Красавица и Бо

Глава 11

Лорен

10 лет спустя

Я никогда не делала этого раньше. Это кажется туристическим и банальным. Кроме того, рискуя показаться циничной и холодной, я на самом деле в это не верю. Но Роуз верит. Она всегда интересовалась Вуду и мистицизмом, которые пронизывают Новый Орлеан. Она участвовала в каждом ночном туре с привидениями и столько раз бывала на городских кладбищах, что девушке пора бы уже стать одержимой, и что-то мне подсказывает, что она не откажется от возможности потаскать за собой демона или двух.

— Твоя энергия говорит мне, что ты не хочешь здесь находиться.

Черт, она попала в точку. Я возвращаю свое внимание к женщине, сидящей передо мной: Фиби — экстрасенс. Она похожа на нечто среднее между капитаном Джеком Воробьем и мисс Клео: пышные волосы, золотые украшения до локтей, размазанная черная подводка для глаз. Она одна из ясновидящих, работающих в парке Джексон-сквер, тех, кого я избегала всю свою жизнь. Мы проходили мимо ее столика, и Роуз настояла, чтобы мы остановились и погадали по ладоням. Я отшутилась, потому что ни один человек не глуп настолько, чтобы позволить одурачить себя и потратить 30 долларов на 5 минут ерунды, но вот я сижу, ладонь раскрыта, а энергия, очевидно, закрыта.

Роуз хлопает меня по плечу:

— Да ладно тебе, Лорен! Сосредоточься! Если ты отгородишься от Фиби, как она собирается наладить твою жизнь?

Верно, конечно, как глупо с моей стороны. Я открываю свои чакры. Открываю свой внутренний взор. Чешу лодыжку под столом.

— Расслабь руку, — настаивает Фиби, бросая на меня раздраженный взгляд.

Вздыхаю и откидываюсь на дешевый складной стул. Фиолетовая скатерть, которой она накрыла карточный столик, зацепилась за мой браслет. От благовоний, которые она жжет, у меня слезятся глаза. Мистика явно не для меня.

Фиби разглаживает мою руку, проводя подушечкой пальца по центру моей ладони. Мне щекотно, и я воспринимаю это как хороший знак.

Она наклоняется и хмурит брови. Затем, в течение, как мне кажется, ненужного промежутка времени, я говорю о нескольких минутах, она озабоченно хмыкает, качает головой, хмурится. Затем, я не шучу, она бормочет:

— Нет, нет. Этого не может быть.

— Я знала, что мне следовало сегодня воспользоваться увлажняющим кремом, — язвительно замечаю я. — Вероятно, на моей линии жизни появилось больше трещин, чем обычно.

Ее карие глаза вспыхивают. Верно.

Я пробую еще раз:

— Ммм, хорошо, что ты видишь?

Ее палец проводит по моей коже:

— На тебя вот-вот обрушится что-то серьезное.

— Ух ты. Как автобус?

— Больше.

— Два автобуса?

Роуз наносит еще один удар по моему плечу:

— Она говорит не о долбаном общественном транспорте! А теперь открой свой разум!

Я закрываю глаза и откидываю голову назад.

— Ладно. Итак, что-то серьезное вот-вот обрушится на меня, но мы уверены, что это не связано с автобусами, — резюмирую я, злясь на себя за то, что вообще ввязался в это. — Возможно ли, что эта большая вещь является фигуральной? Типа на меня вот-вот обрушится большой месячный поток?

Я снова открываю глаза.

Фиби качает головой:

— Я не уверена. Просто приготовься.

— Приготовиться? К чему?

Она качает головой:

— Не могу тебе этого сказать.

О, ладно. Спасибо за помощь, Фиби. Иисус. Я смотрю в небо, просто чтобы убедиться, что в этот самый момент на меня не летит самолет.

— Ладно, к черту это, — говорит Роуз, наклоняясь и указывая на мою руку. — Когда она собирается выйти замуж?

Фиби снова хмурится:

— Нет. Никакого замужества в ее будущем, — она наклоняет мою ладонь ко мне. — Видишь? Трещины или не трещины, ваша линия жизни заканчивается здесь. Ты умрешь в одиночестве.

