Красный Ярда

Глава шестая

Ярда Гашек сидел в деревенском трактире, доедая гуляш, и задумчиво глядел в окно. Неподалеку от трактира раскинулось огромное кукурузное поле. Ветер мерно качал высокие стебли, они величественно кланялись и столь же величественно распрямлялись, словно танцевали какой-то церемонный танец. Рядом с красивыми растениями особенно жалкими казались глиняные цыганские хибарки, разбросанные по краям поля. В деревне жили венгры, но со всех сторон к ней лепились временные хижинки — полуоседлый цыганский табор. Цыгане мирно уживались с венграми: нанимались к ним сторожами, вели собственное хозяйство, не воровали, а субботними вечерами веселили своих хозяев музыкой и танцами.

Смеркалось. В трактир входили новые посетители. Все они курили и громко говорили об урожае, о болезни коров. Скоро в трактире стало нечем дышать. За синеватой завесой дыма Ярда увидел нескольких человек, одетых по-цыгански. Среди них была совсем юная девушка в лимонно-желтой шали. Старый хромой цыган, замыкавший это шествие, громко крикнул:

— Да здравствует наш депутат, благородный господин Капошфальви!

На присутствующих этот возглас не произвел особого впечатления, видимо, они привыкли к тому, что здешние цыгане участвовали в политической жизни. Ярде это было ново, и он с интересом ждал, что еще скажет старый цыган.

Цыгане пришли в трактир играть, хотя день был не субботний. Из реплик соседей Ярда понял, что сегодня будет петь юная цыганка. Он взглянул на нее и залюбовался: она стояла в стороне от мужчин, настраивавших скрипки, придерживая шаль у пояса изящными руками, на ее груди переливалось монисто, а глаза сверкали ярче блестящей шали и золотых монет. Две толстые черные косы лежали на ее груди поверх мониста, несколько волнистых прядей девушка кокетливо выпустила на висках, и они, прихотливо изгибаясь, обрамляли ее смуглое личико с яркими губами и нежным румянцем.

— Маричка, спой! — кричали посетители.

Цыганка спокойно повела глазами и занялась бахромой шали, то заплетая ее в косички, то распуская. Мужчины начали играть. Старый цыган усердно пилил свою скрипку, извлекая из нее то грустные, то задорные мелодии, остальные вторили ему… Ярда понял, что Маричка — гвоздь программы, дива этой маленькой труппы, и будет выступать последней.

Ярда ждал ее пения, как чуда. Но она пела ни хорошо, ни дурно, голос у нее был низкий, глубокий. Зато ее лицо разгорелось, стало еще красивее. Она дерзко и капризно поводила плечами. Гостям пение Марички, видимо, очень нравилось — после первой песни они долго выражали свое восхищение, а она, привычная к этим восторгам, опустила ресницы и перебирала пальцами бахрому шали. Ярда наблюдал за нею, когда неожиданно возле него кто-то опустился на свободный стул. Он поглядел на нового соседа — то был юноша-венгр, одетый по-городскому. Приветливо взглянув на Ярду, юноша сказал:

— Простите, я давно слежу за вами… Вы не из Праги?

— Да, — Ярда вгляделся в простодушное лицо юноши. — А вы хорошо говорите по-чешски!

— Спасибо. Но я ведь тоже немного пражанин… Перешел на второй курс Карлова университета. Я — юрист.

— Очень рад! — весело откликнулся Ярда.

— Я тоже. Простите… — вдруг вспыхнул юноша. — Я не представился. Меня зовут Янош Фереш, я — сын здешнего старосты.

Ярда назвал себя. Они разговорились. Маричка кончила петь. Старик обходил слушателей с деревянной тарелкой. Когда он приблизился к Ярде и Яношу, Ярда посмотрел на цыганку и встретился с ней глазами. Делать было нечего: пришлось бросить старому цыгану одну из последних монеток. За взгляд красавицы это было не такой уж большой платой. Маричка улыбнулась. Ярда вытащил из петлицы полевой цветок и хотел передать ей, но она уже не глядела на него — ее глаза высматривали кого-то в дверях, а улыбка сменилась беспокойством. Ярда поглядел в ту сторону и увидел хмурого молодого цыгана.

