Кремовые розы для моей малютки

Глава 2

«Луна плавала среди облаков —

Как обмылок в грязной пене».

Майкл Гизли — для своих «Гризли» или попросту «Медведь», стажер Управления полиции, сидел в дежурке. Прочитав эти строки, он отложил купленный накануне томик и, с тоской, уставился на небо. Как будто искал там вещественные доказательства, вынудившие неизвестного ему поэта написать вот это вот… хм, словесное непотребство. И он их нашел, выглянув в окно. Красавица Луна — возлюбленная поэтов всех времен и народов, серебряная монета вечности, светильник Бога — и впрямь плавала среди облаков, как обмылок. И в очень грязной пене. Гризли даже негромко застонал от досады.

— Чего пялишься, дура?! — со злостью рявкнул он. — Ребята там, а я здесь. Кого-то из них сегодня убьют — а я здесь, твою мать! здесь! и помочь ничем не могу… поняла ты, дура ты круглая, идиотская?!

Он шарахнул по столу кулачищем. Стоящие на нем чашки и стаканы жалобно зазвенели. Один покатился по гладкой поверхности, упал и разбился вдребезги. Так и чья-то жизнь сегодня разобьется, подумал Гизли. А, может быть, уже того… разбилась.

«Господи, какой же я истерик, оказывается. Не зря бабуля отговаривала идти в полицию — мол, не с твоей, дитё, тонкой душевной организацией там служить. Так и сказала: „с тонкой“, бг-г!» Он поневоле усмехнулся и покачал головой. Майкл Гизли — грубиян, медведь, не держащий острого или резкого слова ни в кулаке, ни в кармане, никого (и ничего почти!) не боящийся… и вдруг такие нежности.

В оконном стекле смутно отражалась его немелкая фигура, которую даже темная форма не могла сделать ни меньше, ни уже. «Эхе-хе», подумал Гизли. «Ты, парень, на себя в зеркало глянь. Не полицейский, а натуральный громила из подворотни. Громила-стажер. Что есть, то есть. И не отнять, че уж там уж. И все-таки бабуля права, смутился он. Глаз-алмаз, любого насквозь видит — ну, почти любого. Как она там? Небось, опять не спит, переживает, чаи пустые гоняет и шепотом святому Николаю нотации читает, вместо молитв… бг-г! Надо же, покачал головой Гизли, стоило подумать о бабуле — и ему полегчало. Самую малость… а все-таки. Тревога за ребят, разумеется, никуда не делась, но злиться, орать на Луну и махать кулаками, словом, психовать — вот совершенно расхотелось.

Гизли осторожно заглянул в соседнее помещение, «кладовку», где в данную минуту дрых его напарник. Разумеется, по негласному разрешению начальства, «дай вам Бог здоровьичка, г-н комиссар!». Гизли покосился на спящего Джона Доу. [i]Разумеется, у парня были нормальные имя и фамилия. Вот только выговорить эту иностранную абракадабру никто не мог. Никто, кроме господина комиссара. Поэтому, в ответ на возмущение бедолаги, другие полицейские только смеялись — кто втихаря, в кулак, а кто и в голос. Хлопали его по плечу: ничего-ничего, привыкнешь, бг-г! Это шутовское дружелюбие злило парня еще больше — и даже доводило до драки. Увы, неоднократно. За смелость и умение махать кулаками его стали уважать, но Джоном Доу — звать не перестали. Кличка прилипла намертво — еще и потому, что парень каждый раз дрался, как в последний. Будто перед неизбежной кончиной. Громила-стажер вспомнил — кто наградил бедолагу жуткой кличкой и прыснул от смеха. Разумеется, это был он. Майкл (Медведь) Гизли.

А все-таки хорошо, когда дежурят двое. Веселей, удобней. Одному — просто засада, поссать — и то нельзя отойти. Пропустишь телефонный звонок — любой, даже пустяковый, жди неприятностей. Господин суперинтендант не только орать будет, он и от жалованья кусок «откусит», нехилый такой кусок. Штраф, угу. И поделом… что я, идиот? Я же все понимаю. Поэтому с напарником дежурить — за счастье. Интересно, как там ребята, снова подумал Гизли. Уже в сотый раз за этот вечер — обманчиво спокойный. Они ушли на боевую операцию, несколько часов как ушли… а я сижу тут, как дурак.