О, боже. Я боялась, что она скажет мне что-то ужасное, но это пустяки. Мне просто нужно подготовиться к тому, что меня поразит таинственная величина, а также приспособиться к моей новой жизни в качестве сварливой старой девы. Лучшие 30 баксов, которые я когда-либо тратила.

— Однако карты могут рассказать другую историю, — говорит Фиби, неловко доставая горсть карт Таро. — Еще за 20 долларов вы можете раскрыть…

— Буууууу, — перебивает Роуз. Она планировала погадать по своей ладони после моей, но вместо этого схватила меня за руку и потащила прочь на площадь.

— Она не знала, о чем говорила! — настаивает она. Мы направляемся к Канал-стрит, чтобы успеть на трамвай, и мне приходится бежать, чтобы не отстать от нее. Толпа собралась в полном составе.

Когда догоняю ее, я соединяю наши локти, чтобы снова не потерять:

— Не знаю, Роуз. У нее были золотые серьги, кольца и все такое, и ты видела тот хрустальный шар у нее на столе? Ты не можешь просто купить эти вещи в Spencer's.

Она бросает еще одну насмешку в мою сторону:

— Послушай, за ночь до того, как я встретила Джереми, экстрасенс сказал мне, что я вот-вот встречу любовь всей своей жизни.

— Хорошо, но разве Джереми не бросил тебя ради парня?

— Дело не в этом!

Я в замешательстве.

— Значит, любовь всей твоей жизни — гей?

— Нет, он отстой, но важно то, что я встретила его на следующий день.

Что ж, я убеждена.

Мы продолжаем идти рука об руку, пока она пытается все мне объяснить, но я слушаю вполуха, затерявшись в шуме вокруг нас. До меня еще не совсем дошло, что я снова живу в Новом Орлеане. Прошло так много времени с тех пор, как я называла Город Полумесяца своим домом — десять лет. Боже, тогда я была другой, такой наивной и неуверенной в себе, совсем ребенком. После школы-интерната мы с Роуз поступили в колледж Уэллсли, как и хотели мои родители. Они думали, что мне следует изучать историю искусств и бизнес в надежде что, вернувшись домой, я смогу погрузиться в художественную жизнь Нового Орлеана. Какое-то время я сопротивлялась, занимаясь литературой, но, в конце концов, я не смогла прочитать ни одного гребаного сонета. В какой момент мы все сможем перестать сосать член Шекспира? (Сразите меня наповал, актеры.) И, что еще хуже, я любила искусство так сильно, как мои родители и хотели, чтобы я любила искусство, что очень раздражало бунтаря внутри меня.

После колледжа я четыре года проработала на аукционе «Сотбис» в Нью-Йорке, в отделе современного искусства. Начинала как скромный стажер, разносивший кофе по офису для всех топ-директоров, брокеров и сотрудников отдела продаж. В конце концов, меня попросили начать помогать в отделе закупок, и к тому времени, когда я ушла, была старшим специалистом, специализирующимся на современной североамериканской живописи с 1900-х по начало 2000-х годов. Энди Уорхол, Джексон Поллок, Марк Ротко, когда одна из их работ поступала в «Сотбис» — я помогала провести оценку и продажу. Работа была захватывающей и стремительной, как и сам город. Нью-Йорк не для слабонервных, с его долгими днями, долгими ночами, дымом и грязью, системой метро, которая каким-то образом работает большую часть времени. В зимние месяцы я несколько дней не видела солнца, а свидания? Об этом можно забыть. На это никогда не было времени. Мой босс была одинокой стервой, и я клянусь, она поручила IT-специалистам взломать мой календарь Google только для того, чтобы разрушить все мои надежды на социальную жизнь.

Но я не жалею об этом. Нью-Йорк сделал меня толстокожей. Часть меня чувствует, что если я смогла выжить там, то смогу сделать все что угодно, вот почему я вернулась в Новый Орлеан. Я собираюсь открыть свою собственную галерею во Французском квартале. Знаю, это не совсем революционно, учитывая, что между Бурбон-стрит и Миссисипи их около миллиона, но я создаю нечто другое — место назначения не только для любителей искусства, но и для каждого туриста, пытающегося запечатлеть в городе момент, который можно опубликовать в «Инстаграме». Я работала с командой дизайнеров, чтобы создать пространство, которое является частично кофейней, частично художественной галереей. Наш латте будет подаваться в нежных розовых чашечках. Наша еда будет вкусной и восхитительной — тосты с авокадо, выпечка и сыр ручной работы. Здесь будет кирпичная кладка, оригинальные деревянные полы и достаточно естественного света, чтобы у девочки-подростка потекли слюнки.