— Барро, Маричкин жених, — объяснил Янош. — Очень ревнивый. И не любит, когда она поет в трактире.

— А почему он такой мрачный? — спросил Ярда.

— Ему не повезло. Он украл жеребенка и угодил в тюрьму.

Ярда улыбнулся: сочетание слов «не повезло» и «украл жеребенка» ему понравилось.

— А он очень любит Маричку и не мог дождаться, когда его освободят — взял и удрал до срока.

— Маричка, наверное, гордилась этим?

— Может быть, и гордилась бы… Но все вышло иначе: его схватили в лесу. Он сидел на пеньке и любовался восходом луны. «Три месяца, говорит, я не видел, как восходит луна. Эх, хорошо бы забраться на луну. Смотрел бы я оттуда на жандармов да поплевывал бы на них». Мне это рассказал лесник, наш кум, — в то время он встретился с Барро в лесу. Кум не знал, что цыган бежал. А тут жандармы выскочили из кустов и связали Барро. Вот и вся история. Потом Маричка спросила его: «Почему ты не зашел ко мне?» Он говорит: «Луна задержала. Я на нее залюбовался и забыл про жандармов». Маричка выслушала его и начала упрекать, что луну он любит больше невесты. Все село на него пальцами показывало… Да, был среди цыган последний поэт, романтик, но и его никто не понял.

Янош замолчал, а потом сказал загадочную фразу:

— Наши цыгане пляшут под дудку тех, кто больше платит.

Трактирные завсегдатаи стали расходиться.

— Далеко живет этот старый цыган? — спросил Ярда.

— Вы хотите пойти к нему в гости? Барро зарежет вас: он видел, что Маричка вам улыбалась.

— Попрошусь переночевать.

— Все равно зарежет. Знаете что? У нас есть прекрасная комната — в ней вы и переночуете.

— Нет, — решительно ответил Ярда. — Я не люблю летом спать в доме. Предпочитаю сеновал.

— Конечно, можно и на сеновале переночевать, но мне как-то неловко…

— Я люблю спать на сене.

Они забрались на сеновал Ферешей по лесенке, приставленной к слуховому окну. Ярда уютно расположился на душистом сене. Янош собирался спуститься, когда Ярда сказал:

— А ваш отец не будет сердиться, что здесь ночует бродяга?

— Что вы, — отозвался Янош, — какие пустяки! А кроме того, ему сейчас не до этого, он занят политикой. Если бы не ночь, я кое-что рассказал бы вам, но сейчас пора спать.

— О политике я готов слушать когда угодно, — ответил Ярда.

Зашуршало сено, скрипнули доски — и возле Ярды очутился Янош: видно, ему не терпелось поговорить с кем-нибудь об отце. Ярда предложил:

— Давайте говорить «ты», хорошо?

— Хорошо! — обрадовался Янош. — А теперь о политике. Мой отец, как я тебе говорил, здешний староста. Он хочет попасть в парламент, но на его пути стоит помещик, который уже десять лет избирается депутатом от нашего округа. И на этот раз, конечно, выберут господина Капошфальви, а не отца. Капошфальви — потомственный дворянин, у него герб и родословная, а мой отец хоть и господин староста, а всего лишь простой крестьянин…

Теперь Ярде стало понятно, что это за Капошфальви, о котором кричал в трактире цыган, но связь между благородным господином, скрипачом-цыганом и отцом Яноша была пока не ясна.

— Отец спит и видит, как бы побить на выборах этого Капошфальви. А тот тоже не дремлет, подкупил всех цыган, в первую голову Маричкиного отца, чтобы его хвалили. Цыгане таскаются по трактирам и орут: «Да здравствует наш депутат, благородный господни Капошфальви!» Отец, как услышал это, совсем лишился сна. Надо же было ему прохлопать такое! У цыган куча детей, зато нет никаких политических убеждений. За деньги эти субъекты готовы орать что угодно…

Участие цыган в политической жизни округа уже не удивляло Ярду. Он усмехнулся и сказал:

— Хочешь, я тебя научу, как обставить господина Капошфальви?

