Красный Ярда

Глава восемнадцатая

Йозеф Лада услышал резкий звонок и неохотно направился к двери. Сейчас ввалится к нему какой-нибудь обиженный журналом субъект и начнутся нудные объяснения. Но в приоткрытую дверь просунулась толстая палка.

— Гашек! — облегченно вздохнул художник.

— На, Пепик! Бей меня, сколько душе угодно! — сказал писатель, протягивая палку Ладе. — Я теперь соломенный вдовец, — пояснил Гашек. — Пусти меня жить в кухню. Я буду спать на диване и писать рассказы. Напишу, постучу тебе в стенку, ты прочтешь и — сразу в номер. Обоим выгодно.

— А тебе не будут мешать наши друзья? Они как соберутся у меня в редакции, так их до ночи не выгнать. На шум даже соседи прибегают. И от жалобщиков покоя нет.

— Это меня не смущает. Сколько возьмешь за постой?

— Не дури, — сказал Лада. — Ложись спать. Спокойной ночи.

Утром Лада проснулся от громкого стука. Он выскочил на лестницу. Там стоял Гашек и со страшным грохотом приколачивал к двери, ниже таблички «Редакция журнала «Карикатуры», — свою. Она была черная, с серебристыми буквами, как кладбищенские надписи:

Лада полюбовался табличкой и покачал головой:

— Ну и ловкач же ты, Ярда!

Так началась веселая, шумная жизнь двух друзей. Ладу особенно поражала способность Гашека безо всяких черновиков, планов, буквально за несколько часов создавать рассказы, фельетоны, юморески. Казалось, он не сочиняет, а переписывает выученное наизусть. Рассказ рождался, едва Гашек опускал перо в чернильницу. Писатель даже не правил, не перечитывал его. Часто, глядя на приятеля, Лада вспоминал первую встречу с ним. Художник представлял себе писателя похожим на Вольтера — узколицым, с лукавыми глазами, хищным носом, тонкими губами, искривленными в ехидной усмешке… Но в маловыразительном, розовом, пухлом лице Гашека не было ничего саркастического, глаза — небольшие, с ласковым, искренним взглядом. Он напомнил Ладе сытого купеческого сынка, наивного гимназиста. Только когда Гашек заговорил, художнику стало ясно, как обманчива эта внешность. Котелок у этого парня варил!

В свою очередь Гашеку тоже нравился этот близорукий долговязый парень. С ним было легко. Несмотря на его богемные замашки, он, живя в Праге, сохранил самобытные черты пришельца с берегов тихой Сазавы. Он не отказывался подурачиться с друзьями, посидеть в пивной, шикарно курил длинную трубку, рисуя в воздухе целые дымные пейзажи, но в глубине души оставался простым деревенским парнем. Художник и писатель невольно тянулись друг к другу, не задумываясь о том, что их сближает родство талантов. Живя под одной крышей, они выпустили сборник забавных историй — пародий на бытовой и исторический анекдот — «Каламайку». Герои этой книги — охотники, бочары, трубочисты и император Карл Пятый. Тексты Гашека и рисунки Лады отлично дополняли друг друга.

Не худшими соавторами они были, когда затевали розыгрыши и проделки. Тут их фантазия никогда не иссякала. Они попробовали свои силы даже в опере. На дружеской вечеринке им предложили написать оперу в честь пани Насковой, солистки Национального театра, прибывшей к ним в гости со своим мужем, сотрудником «Карикатур».

— Открытие Америки! — предложил тему Йозеф Мах.

— Почему именно открытие Америки? — раздались голоса.

— Из патриотических соображений. Америку, как утверждает пан Гашек, открыл чех Колумб.

Гашек сказал Ладе:

— Попробуем. Где твоя губная гармошка?

Когда Лада достал свой инструмент, Гашек пояснил:

— Уважаемые дамы и господа! Мы исполним в честь пани Насковой оперу «Открытие Америки» без увертюры, поскольку пан Лада еще не сочинил ни лейтмотива, ни основных тем. Я буду создавать либретто, а ван Лада — музыку.

— Я же должен заметить, — сказал Лада, — что мой друг пан Гашек будет сочинять либретто, не изучив предварительно всей литературы о Колумбе. Следовательно, вы должны в знак уважения почтительно снять перед ним и его творением шляпы. Мне же придется сочинять музыку на слова Гашека, который знает четыреста чешских, немецких, русских и венгерских песенок, но поет их все на один мотив, а это — нелегкая задача, и вам следовало бы в знак уважения ко мне…

— …наголо обрить себе головы! — закончил Гашек.