А еще лучше то, что я заказала розовую неоновую вывеску, которая будет висеть снаружи на белом кирпичном фасаде. Название галереи: NOLA. Просто. Мета. У моей маркетинговой команды чуть не случился коллективный аневризм мозга, когда они пытались объяснить мне, насколько это затруднит SEO, но социальные сети находят выход. Это слишком хорошо, чтобы отказаться. Я собираюсь сорвать куш и использовать это место, чтобы привлечь внимание местных художников, таких как моя мать. Ее абстрактные картины идеально подходят для этого — большие полосы ярко-синего, розового и желтого цветов, от которых люди просто тащатся. Она всегда хорошо зарабатывала на своем искусстве, но ей есть куда расти, и я собираюсь использовать то, чему научилась в «Сотбис», чтобы помочь ей в этом.

Мы с Роуз едем по Сент-Чарльз, направляясь к дому моих родителей в Гарден-Дистрикт. В трамвае так тесно, что мы не смогли найти места, поэтому стоим в центральном проходе, переминаясь с ноги на ногу, чтобы не упасть. Это напоминает мне метро в Нью-Йорке, только трамваи здесь громче. Они проносятся над землей, их низкий гул сопровождается металлическим лязгом, от которого можно оглохнуть. Они украшают пейзаж Нового Орлеана своим милым очарованием Старого Света, но они чертовски медлительны. Большинство местных жителей не пользуются ими, предпочитая вместо этого машину или такси, но сегодня я не смогла устоять.

Роуз начинает говорить у меня за спиной, но громкий металлический лязг заглушает большую часть ее слов.

Я улыбаюсь:

— Что ты говорила? — спросила я.

— Я сказала, — кричит она, — ты уверена, что хочешь использовать деньги из своего траста, чтобы начать бизнес?

Я смеюсь:

— О, ты имеешь в виду бизнес, до открытия которого осталось около двух месяцев? Этот бизнес?

Она закатывает глаза:

— Да. Сейчас еще не поздно отказаться.

— Немного поздновато для сомнений. Я уже наняла двух бариста.

— Уволь их.

— Я уже потратила целое состояние на ремонт здания. Оно идеально.

— Я просто не уверена, что ты полностью готова к этому.

Прищуриваю глаза, сосредотачиваясь на ее беспокойстве:

— Откуда это взялось? Мы только что были там, и ты сказала, что тебе там понравилось.

Ее лицо расплывается в улыбке, и она поднимает руку, чтобы я дала ей пять:

— Поздравляю, ты прошла тест!

Я оставляю ее руку висящей.

— Какой тест?

Она машет рукой, но я продолжаю игнорировать.

— Просто хотела убедиться, что ты действительно предана делу.

— Мне следовало бы отправить тебя в больницу за то, что ты чуть не довела меня до сердечного приступа.

Она невозмутима:

— Вот для чего нужны хорошие друзья. О! Вот наша остановка.

Она дергает за леску, чтобы остановить трамвай, и мы следуем за толпой туристов на Сент-Чарльз авеню. Сейчас начало января, до начала карнавала остаются считанные дни, и в воздухе витает волнение, или, может быть, это просто запах королевских пирогов, которые пекут по всему городу. В любом случае мне это нравится.

— О, посмотри на бусы, висящие на деревьях! — кричит один турист рядом с нами. — Как мило!

Роуз закатывает глаза и тянет меня вперед, стремясь вырваться из толпы.

— Это последний раз, когда я позволяю тебе уговорить меня сесть в трамвай.

Щипаю ее за бок:

— Да ладно тебе! Это весело! Ты будешь сидеть у экстрасенса, но не потерпишь нескольких туристов? Где же твое южное гостеприимство?

Она принимает драматическую позу и говорит голосом утонченной южной красавицы:

— То, что они живут в Наулинсе, еще не значит, что они могут полагаться на доброту незнакомцев.