— Не шутишь? — с тревогой спросил Янош. — Для меня это очень важно. Я боюсь, как бы отец от политики не свихнулся. Что я должен сделать?

— Принеси мне стакан молока и кусок хлеба.

— Отец за победу над Капошфальви выкатит тебе бочку вина!

— Это только аванс.

Янош бесшумно выскользнул из окошка. Вскоре он принес кувшин молока и пышный домашний пирог. С удовольствием ужиная, Ярда расспрашивал Яноша об его отце, о жизни деревни и, наконец, о старом цыгане:

— У него много детей?

— Маричка и двенадцать мальчишек. Чертова дюжина.

— Хорошее число! Оно сулит провал господину Капошфальви. Сходи-ка утром к этому цыгану, дай ему денег и попроси его, пусть он научит своих мальчишек громко славить благородного господина Капошфальви.

Воцарилась долгая пауза. Потом Янош холодно сказал:

— Я не понимаю.

— Сейчас поймешь. Ты должен подучить его ребятишек кричать такие слова: «Да здравствует наш депутат благородный господин Капошфальви! Да здравствует наш благородный отец!»

Янош расхохотался:

— Это мне нравится. А еще я сделаю знамя, на котором будут написаны эти слова.

— Отлично! Не забудь еще одну мелочь: пусть они идут в одних рубашках.

Оба долго веселились, обдумывая детали торжественного шествия, и крепко уснули на сеновале, зная, что наутро им предстоят интересные дела.

Ярде снилась хохочущая Маричка, только смеялась она над ним, а не над Барро. Яношу снилась Прага и друзья-студенты. Время от времени он ворочался и что-то шептал по-чешски.

Утром Янош выдал Ярду за своего пражского знакомого, после чего Ярде предложили погостить в доме старосты. Оба молодых человека решительно принялись за дело, отыскали цыгана и его семью, сделали знамя…

Воскресным утром друзья пошли к церкви. Там уже было много прихожан. Нарядно одетые, они прогуливались по площади перед церковью. Чинные походки, серьезные лица — все говорило о том, что сюда пришли не легкомысленные гуляки, а добрые христиане.

Но это спокойствие благочестивого воскресного дня было нарушено самым нелепым образом: на площадь из-за угла вышла вереница грязных цыганят. Ярда готов был дать голову на отсечение, что таких чумазых он еще никогда не видел. Самый старший торжественно нес зеленое знамя, на котором белели слова, придуманные Ярдой, остальные бежали сзади в одних рубашонках, надетых на голое тело, и громко славили своего отца, благородного господина Капошфальви.

Никто из прихожан не мог удержаться от смеха при виде детей благородного господина. Женщины хохотали до слез, но все же несколько кумушек шепнули своим соседкам о том, что господин Капошфальви лет семь тому назад интересовался одной цыганкой…

Слух о детях помещика разнесся по всей округе. Вечером отец Яноша, довольно подкручивая усы, говорил:

— Цыгане — ненадежная публика. Они перестарались. Капошфальви снимает свою кандидатуру.

Янош отвел отца в сторону и что-то зашептал ему на ухо.

Те, кто не слышал смех старого Фереша в этот воскресный вечер, не могут до конца оценить поговорку: «Смеется тот, кто смеется последним». Староста смеялся от души.

— Это правда? — спросил он, когда немного пришел в себя.

Янош поклялся.

Решено было держать эту историю в тайне. Фереш позвал жену и велел ей накрыть праздничный стол. Когда веселье было в разгаре, младший брат Яноша сбегал за старым скрипачом и Маричкой. Ярда мог еще раз полюбоваться красавицей, послушать ее пение, а когда она подсела к столу, то и шепнуть ей несколько нежных словечек по-цыгански. Маричка слушала и весело смеялась, а старик, захмелев, повторял, что староста Фереш — лучший человек на свете, любит цыган и цыганам отец родной.

Фереши оставляли Ярду погостить, но ему было пора возвращаться домой. Хозяева дали Ярде на дорогу вкусной еды и вина, подвезли до ближайшего городка и тепло простились.

Он зашел на почту и получил перевод. На билет до Праги этих денег ему не хватало, и он поехал в Остраву.