Красный Ярда

Глава двадцать девятая

Армейская типография работала круглые сутки, печатая газету, листовки и плакаты.

Гашек вошел в литографский цех, где трудились две молоденькие накладчицы. Аня Шишкина печатала плакат художника А. Петрова с текстом песни «Смело, товарищи, в ногу!» С машины Шуры Львовой сходил другой плакат того же художника. Перед строем бойцов с винтовкой наперевес бежал красноармеец, крича: «Вперед, на защиту Урала!» Гашек молча понаблюдал за работой накладчицы. Знак, нарисованный внизу плаката, — красноармейская звезда над горами, а на звезде изображение плуга и молота, — отпечатывался грязновато.

— Экономьте краску, — сказал Гашек. — Изображение станет четче. Тогда и друзья, и враги Советов ясно увидят наши символы.

— Постараюсь, — сухо ответила Шура.

— Не могу понять, чего он ко мне придирается, — пожаловалась Шура подруге, едва Гашек ушел. — Возле тебя постоял, ничего не сказал, а мне: «Экономьте краску». Я не первый день у машины.

— Комиссар прав, — сказала Аня. — В твоем плакате размазана эмблема.

— Прав… — обиженно протянула Шура, передразнивая подругу. — Неприятно, когда над твоей душой стоит начальник, смотрит, как ты листы кладешь, сколько тратишь краски, какие получаются оттиски…

— Он же тебя делу учит! — ласково сказала Аня.

Она давно заметила, что комиссару нравится Шура. «Как бы не пришлось нам гулять на вашей свадьбе», — думала она. Закончив свою работу, Аня хотела помочь подруге, но та отказалась:

— Нет уж, сама справлюсь!..

Когда Аня ушла, Гашек снова заглянул в цех и похвалил работу Шуры. Закончив печатать весь тираж, Шура пошла домой, глубоко вдыхая морозный воздух. Свежий снежок весело хрустел под валенками.

— Товарищ Львова! — окликнул комиссар Шуру и, поравнявшись с нею, сказал:

— Хорошо поработали! Газету выпустили в срок, плакаты отпечатали. Теперь можно и прогуляться.

Гашек вызвался проводить Шуру. Путь до ее дома был неблизкий — она жила на окраине, у ликероводочного завода. Всю дорогу Гашек рассказывал Шуре удивительно смешные истории. Девушка не могла понять, выдумывает он их или говорит то, что было на самом деле.

Их прогулки участились. Шура перестала дичиться Гашека и рассказала о себе — она родилась в бедной татарской деревушке Петяково, в Бирском уезде. Отец Шуры был хорошим сапожником, много зарабатывал, но деньги пропивал и умер от пьянства. Шуру и ее трех старших сестер поднимала мать. Они очень бедствовали. Когда проходила всероссийская перепись населения, в деревне побывал писарь Василий Малоярославцев. У него и его жены Анны Андреевны не было детей, и он попросил Шурину мать, чтобы она отдала Шуру им на воспитание. Мать согласилась, и писарь увез Шуру Львову в Уфу. Когда девочка подросла, ее определили в типографию Яцкевича, где она была на побегушках, а потом стала накладчицей.

Работа в типографии шла своим чередом.

Гашек писал фельетоны, работал в уфимской организации коммунистов-интернационалистов, исполняя обязанности секретаря, вел агитационную работу среди военнопленных и в интернациональной стрелковой бригаде. Неожиданно он заболел тифом.

— Ты бы проведала комиссара, — сказал Шуре технорук Владимир Михайлов.

Шура отправилась к Гашеку. Ей удалось увидеть врача, лечившего комиссара. Врач прописал больному строгую диету и просил Шуру проследить за ее соблюдением. Весь день Шура сидела возле больного, давала ему лекарства и питье. Гашеку хотелось поесть чего-нибудь острого, и он все время просил соленых огурцов…

Утром Шура принесла Гашеку большую миску соленых огурцов. Он съел все огурцы и выпил рассол.

«Что-то теперь будет?» — думала Шура.

Вскоре пришел врач. Шура рассказала ему о том, что она накормила больного огурцами. Врач выслушал ее и махнул рукой:

— Ваш комиссар все равно больше трех суток не протянет. Хуже ему от огурцов уже не будет. Зачем его лишать последнего удовольствия?

После этих слов Шура не спускала глаз с Гашека. Ей не хотелось верить, что его часы сочтены. Острая жалость к нему, страх за его жизнь вызывали у Шуры невольные слезы, но она изо всех сил сдерживалась, чтобы больной ничего не заметил.

Наперекор всему Гашек почувствовал себя лучше. Это еще больше испугало Шуру. Она слышала, что так всегда бывает с тифозными перед смертью.

Врач, зашедший к Гашеку, был сильно озадачен. Несколько раз он принимался щупать пульс больного, качал головой и вдруг спросил:

— Чем вы его пользовали, барышня?

Шура насторожилась, не понимая, к чему он клонит.

— Ваш комиссар выздоровел! Понимаете — вы-здо-ро-вел! Он еще слаб, за ним надо ухаживать, но тифа у него больше нет. Первый случай в моей практике — лечение брюшняка солеными огурцами!

Провожая врача, Шура горячо благодарила его.

— Благодарите себя! Вы так ухаживали за ним, что стыдно было не поправиться, — сказал он ей.

Гашек выздоровел, но был еще слаб и воспринимал мир так, словно впервые видел его. Все — звуки, запахи, цвета — радовало его.

Он невольно возвращался к дням юности, к тому времени, когда его мысли были заняты другой девушкой — Ярмилой. Тогда это чувство называлось любовью. А теперь?

Он старался не думать об этом. В самом деле, разве сейчас до любви, когда в стране и у него столько дела? Россия борется с врагом, и он, Гашек, с теми, кто помогает ей. Здесь на его глазах рождается новая, свободная жизнь. Здесь простой труженик впервые почувствовал себя человеком. Гашеку хотелось платить людям за добро добром, за верность верностью.

Он и словом не обмолвился Шуре о том, какое чувство неожиданно связало их, но сознавал, что они стали друг другу ближе и роднее всех на свете.

В типографии Гашека встретили как воскресшего из мертвых и наперебой расспрашивали, как он болел и чем лечился, рассказывали о новостях в типографии.

— Спасибо вам, товарищи, — сказал Гашек, — вы хорошо работали без меня. Спасибо и товарищу Львовой — это она напоила меня живой водой и вылечила от тифа.

Шура смутилась и покраснела. У Ани Шишкиной было особое мнение: комиссара спасла от смерти не живая вода, а Шурина любовь.