Красный Ярда

Глава восьмая

Перестав служить Гермесу и Пану, Ярда отправился к Сатане, кумиру чешских анархистов, подружился с его жрецами, окопавшимися на Жижкове и Виноградах. Он ходил в кафе пана Оченашека «Деминки», где молодые поэты-демократы собирались по вечерам. Всех их объединял апостол новой жизни Станислав Нейманн. Апостол успел отсидеть в Новоместской тюрьме и в Пильзене за свои антиавстрийские стихотворения. Некоторые поэты-сиринксовцы перешли к нему, когда он основал журнал «Новый культ».

Пан Оченашек, стараясь как-нибудь отделить шумную компанию от остальных посетителей, отвел ей отдаленную комнатку, которую обслуживал кельнер Колинский. Запрети хозяин юношам шуметь — и отхлынут постоянные клиенты. Оставить все как есть — затаскают в полицию. Уж больно остры на язык эти поэты. Младочехи у них — трусливые прислужники Габсбургов, национальные социалисты — мошенники, соцаны — болтуны. Хороши одни анархисты. Только и слышно: Кропоткин, Бакунин, Прудон, Штирнер. Крикун Франя Шрамек мечет громы и молнии в адрес старого императора, полицейских и священников. Все они дружно хвалят русскую революцию. Конечно, пан Оченашек — человек, далекий от политики, его не волнуют все эти страсти, лишь бы дело шло хорошо, но все-таки как-то спокойнее, когда молодые поэты читают французские стихи, пишут друг на друга пародии и заигрывают с белошвейками. Тут полиции нечего делать.

Размышления хозяина прервали новые клиенты. Пан Оченашек узнал их и торжественно ответил на их приветствие:

— Милости прошу, господа Шмераль, Зауэр, Боучек и Гашек! Чем могу служить?

— Нам туда… — негромко сказал Боучек, указывая на дверь за спиной хозяина.

В маленькой комнате сидела дружина Нейманна — семеро молодых мужчин и молодая дама, жена апостола.

— Друзья! Мы пришли к вам с открытыми сердцами, чтобы засвидетельствовать вам наше глубокое почтение, — учтиво поклонился Боучек.

— Лучше бы вы не опаздывали! — сказал Шрамек, недовольный тем, что прервали его речь.

Гости расселись, и Шрамек снова заговорил:

— Мы — анархокоммунисты. Осуждаем богатства современного общества как несправедливые; осуждаем его организацию труда как неразумную; осуждаем его нравственные отношения как фальшивые. Впереди нас ждет жестокая борьба за преобразование общества. Будущее человечества зависит от ее успехов. Мы — за свободу печати, за освобождение науки и искусства от капиталистической зависимости. В капиталистах мы видим паразитов, существующих за счет физического и умственного труда человечества. Свобода там, где нет авторитетов, в анархии.

Франя Шрамек выпил остывший кофе и продолжал:

— Мы выступаем против милитаризма, церквей, государства, правительств, национальных привилегий. Мы стремимся к общине, устранению частной собственности. Я верю в такое будущее!

Все одобрительно зашумели. Карел Томан постучал ложкой по блюдечку, требуя тишины:

— Друзья, мне кажется, мы сегодня достаточно спорили, достаточно делились своими мыслями… в прозе, — он обвел всех глазами и остановил взгляд на Нейманне. — Станда, мы хотим услышать твое «Кредо», за которое ты сидел в Новоместской тюремной башне.

«Кредо» Нейманна стало политическим манифестом анархистов. Все знали его наизусть, но любили слушать, как читает Нейманн. Нейманн встал, горделиво поднял голову и начал читать звучным голосом, чеканя каждое слово:

— Верую в Сатану, что есть жизнь, познанье и гордость…

Потом поднялся Франтишек Гельнер. Словно желая умерить оптимизм Нейманна изрядной долей холодного уныния, Гельнер вернулся из вселенских сфер на порочную землю: он упрекал друзей за то, что они праздно проводят время, ходят по увеселительным заведениям, слишком много говорят о разрушении основ и безобидно пародируют друг друга. Он осуждал своих единомышленников за то, что они разучились по-настоящему любить и размениваются на случайные флирты.