Пройдя еще два квартала почти бегом, мы, наконец, остаемся одни, прогуливаясь по разбитым тротуарам вдоль особняков, по которым я успела соскучиться за годы своего отсутствия. Я улыбаюсь, когда мы проезжаем мимо дома, изо всех сил цепляющегося за прошлое. Перед входом стоят черные столбы с вылепленными из железа лошадиными головами. Сто лет назад к ним привязывали лошадей. Сегодня это символы статуса.

Я нахожу все это очаровательным. Роуз находит большие, изношенные ступени и разбитые тротуары «едва терпимыми». Она пробудет в городе всего несколько недель, а потом отправится обратно в Бостон. После колледжа мы ездили туда и обратно в гости каждые несколько недель, вместе переживая тоскливые зимы. Думаю, она все еще немного сердита на меня за то, что я вернулась сюда, но я ни о чем не жалею. Сейчас разгар зимы, и на мне джинсовая куртка и тонкий шарф. На земле нет снега, нет слякоти, через которую приходится пробираться по дороге в офис и обратно, нет электронных писем от босса, объясняющего, что мне нужно отменить свидание и снова поработать допоздна. Жизнь прекрасна.

Мой телефон жужжит в кармане, и я достаю его, чтобы увидеть сообщение от папы, спрашивающего, когда буду дома. Я отвечаю, что мы всего в нескольких минутах, а затем вижу еще одно сообщение от Престона, которое пропустила, пока мы ехали в трамвае.

Престон: Мне очень жаль, что меня не будет в городе в эти выходные. Не хочу пропустить твою вечеринку.

Лорен: Это не МОЯ вечеринка!

Престон: Все в силе на следующей неделе? Я заглажу свою вину.

Лорен: Конечно:)

— С кем ты переписываешься?

— Угадай.

Она смеется и закатывает глаза:

— Это не заняло у него много времени, не так ли? Ты вернулась сколько, две недели назад?

— Он просто взволнован тем, что я вернулась в город.

— Угу, и он определенно не тосковал по тебе последние 10 лет.

— Не тосковал, — она бредит. — Судя по фотографиям в его профиле на Facebook, у него было около четырех разных девушек.

Это правда. Мы с Престоном поддерживаем связь на протяжении многих лет, благодаря дружбе наших отцов. Он окончил университет по специальности «архитектура» и работает юристом в фирме моего отца. Он уже не тот сопляк, каким был, когда мы были моложе. Он вырос, возмужал, остыл до того уровня привилегий, который я могу терпеть… ну, в небольших дозах. Он убедил меня пойти с ним на свидание на следующей неделе — я думаю, экстрасенс Фиби была бы рада услышать об этом. Отголоски моего школьного «я» не смогли устоять перед тем, чтобы принять его предложение. Тогда я бы умерла за то, чтобы Престон пригласил меня на свидание. Теперь это кажется забавным способом провести вечер, и скорее всего, он собирается отвести меня в заведение с хорошей картой вин. В общем, терять действительно нечего.

Мы заворачиваем за угол, направляясь к моему дому, и на меня накатывает волна ностальгии. Раньше мы с Роуз каждый день вместе возвращались домой после школы, но когда я оглядываюсь, то не вижу рядом с собой подростковой версии моей подруги. Теперь она стала выше. Ее темные волосы коротко подстрижены в стиле Виктории Бекхэм. Это чушь собачья? Люди не должны быть красивыми ни в подростковом возрасте, ни во взрослом. Мы все должны были бы пережить эти неловкие школьные годы, когда нужно было сжечь все существующие фотографии. У Роуз нет этих фотографий, у нее есть гламурные снимки.

— Почему ты на меня смотришь? — спрашивает она, бросая раздраженный взгляд в мою сторону.

Тянусь к ее руке и сжимаю ее:

— Просто думала о том, как странно, что мы идем домой вместе, прямо как в старые добрые времена.

Она пытается вырваться из моих объятий. Она ненавидит все формы внешней привязанности, и именно по этой причине я в первую очередь схватила ее за руку.

— Отпусти меня, девка.

— Нет. Я заставляю тебя почувствовать мою любовь. Почувствуй запах тех чакр, которые ты заставила меня открыть ранее.