Лада поднес к губам гармошку и выдавил из нее несколько аккордов. Гашек принял позу оперного певца и начал речитативом первое действие оперы: «Колумб на приеме у испанских королей».

— Колумб мечтает открыть Америку. Он умоляет короля Фердинанда и королеву Изабеллу дать ему денег и корабли. Но монархам Кастилии и Леона наплевать на Америку. Колумб начинает прельщать монархов несметными богатствами. Королева, после мучительной душевной борьбы, сдается.

Борьбу в душе скупой Изабеллы Лада передал дисгармоническим визгом, а перелом в душевном состоянии Фердинанда — более спокойной мелодией.

Гашек продолжал:

— Монархи дают Колумбу три никуда не годных каравеллы с командами матросов-алкоголиков. Паруса наполнились ветром, якоря подняты, и каравеллы выходят в открытое море.

Лада старался изо всех сил — он передавал эту сцену невероятной смесью чешских и словацких песен. Сначала он исполнил на гармошке «К вам ходил я ежедневно, тра-ля-ля!», потом сыграл «Танцуй, танцуй», после чего снова пропел «тра-ля-ля!» и закончил песенкой «Аничка, душечка», где привычное «ай-яй-яй!» заменил все тем же «тра-ля-ля». Задорное Ладино траляляканье выражало радость Колумба и его команды по поводу открытия.

После этого наступил антракт.

Пани Наскова подошла к авторам оперы, присела в церемонном реверансе и сказала:

— Господа! Я за всю свою жизнь не слышала ничего подобного. Ваш талант, пан Йозеф Лада, я смело ставлю выше талантов трех нынешних кумиров — Рихарда Вагнера, Рихарда Штрауса и Антонина Дворжака! Ни одному из них еще не удавалось написать оперу экспромтом и лично исполнить ее. Ваше новаторство можно сравнить только с музыкальным подвигом Монтеверди. Что касается либреттиста, пана Ярослава Гашека, — тут последовал еще более почтительный и глубокий реверанс, — то я не знаю среди либреттистов никого, равного ему по блеску таланта. Надеюсь, что в скором времени ваша опера будет поставлена на сцене Национального театра…

— Мы, не думали о славе, — скромно сказал Гашек, — мы только хотели доставить вам удовольствие.

Воодушевленные похвалой известной певицы, авторы оперы начали второе действие — «Колумб в море». Оно оказалось еще более драматичным.

— Каравеллы плывут уже несколько дней, — пел Гашек. — Матросы все время пьют ром. Наконец на корабле не осталось ни капельки рома. Матросы бунтуют. Они схватили Колумба, чтобы выбросить его за борт.

Лицо Гашека было комически непроницаемым, а Лада старательно извлекал из гармошки тревожные звуки, выражая страх за судьбу Колумба.

В этот момент с мачты раздается крик: «Земля! Земля!», и матросы отходят от Колумба.

Композитор напрягал все силы, чтобы передать в музыке на редкость драматическую ситуацию, выжимал из гармошки все звуки, какие только таились в ней, и едва не проглотил инструмент…

— Увы! Это была ложь! — пел Гашек. — Никакой земли на горизонте нет. Сторожевой матрос пожалел Колумба и спас его от рассвирепевших матросов. Колумб проклинает всех святых.

С губ Гашека сорвался поток смешных проклятий. Лада, а вслед за ним и все гости, захохотали. Проклятия сыпались одно смешнее другого. Казалось, им не будет конца. Лада забыл, что он композитор, и теперь катался по дивану от смеха, держась за живот. Гости вели себя не лучше. Один Гашек невозмутимо созерцал эту веселую вакханалию, время от времени разражаясь новыми проклятиями. Когда запас ругательств иссяк, он спокойно наблюдал за гостями, постепенно приходившими в себя. Подойдя к Ладе, писатель хлопнул его между лопаток и заставил поклониться слушателям.

