Красный Ярда

Глава тридцать вторая

Чем успешнее работал Гашек в Советской России, тем популярнее становился он у себя на родине. Чехословацкие делегаты Второго конгресса Коминтерна, прибывшие в Москву, обратились в ЦК РКП(б) с просьбой отправить Ярослава Гашека в Чехословакию на «партийный фронт» — в город Кладно, где рабочие создали свою красную республику.

Ярослав Салат-Петрлик, близко познакомившийся с Гашеком-лектором на омских политических курсах, считал, что писатель подходит для работы в Кладно. Он написал Гашеку теплое письмо и вложил в него письмо кладненцев-делегатов Второго конгресса Коммунистического Интернационала Антонина Запотоцкого и Бржетислава Гулы. Кладненцы писали Гашеку о политической ситуации в республике. Письма были искренние и трогательные, но Гашек читал еще и между строк. Кладненцы верили ему, признавали его революционные заслуги, но хорошо понимали, что в условиях разгула реакции ему будет трудно проявить себя в роли политического деятеля. Реакционеры станут мстить Гашеку за то, что он смеялся над ними в довоенных юморесках.

Гашеку было жаль расставаться с Россией, в которой он стал по-настоящему счастлив, с товарищами, к которым он привык, со своей работой, ради которой не жалел ни сил, ни ума, ни души.

После долгих размышлений он решил вернуться домой и написал ответ Ярославу Салату-Петрлику.

Гашек перечислил ряд поручений, которые он выполнял в Красной Армии, и продолжал:

Это письмо Гашек отправил с инструктором поарма Валоушеком, который уезжал в Москву. Чехословацкое центральное бюро агитации и пропаганды при ЦК РКП(б) послало телеграмму в Иркутск, которой отзывало Гашека из Политотдела Пятой армии. Но иркутские власти не хотели отпускать писателя и задержали его.

Все это время Шура чувствовала, как волнуется Ярослав, спрашивала мужа, что его мучает, но он молчал. Только после второй телеграммы он окончательно решил ехать домой и оформил необходимые документы.

— Едем в Москву, — сказал он ей, показав командировочное предписание, в котором говорилось, что он и его жена Александра Гавриловна Львова направляются в г. Москву в распоряжение ПУРККА с разрешением остановиться в Уфе, у своих родственников.

— Чего это мы не видели в Москве? — спросила она.

Шура поняла, что эта перемена не сулит ей радости. Жаль было расставаться с типографией — какой бы бродячей ни была жизнь Шуры и Ярослава, типография всегда оставалась для них родным домом…

— Меня отзывают в Чехословакию. Теперь ты посмотришь и Москву, и Прагу…

— Отказаться-то не мог? — спросила Шура.

— Не мог, — ответил Гашек.

В Москве Гашек явился в Чехословацкое центральное бюро агитации и пропаганды. Его принял член бюро Вацлав Петрас, с которым Гашек незадолго до отъезда встречался в Иркутске.

— Вслед за тобой и мне пора бы на родину, да пока остаюсь здесь, — сказал Петрас, подавая Гашеку анкетный лист чехословацкого коммуниста, члена РКП(б), и попросил: — Заполни это.

Гашек быстро заполнил анкету. На вопрос «В какое место Чехословакии хотите ехать?» он, не задумываясь, ответил: «Куда требуют».

Через неделю Петрас положил перед Гашеком паспорт на имя умершего австрийского военнопленного Йозефа Штайдла. Сюда была вписана Шура. Петрас подал Гашеку второе письмо кладненцев, содержащее сведения о положении в Кладно.

Вернув письмо Петрасу, Гашек мысленно повторил все, чтобы не забыть наказа кладненцев. Петрас протянул ему узкую карточку с адресом Ярослава Гандлиржа.

Гандлирж? Гашек нахмурился. Он вспомнил, что этот функционер подписал ответ на запрос, который посылала Пятая армия в Москву, чехословацким коммунистам. Теперь это дело прошлое, а тогда «человеку с того берега», каким был он, ответ Гандлиржа мог оказать медвежью услугу. Интересно, как он встретит его в Праге…

Петрас продолжал:

— В кассе получишь советские деньги на проезд по РСФСР и тысячу пятьсот немецких марок на остальную часть дороги. Поедешь окольным путем — не через Польшу, а через Эстонию, морем и через Германию. Желаю тебе удачи.

И Петрас пожал Гашеку руку.

До Иван-города ехали долго. За окнами ползли поля и леса, кое-где припорошенные первым снегом. На остановках шла меновая торговля. Но репатриантам нечего было предложить для обмена — они сидели на сухом пайке, бегали с чайниками за кипятком.

Граница между РСФСР и Эстонией шла по реке Нарве. Переходя из Иван-города в город Нарву, Гашек с грустью думал о том, что навсегда покидает страну, за которую сражался с оружием в руках. Сердце защемило. Он невольно подумал о Шуре — ей еще тяжелее. Даже Москва казалась Шуре чужой в сравнении с Уфой и Иркутском…

Первое, что увидели репатрианты на эстонской стороне, был полосатый пограничный столб и несколько рядов колючей проволоки. Рядом виднелись ворота лагеря. Входя в них, какой-то немец сказал:

— Здорово отгородилась Эстония от Советской России!

В Нарве репатрианты просидели несколько дней. Гашек сумел вырваться за колючую ограду и побродить по городу. Среди всяких бумажек и воззваний он увидел объявление, в котором эстонское правительство обещало за выдачу большевистского комиссара Гашека пятьдесят тысяч эстонских марок. Такие объявления легионеров он уже не раз видел на Волге и в Сибири. Писатель мог сравнивать, как дорого ценится его голова. Впрочем, какое дело военнопленному Йозефу Штайдлу до какого-то Ярослава Гашека? Кроме того, в Эстонии свирепствует инфляция, и никому не удалось бы наесться досыта на паршивые бумажки.

