Красный Ярда

Глава двадцать пятая

Весной 1918 года в Самаре было неспокойно. Кадеты, меньшевики, эсеры и анархисты вели подрывную работу. Через Самару проходили эшелоны, битком набитые чехословацкими легионерами.

Первый пехотный полк имени Яна Гуса задержался на станции. Офицеры пьянствовали в штабном вагоне или околачивались возле кухни, а рядовые, не имея права покидать вагоны, сидели в теплушках, как на гауптвахте. Вдоль эшелона сновали торговки, старики сбывали сушеные листья турецкого табака или мелко нарубленную махорку.

— Долго мы тут будем вшей кормить? — спросил, выглядывая из последней теплушки, солдат Вацлав Долейши.

— Вшей не трогай. Они — полезные насекомые, постоянно напоминают солдату о службе, — наставительно сказал сапер Иржи Крейчи.

— Вошь — веселое насекомое. Когда я служил в 91-м Чешско-Будейовицком полку в Галиции, мы устраивали гонки вшей! — похвастался Франта Калина, самый молодой солдат.

— Ярослав Гашек написал оду в честь вшей, — добавил телефонист Ян Сикора.

Гашек оказался легок на помине. Он уже не первый день ходил на вокзал с листовками и газетами. Агитационные материалы легионерам передавали старички. Вместе с махоркой они ссужали их бумажками для «козьих ножек». Гашек прохаживался неподалеку, наблюдая, как идет торговля.

— Прикуси язык! — сказал Долейши Сикоре. — Гашек продался большевикам. Скоро твой красный Ярда будет болтаться на осине.

Гашеку стало интересно. Он прислушался.

— Ты, Долейши, темный человек! — вздохнул Крейчи. Веришь всему, что пишет «Ческословенски деник», — и высунулся из вагона.

Гашек приблизился к двери и протянул саперу пачку листовок и несколько номеров газеты «Прукопник». Увидев газету на чешском языке, Крейчи хотел что-то сказать, но Гашек, приложив палец к губам, прошептал:

— Прочитайте и приходите в гостиницу «Сан-Ремо».

Получив подарок от незнакомца, сапер свернул «козью ножку», закурил и просмотрел содержимое пакета. Его внимание привлекли броские названия и заголовки: «Зачем ехать во Францию?», «Чешские коммунисты XV века», «Предшественники большевизма», «Профессору Масарику», «Потерянный эшелон»… Листовки были написаны на русском языке и напечатаны в типографии самарской газеты «Солдат, рабочий и крестьянин».

— Братья! — сказал Крейчи. — У меня есть кое-что интересное. Неизвестный писатель в фельетоне «Потерянный эшелон» рассказывает о том, что будет с руководителями нашего корпуса через пятьдесят лет.

— Читай! — ответили солдаты.

— «В 1968 году, — начал Крейчи, — американский ученый Вильямс Дарлинг, занимающийся патологией сороконожек, обнаружил в сибирской тундре, на одинокой заброшенной недостроенной железной дороге, несколько вагонов, обросших мхом».

История встречи американского зоолога с замшелыми старичками — комиссаром Максой, военным министром Гоуской, редактором газеты «Ческословенски деник» Куделой, министром путей сообщения врачом Гирсой и другими руководителями корпуса, убежденными, что в России уже больше нечего делать, развеселила солдат. Со всех сторон посыпались шутки:

— А что, если и мы проторчим здесь пятьдесят лет?

— Наши бабы постареют и перемрут!

— Женись на русской!

Дарлинг поинтересовался, почему эшелон легионеров уже в течение пятидесяти лет находится в Сибири. Гирса ответил:

— Ловко подмечены махинации наших лидеров! — засмеялся Сикора. — Этот фельетон написал Гашек. В «Прукопнике» из писателей печатается только он.

— Братья-офицеры, действительно, разжирели и приоделись на чужие денежки, — заметил командир отделения.

— Да, наши командиры научились обделывать свои делишки, командовать и затыкать нам рты. Правда и то, что наши главари срывали солдатские съезды. Назначат съезд в одном городе, а провезут нас через другие, — сказал сапер и, торопясь, продолжал читать.

Солдаты притихли. Дарлинг спросил Гирсу, когда эшелон прибудет во Владивосток. Солдат это тоже интересовало: им пообещали, что там их незамедлительно погрузят на американские и японские пароходы. Гирса отвечал:

Ответ Гирсы позабавил солдат. Все так хохотали над его расчетами, что из соседнего вагона стали выглядывать любопытные:

— Что с вами? Беситесь?

— Ничего… Анекдоты, — безразлично махнул рукой Франта Калина.

— «Прощай навсегда, славная старая Одбочка! После того, что ты натворила в России, с тобой, действительно, ничего уже не сделаешь!» — закончил сапер.

— Все это вранье, конечно, — сказал Долейши.

— Вранье вранью рознь, — одернул телефониста Ян Сикора. — Подсчитай-ка, сколько ты за пятьдесят лет поймаешь вшей. Среднюю дневную потерю вшей умножь на 365 дней, а потом на 50 лет; високосных лет за это время наберется 12; среднюю дневную потерю умножь на 12, а что получится — прибавь к общему числу. И ты узнаешь, сколько вшей будет жрать тебя, пока не останутся одни кости.