Ее лицо искажается, превращаясь в маску чистого страдания.

— У меня скоро начнется крапивница. Я ненавижу это. Когда ты последний раз мыла руки?

— Смирись, — я размахиваю нашими руками взад-вперед, как будто мы детсадовцы на игровой площадке. — Это наказание.

— За что?

— Вынуждаю космос подтвердить, что я умру в одиночестве.

Она стонет:

— Если ты не отпустишь меня, то умрешь прямо сейчас. По крайней мере, я буду рядом с тобой, медленно выдавливая из тебя жизнь.

— Ты думаешь, это правда? Что сказала Фиби?

— Не знаю, может быть. Я имею в виду, тебе 27, и у тебя никогда не было серьезных отношений.

Я свирепо смотрю на нее, потому что это неправда.

— С Кларком было серьезно.

— Ты ни разу не позволила Кларку остаться на ночь в твоей квартире.

— Почему это так странно? Мне нравится мое личное пространство.

— Какое совпадение, — говорит она, выполняя сложный маневр бегства, которому, вероятно, научилась на занятиях по самообороне. — Я тоже так думаю!

Я смеюсь, когда она встряхивает рукой, словно активно пытаясь избавиться от моих вшей. Это мило. Ей нужна терапия.

Когда мы приходим домой, моя мама на кухне, сидит за столом в испачканном краской халате. Там лежит недоеденный салат, отодвинутый в сторону, немного чая и ее неизменный блокнот для рисования. Похоже, она отказалась от обеда в пользу работы, и мне неловко ее прерывать. Она работает над новой коллекцией картин для NOLA. Я заказала несколько картин, которые будут висеть постоянно, «Оригиналы Кэтлин ЛеБлан».

Она так поглощена своим собственным миром, что не замечает, что мы дома и на кухне, пока мы не оказываемся в нескольких футах от нее.

— Мама.

Она подпрыгивает. Честное слово, а если бы я была грабителем?

— Девочки! — говорит она с яркой улыбкой. — Господи, вы меня до смерти напугали.

— Не знаю, как это возможно, старые полы в этом доме такие скрипучие. Помнишь, когда мы с Роуз пытались улизнуть, но не преодолели и половины лестницы?

Она отмахивается от моих поддразниваний.

— Да, но теперь я стара и плохо слышу. В любом случае вы уже пообедали? В холодильнике есть немного куриного салата, который я приготовила вчера.

Роуз, которая является моей подругой уже почти три десятка лет, знает, что от маминой стряпни нужно отказываться вежливо, но твердо.

Я делаю то же самое.

— Когда ты возвращаешься в Бостон, Роуз?

— В воскресенье.

— О, хорошо! Я волновалась, что ты не сможешь прийти на вечеринку в субботу.

Она возвращается к своему образу южной дебютантки, обмахивая лицо веером и растягивая слова:

— И пропустить возвращение мисс Лорен в общество Нового Орлеана? Никогда!

— Это не то! — я настаиваю, слегка смущенная концепцией Старого Света.

Мои родители устраивают вечеринку 12-го числа, которая случайно совпадает с моим возвращением в Новый Орлеан, и в приглашении могло быть что-то о том, как они приветствуют мое возвращение… и моя фотография могла быть на обложке. Неважно. Я не собираюсь делать из этого событие, я отказываюсь быть «звездой города», как любит говорить мама. Я вообще не хочу быть знаменитостью.

— Бьюсь об заклад, все эти джентльмены-южане сгорают от желания, как следует разглядеть ее взрослой, — продолжает Роуз, как будто проходит прослушивание на роль Скарлетт О'Хара.

Конечно, мама поддерживает ее, и вместе они переходят к разговору о вечеринке. Вместо того чтобы присоединиться, подхожу к холодильнику и играю в игру «Если я это съем, умру?» в поисках закуски. Решаю, что яблоко безопасно, и вгрызаюсь в него как можно громче, в надежде, что это заглушит их голоса. Вечеринка — это все, о чем моя мама говорила последние несколько недель, и если мне еще раз придется выслушивать подробности, я пойду на автовокзал и исполню предсказание этого экстрасенса. К счастью, им не требуется много времени, чтобы перейти от разговоров о вечеринках к жизни Роуз в Бостоне.