Гизли отшвырнул блокнот и стал вертеть в руках карандаш. Сломал. Нет, черт меня подери! Невозможно сочинять стихи в такой обстановке — нет и еще раз нет! Чаю, что ли, выпить? Хотелось чего-то покрепче, но нет… увы-увы-увы. Гизли поставил чайник, и пока тот закипал и напевал рулады — пытался собрать воедино хоть несколько рифмованных строк. И тут засвистел чайник. Посвисти-посвисти, думал Майкл Гизли, лихорадочно заполняя бумагу неуклюжими строфами. Чайник, в очередной раз, свистнул как-то особенно залихватски, хулигански, а потом — выплюнул раскаленную пробку на стол, обдав незадачливого поэта брызгами кипятка.

— Своло-очь! — вполголоса заорал Гизли, шипя от боли и тряся ошпаренной кистью. — Что за дела?! В нашем отделе даже посуда — и та с уголовными замашками!

Холодная вода не спасла. Сломав и второй карандаш, Майкл Гизли вскочил и, в сердцах, пнул стул. Тот, с грохотом, отлетел к противоположной стене, ударился об нее и сломался.

Да что ж за ночь такая сегодня?! Гизли мерил шагами дежурку. Чай пить он передумал — с его сегодняшним «везеньем», чего доброго, весь в кипятке выкупаешься. Мысли вернулись к ребятам. Как они там? Скорей бы уже вернулись, целые, живые… ох, скорей! Сдохнуть можно от ожидания.

Надо опять срочно переключиться на стихи, срочно! Майкл Гизли любил стихи — разумеется, хорошие. И неважно, о чем они, лишь бы складно были написаны. Или как говорила его бабуля, в полном разуме докряхтевшая до 95-ти лет — «чтобы сердце и душу корябало». Иначе это не стихи, а просто буквы. И ты не поэт, а так… одно сплошное недоразумение. Ошибка Бога, позор семьи. Майкл Гизли бабулю нежно любил, уважал и во многом с ней соглашался. Поэтому к мерилу качества поэзии, ею сформулированному, относился с благоговением. Не меньшим, чем к «Уставу» родного Управления полиции.

«Все-таки хреново, когда дежурство выпадает на воскресенье.»

И тут его многоумные рассуждения прервал телефонный звонок. Очень неуместный, хотя и вполне ожидаемый в этот поздний вечер — если на первый взгляд. Звонила миссис Эванс — квартирная хозяйка его сослуживца и друга, Патрика О* Рейли. Говорит, что его пес внезапно оскалился и зарычал, а потом — страшно завыл. До того тоскливо, будто зарыдал — по-своему, по-собачьи. Ну, чисто по покойнику. От его воя и самой рыдать охота, а потом и, Господи, прости, вообще повеситься. Зачем звонит? Да предчувствие нехорошее, как бы чего не случилось, тяжело вздохнула миссис Эванс. Вздохнула, раза три извинилась: «…что от дела тебя, сынок, оторвала» — и положила трубку.

И тут Гизли понял: беда.

На него снизошло знание — как в древности на героев, отшельников или пророков. В голове, не переставая, звенело: беда-беда-беда! И не отменить, и не отвертеться. До этого вечера Майкл Гизли не проявлял себя, как провидец. Как говорится, Бог миловал. Что на него нашло сейчас — одному Всевышнему известно. Мрак и чернота медленно заполняли душу. Отмахнуться от происходящего, увы, не получалось. Безысходность давила будто камнем. Слова-то какие, невесело усмехнулся Гизли. О, как бы он хотел ошибаться… но какое-то странное чувство даже не подсказывало — криком кричало и злорадно кривлялось: «Ты прав, парень! Черт же тебя подери, как же ты прав!»