Гашек заметил, что стихи Гельнера никого не обидели — либо за анархистами водились подобные грешки, либо осуждение нравов стало амплуа Гельнера. Лишь Нейманн шутливо выбранил его:

— Франта, ты предвзято критикуешь наше учение. Анархокоммунизм — не только разрушение и неверие, он — и созидание, и вера в счастье.

Апостол призывал своих учеников не продавать господам свои руки, сердца и убеждения, а поэта Франту Гельнера — отрешиться от неверия в свои силы. Доводы апостола всем понравились. Анархисты считали себя борцами, и никто из них не думал, что Гельнер и вправду обвиняет их в том, что «их меч покрыла ржавчина».

— Богумир, — обратился Нейманн к Шмералю, — расскажи нам, как русские рабочие отрешаются от неверия в свои силы. Мы должны черпать веру в наше дело у русских.

Взгляды присутствующих обратились в сторону Шмераля — он заведовал иностранным отделом в газете «Право лиду» и всегда был в курсе мировых событий.

— Я шел к вам, Станда, — протирая стекла очков, отозвался Шмераль, — и думал, что товарищи обязательно будут говорить о русской революции. Анархистам это надо знать. Вы слышали о кровавом воскресенье. После него народ разуверился в царе и стал верить только себе. Он сам, своими силами, борется теперь за лучшую жизнь. События в Лодзи и в Одессе говорят о новом подъеме русской революции. Теперь народ борется против самодержавия с оружием в руках. К нему присоединяются армия и флот…

Шмераль рассказал о том, как бились лодзинские рабочие с казаками и полицией. Потом перешел к самому главному:

— Когда в Одессе вспыхнула всеобщая забастовка, в порт вошел броненосец «Потемкин». Корабль поднял на мачте красный флаг и поддержал рабочих. То, что сделала команда «Потемкина», может повториться на других кораблях. Флот перестает поддерживать царизм.

— Слава «Потемкину»! — крикнул Боучек.

— Русские рабочие — молодцы, — сказал Шрамек. — Они показали нам, как надо бороться за коммуну.

— Долой Николая Второго! — пробасил Гельнер.

В комнату вбежал хозяин с вытаращенными от ужаса глазами и предупредил:

— Господа! В моем заведении — никакой политики!

Когда он вышел, Михал Каха решил, что настало его время. Открыв печную дверцу, он вынул из печки две большие пачки с листовками и, шепча что-то каждому на ухо, роздал их.

— Хорошо бы отнести эти листовки на фабрики, заводы, в мастерские, — сказал он Гашеку.

Гашек взял несколько листовок и спрятал их за пазуху.

Анархисты стали расходиться. Ярда простился со всеми и направился домой. Было поздно. Только кое-где прохаживались полицейские. Ярда вспомнил о листовках, которые сунул ему Каха. Не нести же их домой!

Самым подходящим местом для агитации ему показался двуглавый орел над дверями полицейского участка. В лапы этой птичке он решил сунуть листовки. Но орел был надежно прикреплен к металлической вывеске. Ярда вынул из кармана перочинный нож, чтобы поддеть лапу, державшую скипетр, когда лапа полицейского легла ему на плечо.

Ярду втащили в полицейский участок.

— Кто дал вам право портить двери участка? — спросил у Ярды полицейский начальник.

— Я сам взял это право, — ответил Гашек.

— Не понимаю, — раздраженно бросил тот.

— Я объясню. Это старая история. Однажды два брата, одетые в шкуры животных, взяли каменные молотки и пошли на охоту. Они увидели огромного медведя и одновременно бросили в него свои молотки…

— Это сказка…

— Нет, это быль, — не моргнув глазом, продолжал Ярда. — «Я убил медведя», — сказал старший брат. «Нет, я, — возразил младший. «Но я имею право на него!» — сказал старший, ударил молотком младшего и убил его. Разве, пан начальник, старший не сам добился этого права?