Любовь к веселым шуткам и розыгрышам приводила Гашека и Ладу на сеансы «живой фотографии» — в кинематограф. Они ходили туда не столько ради фильмов, сколько ради музыки или публики. У них были два любимых кинематографа — один на проспекте Фердинанда, другой — на Ечной улице. В первом им нравился оркестр — музыканты играли так фальшиво, что даже Гашек понимал это и смеялся от души. Часто музыканты играли, не обращая внимания на то, что происходит на экране — когда героиня бежала топиться, оркестранты исполняли веселый марш. Выбрав наиболее напряженный момент в фильме, кто-нибудь из друзей закрывал окошечко проектора шляпой. Публика сердилась, топала ногами, требовала назад деньги. Тогда окошечко кинопроектора открывалось, фильм шел своим чередом, и публика успокаивалась.

Второй кинотеатр посещали бедняки — мастеровые, кучера, дворники. Они и без проделок Гашека и Лады бурно реагировали на все, что происходило в фильме. Когда на экране мчался поезд, зрители в первых рядах не знали, куда спрятаться от него. Мужчины опускали головы за спинки стульев, а женщины кричали, словно паровоз наехал на них. В одном фильме разбойник собирался бросить ребенка в огонь. Какой-то парень сорвался с места, подбежал к экрану и, погрозив кулаком, заорал:

— Негодяй, что ты делаешь с ребенком? Оставь его!

Стоило на экране появиться экипажу, кучера принимались громко обсуждать то, что они видели:

— Ну и кляча! Ну и рыдван! Ну и кучер!

Если зрителям что-нибудь нравилось, они ласково просили киномеханика:

— Руда, будь добр, покажи это местечко еще разок!..

Однажды Лада заболел. Гашек трогательно ухаживал за ним, кормил и поил его с ложечки, терпеливо, как настоящая сиделка, исполнял все капризы больного, вызывал врача, бегал в аптеку за лекарствами и в трактир за обедами. Заботливость друга тронула художника. Каково же было изумление Лады, когда Гашек предъявил ему счет, включив в него все услуги, оказанные им больному!

Точность и аккуратность, с которыми был составлен счет, показывали, что Гашек не зря окончил Торговую академию. Ладе было жаль выбросить такой документ, и он сохранил его для истории!

Напряженная творческая работа обоих юмористов в течение дня сменялась вечером самыми неожиданными проделками.

Как-то Гашек спросил своего друга:

— Пепик, приближается день твоего патрона, святого Иосифа. Ты будешь его праздновать?

Лада только пожал плечами:

— Нет… У меня в карманах пусто.

— Как все это нескладно и несправедливо! — грустно произнес писатель. — У тебя есть именины, но нет денег, у меня есть деньги, но нет именин… Слушай, Пепик! Я покупаю у тебя именины за пять крон!

— Мой патрон, — сообразив, в чем дело, начал торговаться Лада, — перворазрядный святой, он — супруг самой девы Марии. Дешевле, чем за десять крон, не отдам!

— Не больно гордись своим святым. Как-никак, он — покровитель рогоносцев. По рукам! Приглашаю тебя ко мне на именины.

Девятнадцатого марта, в день святого Иосифа, Гашек оделся по-праздничному, повязал самый лучший галстук Лады, торжественно принимал торты, цветы, всю корреспонденцию, которая приходила на имя художника, пел и курил сигары.

Гашек дал праздничный обед в ресторане, а вечером повел гостей в кафе. Они поздравляли его, дарили ему ром, сигары, пиво, вино, играли в его честь туши на рояле и гармонике, пели хором и танцевали проклятый римским папой новый модный танец танго, жгли бенгальские огни, стреляли из детских пистолетов и дурачились, как только могли. Гашек сиял, его друзья всерьез поверили, что они веселятся на именинах писателя, а не художника.

— Вот как надо справлять именины! — сказал Гашек Ладе. — На твоих именинах даже коза не промемекала бы!

Лада молчал, но как только пробило полночь, громко объявил, что день святого Иосифа кончился, обещанных десяти крон он не получил, и снял галстук с шеи Гашека, потребовал возвращения всех тортов, подарков и поздравлений. Эта выходка художника развеселила всех, особенно — Гашека. Препираясь с Ладой, он пытался всучить ему деньги.

После именин Гашек исчез. Ладу это не удивило. Он знал, что писатель вернется и вернется совершенно неожиданно. Художник просыпался и находил на столике у кровати лакомство или игрушку — яблоко, апельсин, персик, пряник, гусиную ножку, ливерную колбасу, лакрицу, волчок, свистульку. Так писатель давал знать хозяину о своем возвращении. Лада шел на кухню. Там на диване лежал Гашек и, протягивая свою суковатую палку, говорил:

— На, бей! Бей меня, сколько твоей душе угодно!