Меж тем какой-то прилично одетый господин сверлил Гашека взглядом. Писатель пожалел, что не сможет прикинуться сыном немецкого колониста. Незнакомец заговорил с Гашеком по-немецки и по-русски, предложил обменять советские рубли на эстонские марки, ругал Эстонию и хвалил Россию.

«Сыщик, — безошибочно определил Гашек. — Грубая работа».

Перед отъездом Гашек просмотрел чехословацкую буржуазную газету «Народни политика» и теперь, разговаривая с этим субъектом, добросовестно пересказал ее содержание, добавив кое-какие глупости.

Сыщик решил, что нарвался на помешанного и поспешил ретироваться.

Перед отъездом из Нарвы все репатрианты должны были пройти санитарную обработку. Гашек хорошо помылся. С вещами получилось хуже: когда их принесли из дезинфекционной камеры, он увидел, что ботинки почти невозможно надеть — они ссохлись и съежились. Брюки изменили цвет, а жилетка, единственная довоенная вещь, совершенно истлела.

— Чертова вошебойка! — собирая расползшиеся лоскутки, ругался Гашек. — Из-за нее не состоится свидание моей жилетки с пражским костюмом!

Проторчав четыре дня в карантине, репатрианты отправились в Таллин. Туда добрались за двое суток. Голодные, они сидели возле нетопленых железных печек и на чем свет стоит ругали правительство Эстонии и Красный Крест, служащие которого бесплатно навязывали библии и спекулировали при обмене денег. Особенно шумели румыны и венгры. На одной станции они окружили представителя Красного Креста и, угрожая ему, стали требовать хлеба. Венгерский инженер Йожек, заслонив собою чиновника, успокаивал расшумевшихся репатриантов:

— Господа, будьте рассудительны! Ведь мы находимся за границей! Каждая такая ссора глубоко роняет нас в глазах эстонцев!

В этот момент мадьяры и румыны принялись размахивать кулаками перед носом представителя Красного Креста.

— Не прибегайте к насилию! — закричал инженер. — Подумайте о маленьких эстонцах. Они идут в школу и смотрят на нас!

Пока репатрианты спорили, представитель Красного Креста улизнул, оставив своего защитника им на растерзание.

— Не волнуйтесь, господа! Все уладится! — мужественно защищался инженер. — Если нас накормят в Таллине, мы будем сыты…

— Если ты не заткнешься, мы бросим тебя в котел, сварим и сожрем, — прервал тощий венгр своего земляка.

— …и будем сыты! — издевательски заржал, засучивая рукава, здоровенный румын.

Вся эта сцена неожиданно рассмешила голодного Гашека. Она напомнила ему старый анекдот о попугае трактирщика, который удрал от своего хозяина и очутился в лесу, в птичьем царстве. Птицы кружились возле него, выщипывали перья, клевали попугая, а он истерически орал: «Не все сразу, господа! По очереди, пожалуйста!»

Инженер притих, но ненадолго. Когда на одной стоянке репатрианты притащили несколько поленьев, и в печке загудело пламя, он снова ожил:

— Если мы забираем чужую вещь, то это называется кражей, а тот, кто ее совершает, — вором. Обогреваясь крадеными дровами, мы становимся соучастниками кражи.

Бедный инженер! Его моралистские рассуждения были совершенно неуместны: сам он не принес ни одной щепки для печки. Это взбесило его спутников. Они взяли инженера под руки и стремительно вытолкали из вагона.

Воспитательная мера принесла свои плоды. Инженер вернулся в вагон с большим поленом и сокрушенно сказал:

— Я взял чужую вещь. Следовательно, я — вор.

Его пустили погреться.

Под Таллином поезд неожиданно повернул и пошел вдоль берега. Все равнодушно смотрели на море. Поезд остановился у небольшого мола. К нему пришвартовался «Кипрос». пароход германской пароходной компании.

Команда быстро принялась за погрузку. Матросы перебрасывали пассажиров, словно арбузы. Репатрианты в одно мгновение оказались в трюме. Построив по десяткам, матросы погнали их на другой конец парохода и выдали им хлеб, мясные консервы, ложки, миски и чайники. Через полчаса все были сыты.

Немного освоившись, Гашек вышел на палубу. Возле капитанского мостика он остановился — здесь висели объявления и правила для пассажиров. Гашек стал читать их.

Гашеку показалось, что эти правила придуманы единомышленником инженера Йожека. Он вынул карандаш и приписал:

Спускаться в трюм не хотелось. Гашек бродил по палубе. «Кипрос» шел мимо меловых скал острова Сильгит и сигналил встречному пароходу. На палубе этого судна стояли русские военнопленные. Они подняли красный флаг, и он гордо реял по ветру. И те, и другие репатрианты столпились на палубах, махали руками, кричали «ура!». Гашек оглянулся на своих спутников. Многие из них плакали, не скрывая слез. Он тоже махал рукой, прощаясь с русскими, потом увидел Шуру — та, не отрываясь, с тоской смотрела вслед своим землякам, пока они не скрылись из виду.

Над «Кипросом» кружились чайки. Они то падали в волны, то взлетали над водой. Скоро и чайки исчезли. Шура и Гашек долго молча стояли на палубе, вспоминая Россию и думая о том, что ждет их в Золотой Праге.