Солдаты развеселились.

Иржи Крейчи задумался, а потом сказал:

— Мы смеемся. Но все это очень похоже на правду. Мы едем не туда, куда надо.

— Пан Масарик знает, куда надо ехать, — проворчал недовольным голосом писарь. — Он желает добра каждому чешскому патриоту.

— Что-то я не вижу, — ответил Крейчи. — Вот открытое письмо «Профессору Масарику» какого-то «Солдата чешского войска». Этот Солдат пишет, что наше движение появилось до и независимо от Масарика, до возникновения Чехословацкого национального совета. Солдат упрекает Масарика за то, что тот с большим опозданием примазался к чешскому национальному движению. Масарик даже боится, когда его называют вождем чешской революции. «Вы сами чувствуете, пишет Солдат, что ни вы, ни д-р Бенеш, ни Дюрих не являетесь творцами чешской революции. Ее творец — народ, она началась тогда, когда разгорелась мировая война, и весь мир пришел в движение». В России чешское войско было создано по инициативе местных чехов, эмигрантов и переселенцев. Национальный совет примазался к готовенькому, создал свою Одбочку. Одбочка не возглавила чешскую революцию, а тормозила ее развитие. Одбочка превратила Масарика и его приспешников в каких-то идолов. Солдат считает, что мы, уезжая во Францию, предаем мировую революцию. «Пан профессор, говорит он, остановите эшелоны, иначе будет поздно!»

Солдаты вытаращили глаза:

— Может быть, Масарик уже остановил эшелон?

— Я думаю, нам незачем сидеть и гадать — остановил или не остановил, — сказал Крейчи. — Кто хочет — за мной! Идем в город!

Сапер нагнулся за своим рюкзаком. Солдаты последовали его примеру и вслед за Крейчи выпрыгнули из вагона. Долейши и писарь выстрелили в воздух, вызывая фельдфебеля. Когда он прибежал, оба доложили:

— Крейчи увел взвод к большевикам!

Группа Крейчи прибыла в гостиницу «Сан-Ремо», где размещались секция РКП(б), агитотдел, наборная комиссия и штаб отряда.

Митинг открыл секретарь чешской секции РКП(б) Йозеф Жальский. Он предоставил слово чрезвычайному комиссару ВЦИК и члену Исполкома чехословацких левых социал-демократов (коммунистов) Ярославу Гашеку.

Гашек встал. На нем была одежда простого рабочего: поношенный пиджак, темная рубашка с галстуком, галифе, высокие яловые сапоги. Браунинг неуклюже висел на ремне у бедра, словно говоря о том, что владелец его — не военный.

— Друзья! — начал он. — Возможно кто-нибудь из вас узнал меня. Я — бывший солдат Первого пехотного полка имени Яна Гуса, секретарь полкового солдатского комитета и сотрудник журнала «Чехослован». Я по собственной воле вступил в легион, чтобы бороться за освобождение нашей родины от векового чужеземного гнета и по собственной воле ушел из легиона!

Говорю вам откровенно: воевать против немцев нужно в России, а не на французском фронте, ваш отъезд не делает вам чести. Руководители легиона — опасные политиканы и дезертиры. Они выступают и против русской, и против чешской революции. Следуя приказам Одбочки, вы предаете и русскую, и чешскую, и мировую революцию — ведь наша революция только часть мировой.

Как ведет себя руководство легионом? Когда начался мятеж Корнилова, Масарик и Одбочка послали Первую дивизию этому генералу. Корнилов собирался послать чехословацкие части на Москву и Петроград против Керенского. Когда большевики свергли буржуазное Временное правительство, Одбочка решила помочь Керенскому. В дни Октября она хотела помочь генералу Алексееву на Дону.

Масариковцы поддерживают бонапартистов-поденок и правительства-однодневки. Если в России объявится какой-нибудь новый калиф на час, они побегут и к нему. Руководство легиона ведет себя как сказочный дурень, который рыдал на свадьбе и веселился на похоронах. Одбочка не желает идти в ногу со временем — она тянет нас помогать то русским, то французским временщикам.

Наши части отказались бороться против войск Украинской центральной рады, против диктатора Скоропадского, против немцев, а теперь едут на Тихий океан. Руководство Одбочки и легиона боится своих солдат. Когда Киселый и Скотак провозгласили создание Чехословацкого Совета рабочих и солдат, оно тайно сбежало из Киева, оставив этот Совет на растерзание немцам.

Братья! На Россию направлены штыки Карла Габсбурга и Вильгельма Гогенцоллерна. Российская республика рассчитывает на вас, а вы уезжаете во Францию. Как радуется теперь австро-немецкая дипломатия вашему отъезду из России! Вы покидаете Россию! Вы похожи на человека, который, видя, как разбойники грабят прохожего, принял сторону разбойников, а не их жертвы!

— Мы — сами разбойники и грабители! — прервал Гашека какой-то солдат. — Загляните в наши вагоны, чего там только нет!