Мама делает все возможное, чтобы убедить Роуз вернуться в Новый Орлеан, хотя этого никогда не произойдет. Роуз любит свою жизнь на севере, свою карьеру и своих друзей. А также мужчин. Со времен старшей школы ничего не изменилось. В течение последнего десятилетия я слушала, как Роуз рассказывает о своей личной жизни в мучительных подробностях. О каждом поцелуе, каждой схватке между простынями. У нее никогда не было недостатка в любовниках. Тем временем у меня был Кларк, воспитанный бухгалтер — зануда. Я не думаю, что он когда-либо прикасался ко мне, не спросив сначала моего разрешения, и, хотя согласие — это здорово, не думаю, что мне нужно ставить подпись на пунктирной линии перед каждым поцелуем.

Роуз провела свои 20 с небольшим лет, выясняя, что ей нравится и что не нравится в спальне. Я свои 20 с небольшим потратила время на то, чтобы понять, что предпочитаю — пиццу в глубокой тарелке или фаршированную корочку. Мои выводы: я люблю пиццу. И не могу избавиться от чувства, что мне нужно наверстать упущенное в любовном плане. Я изголодалась по страстному любовнику. Мне нужен Фабио без всех этих волос. Мне нужен Пепе ле Пью без запаха. Мне нужно, чтобы некая безответная подростковая влюбленность, черт возьми, окупила себя.

— НЕ надо, — предупреждает мой мозг, — НЕ ходи туда.

Но уже слишком поздно. Я не могу остановиться. Время от времени мой разум возвращается к воспоминаниям о нем, которые все еще живы, воспоминаниям о том, каково было быть влюбленной в кого-то, когда я была такой молодой и глупой. Не помогает и то, что я стою здесь, на кухне, в месте, где мои мимолетные воспоминания легко воскресают в трехмерном техническом цвете.

Моим щекам становится жарко, и я прижимаю к ним ладони, пытаясь унять то ощущение, которое нарастает внутри меня. Мама спрашивает, не наступила ли у меня ранняя менопауза, и я угрожаю отправить ее в дом престарелых.

— Я имею в виду, думаю, что вся гипотеза «используй это или потеряй» научно доказана, — указывает Роуз. — Возможно, ты действительно высыхаешь.

Я игнорирую ее, все это время пытаясь убедить себя забыть о Бо, повторяя ту же мантру, которую использовала с тех пор, как впервые переехала в Коннектикут, в школу-интернат. К этому моменту эти слова заклеймили мою душу: «Это было всего несколько месяцев. Я едва знала его». И тогда я добавляю кое-что новое: «Я едва знала себя!» Имею в виду, я думала, что Evanescence будет существовать вечно, как и тугие кудри Джастина Тимберлейка! Впрочем, такие рационализации не имеют значения. В лучшем случае они бесполезны, в худшем — бредовые, потому что за последние 10 лет я сотни раз прокручивала в голове каждую из наших встреч, превращая каждую из них в фантазии и сны настолько, что даже не могу вспомнить, что было реальным, а что я выдумала.

Неужели он действительно учил меня танцевать здесь, поздно вечером, в лучах заходящего солнца, просачивающегося между деревьями?

Был ли у меня когда-нибудь во взрослой жизни романтический опыт, который хотя бы приблизился к этому? Однажды на мой день рождения Кларк купил мне массаж для двоих. Это была приятная мысль, пока он не выбыл через три минуты из-за того, что слишком боялся щекотки. В течение оставшейся части моего массажа я слышала, как он спорил в вестибюле о частичном возврате денег.

Поворачиваюсь к холодильнику, чтобы взять немного чая, и мой взгляд устремляется через окно над раковиной на дом на другой стороне улицы. Я дрожу. За те годы, что меня не было, ничего не изменилось. Красивый. Величественный. Все, каким должен быть дом в Гарден-Дистрикт: в итальянском стиле, двухэтажный, с белыми колоннами, темными ставнями, декоративной отделкой из дерева и пышными садами. Густые дубы затеняют участок, и когда я нерешительно подхожу к раковине, то наконец замечаю гордую табличку, висящую на изогнутой чугунной ограде: ПРОДАНО.