. Mi presa (Прим. Пер. Испанский: Моя добыча). Я чувствовал, как она сдастся мне, впитывал момент, когда она сломается, а затем я разрушу ее настолько основательно, что после этого она уже никогда не станет прежней.

В эти дни я был немногословен, но действия все равно говорили громче. И когда придет время действовать, эта маленькая chica (Прим. Пер. Испанский: Малышка) даже не поймет, что ее настигло.