— Почему бы вам не выступить против разбойников? — продолжал Гашек. — Я обращаюсь прямо к вам, солдаты-революционеры. Помогите русской революции! Для нас сейчас важнее всего русский революционный фронт! Все, кто согласен со мной, вступайте в чехословацкий красноармейский отряд!

Солдаты оживились, зашумели, заговорили. Крейчи поднял руку, прося слова. Жальский пригласил его на сцену.

— Братья! — начал сапер. — Комиссар Гашек сказал нам правду. То же пишет в газете «Прукопник» некий «Солдат чешского войска» в открытом письме «Профессору Масарику». В этом письме прямо сказано, что нам незачем ехать во Францию, что профессор Масарик должен, остановив эшелоны, повернуть их обратно. А мы сами повернем свои эшелоны на запад и будем воевать против оккупантов Украины. Мы поможем русским, а они помогут нам!

Это бесхитростное выступление обрадовало Гашека — ведь «Солдатом чешского войска» был он сам. Он добился своего: солдаты читают не только его юморески и фельетоны, но и публицистические статьи.

Когда все замолчали, поднял руку начальник самарского отделения Одбочки, давний киевский недруг Гашека — пиквикист Рудольф Фишер. Жальский дал ему слово.

— Братья! — обратился Фишер к легионерам. — Ярослав Гашек, как всегда, говорил о революции. Скажу откровенно: боже, избави нас от таких революционеров. Он сам не верит тому, что говорит. Спросите-ка его: долго ли он задерживался в чешских политических партиях и долго ли собирается служить большевикам. Я уверен, что он не уживется с ленинистами и снова попросится к нам…

— Не попросится! — ответили солдаты. — Не трогай Гашека. Он обойдется и без твоего легиона!

— В настоящее время чехословацкое войско выполняет великую миссию и, — Фишер повернулся к комиссару ВЦИК, — ваши действия, пан Гашек, означают предательство интересов наших наций!

Братья снова закричали:

— Сам ты предатель! Контрреволюционер!

Фишер же, словно это его не касалось, продолжал?

— Условия, которые сложились для нас, чехов и словаков, на Руси, могут пагубно повлиять на наше войско. Анархия и надвигающийся голод способны свести на нет все, чего мы добились. От имени чехословацкого легиона я призывай вас, братья: все — во Францию, за профессором Масариком!

В зале опять зашумели:

— Нам его не догнать! Он — в Америке, а мы — на Волге!

Фишер покинул трибуну. Гашек позвонил колокольчиком.

— Мнение пана легионера о моей работе в РКП(б) и в красноармейском отряде мне известно не хуже, чем ему — мое мнение о его делах. Он был и остался чешским пиквикистом, злым гением захолустной пивной политики. Я не стану пререкаться с антантовцем. Я не скрываю своих убеждений и прямо заявляю, что я не с вами, пан Фишер. Я рад, что в вашем лице мне подвернулась оказия вручить вам свое заявление, — и, достав его из бумажника, Гашек прочел:

— «Настоящим сообщаю, что я не согласен с политикой Одбочки Чехословацкого национального совета и с отъездом нашего войска во Францию. Сим заявляю, что я выбываю из чешского войска до той поры, пока в нем и во всем руководстве Национального совета не установится новое направление.

Прошу со вниманием отнестись к моему решению. Буду и в дальнейшем трудиться для революции в Австрии и для освобождения нашего народа».

— Подшейте это заявление к моему делу, — громко сказал Гашек, отдавая заявление. — Пусть нас рассудит история.

Писатель сжег все корабли.

— Я передам, пан Гашек, ваше заявление по инстанции, — пряча важный документ во внутренний карман френча, пробормотал Фишер.

В зал вошли сотрудники пана Фишера, с которыми накануне беседовал Гашек. Один из них попросил слова и по знаку Жальского взбежал на сцену:

— Мы, сотрудники Самарского отделения Одбочки, прибыли сюда в полном составе. Среди нас нет только нашего шефа…

— Я здесь! — откликнулся Фишер.

— Мы не согласны с политикой Одбочки, с отъездом нашего легиона, как говорят русские, к чертям на кулички. Не желаем быть посредниками между легионерами-дезертирами и самарскими властями. Нам не по пути с паном Фишером — пусть он едет во Францию без нас! Мы просим Чешскую секцию РКП(б) принять нас в партию большевиков, а наборную комиссию — записать нас в чехословацкий красноармейский отряд. Вот наше коллективное заявление.

Гашек взял заявление, прочел его вслух, громко назвал фамилии восемнадцати подписавшихся и крикнул Фишеру:

— Заявление ваших бывших сотрудников, пан Фишер, — лучшее свидетельство вашего банкротства. Вы — полководец без армии.

Фишер поднялся и направился к выходу. Солдаты засвистели, заулюлюкали ему вслед.

Гашек подошел к краю сцены и сказал:

— За дело, братья! Запись добровольцев будет проходить здесь, в гостинице «Сан-Ремо», и в доме Кириллова, на углу улиц Воскресенской и Соборной.