— Это — бредни подвыпившего анархиста, молодой человек! — сказал полицейский начальник, поняв, куда гнет Ярда. — Вы меня не удивите! Я знаю вашего брата — проспитесь и опять ведете себя как порядочные люди. Вы, вероятно, слушали анархистскую болтовню в «Деминках». Идите-ка домой. Нам и без вас хватает работы!

Гашек вышел из участка и задумался. Несмотря на свою молодость, он успел познакомиться с разными партиями. Младочехи, жалкие трусы-приспособленцы, не могли защищать свой народ от произвола австрийских властей. Реалисты-масариковцы — просто краснобаи. Национальные социалисты — не национальные рабочие, а штрейкбрехеры. Христианские социалисты носятся со своим непротивлением злу насилием. Социал-демократы на словах клянутся в верности Марксу, а на деле отказываются от него, все время говорят о всеобщем избирательном праве и о культурно-национальной автономии, как о социальной панацее. Они восхищаются борьбой русских рабочих, а сами не могут расстаться со своими канарейками.

Анархокоммунисты понравились Ярде своей решительностью. Они выступали против всякого государства, значит, и против австрийского. Какой же порядочный чех станет защищать это государство? Они — противники частной собственности. Это тоже нравилось Ярде, он сам ничего не имел. Они ненавидят религию и церковь, у Ярды тоже не было никакой любви к попам и их сказкам. Выходило, что он, Ярда, был анархокоммунистом задолго до знакомства с ними. Одного не знали его друзья — как строить новое, коммунистическое общество. Не знал этого и Ярда. В гимназиях и Торговой академии этому не обучали. Многие из анархокоммунистов писали стихи, интересовались живописью и театром, любили пошутить и подурачиться. У них было много сил, энергии, задора, но они не знали, к чему их приложить. Правда, они активно действовали в рабочем Жижкове и среди северочешских шахтеров. Не податься ли на север?

Анархокоммунисты послали Ярду Гашека в Прамен под Ломом. Ярда стал редактором и администратором журнала «Омладина». Он писал, редактировал и распространял журнал. Сотрудники жили коммуной, но когда вечером начинался дележ заработка, Ярде вспоминалась страшная сказка о разбойниках, слышанная в детстве: «Это — тебе, это — тебе, это — мне». Спали тоже вместе, в редакционной комнате. Намаявшись за день, все засыпали крепким сном, не думая, что за ними следит недреманное око полиции. Жандармы обычно являлись в полночь — время, отведенное для привидений.

— Именем его величества государя императора! Откройте! — провозглашали призраки в австрийских мундирах.

Заклинание действовало безотказно: кто-нибудь из сотрудников открывал двери. Жандармы шарили в шкафах, постелях, печке, пальто, корзине для бумаг и, перевернув все вверх дном, исчезали.

Однажды, глядя, как начальник жандармов прощупывает пиджак главного редактора, желая выяснить, не спрятано ли что-нибудь за подкладкой, Ярда спросил:

— Что вы ищете?

Начальник улыбнулся:

— Ничего. Привычка…

— Обследуем на всякий случай, — добавил его подчиненный, выворачивая карманы Ярдиных брюк.

Гашеку надоел этот дом с привидениями. Если жандармы пропускали иногда ночь-две, то клопы были на редкость пунктуальны и изо всех сил досаждали сотрудникам «Омладины», словно тоже состояли на службе в имперско-королевской полиции… Он стал замечать, что анархисты были далеко не такими, какими они себя изображали. Кроме того, у коллег Гашека появилась скверная привычка прикарманивать его заработок. Ярда подсчитал, что на недоплаченные ему деньги можно купить велосипед — вещь по тем временам дорогую. Он уже не колебался: оставив на столе редактора подробный счет, писатель сел на редакционный велосипед и отправился в новое путешествие.