Гизли наклонился к мирно и так сладко («и совершенно бессовестно!») дрыхнувшему напарнику — и ткнул его в бок. Тот что-то забормотал, махнул рукой и снова захрапел. Гизли повторил свою попытку — теперь уже погрубее. И снова — ворчание, неразборчивое и сердитое, а потом — храп. Наконец, он не выдержал и треснул спящего по спине. Тот распахнул ничего не понимающие глаза и подскочил на диванчике. Пружины жалобно зазвенели.

— Че, совсем охренел? Да?! Нормально разбудить нельзя? Чочилось-то?

Гизли тяжело вздохнул.

— Нормально нельзя: Патрика убили.

Напарник зевнул, едва не вывихнув челюсть и потряс головой, пытаясь очнуться от дурного сна. Происходящее сейчас — это же сон, правда? Так ему казалось.

— Ребята вернулись?

— Нет. Но я и без них знаю, — мрачно произнес Гизли.

— А…э-э?

— Миссис Эванс звонила. Только что. Томас воет.

Напарник остолбенел. И, наконец, окончательно проснулся.

— Воет — ну, и че?

— Совсем дурак, что ли? — не выдержал Гизли.

— Сам дурак, — обиделся напарник. — Несешь хрень какую-то… хоронишь человека прежде времени. Вот щас он вернется — почти целый и живой, я тебе в глаз дам. Чувствует он…тьфу!

— Я не чувствую, я знаю. Вот в чем засада… понял, нет?

— Нет, — буркнул то. — Воет пес… ну, воет — и чего?

— Ничего. Ровным счетом ни-че-го, ничегошеньки, — усталым голосом произнес Гизли, а про себя подумал: «Как же я хочу ошибаться, черт меня подери…»

…Прошло два часа, парни вернулись и толпой ввалились в дежурку. Усталые, потные, грязные, в местами окровавленной одежде — они почему-то молчали. И, в наступившей тишине, чей-то голос негромко и медленно произнес:

— Убили твоего друга, Майкл.

И тонкая, как паутинка, ниточка надежды — за которую он до этой минуты держался, назло всему миру и вопреки здравому смыслу — оборвалась. Напарник смотрел на Гизли так, будто видел его впервые. Онемев от ужаса. И даже невольно отодвинулся, а потом и перекрестился. А кто-то, с горьким недоумением, хмыкнул:

— Надо же… сегодня Патрик впервые пропустил мессу. Небывалое дело.

На говорящего зашикали: «Молчи, идиот! Вечно как ляпнешь что… заткнись, сказано!»

Но тот не унимался:

— Послушайте… а кто такая Анна? Патрик выкрикнул это имя, перед тем как… ну, вы сами все видели. И еще что-то произнес, я не понял. Далеко сидел, да и не по-нашему, вроде. Похоже на латынь.

Полицейские устало переглянулись. Нашел, о чем спросить. Мало, что ли, баб у Патрика водилось.

— Лесли Неймана тоже убили. Полгода всего как сюда перевели, отличный парень… был. Вот подарок этим ублюдкам — сразу двоих полицейских завалить, опытных, не новичков. Легко, сдуру…тьфу! — говорящий выругался. — Представляю, как они обрадовались такому подарку.

…Парни умылись, переоделись и ушли домой. Стальная дверь дежурки опять закрылась.

Майкл Гизли задумчиво смотрел на стоящий перед ним на столе старенький телефон. Какой-то умник — служивший тут, в Управлении, задолго до его, Гизли, появления — додумался поставить корпус аппарата на кусок металла. Точнее, на поднос — явно стыренный из ближайшего бара. Удальцы-шутники набросали вокруг основания черного телефонного монстра всякой дребедени. Мелкой и металлической — шариков, старых монет, гаек и кривых гвоздей. Поднос был с высокими бортами, а каждый стремился добавить что-нибудь для большей гремучести. Внести, так сказать, свою лепту. Поэтому среди металлического хлама оказались сломанные зажигалки, кольца от курительных трубок, пару ключей и разобранных на части часовых механизмов, и еще какие-то сложноопределимые железные штучки.

«Штучки-дрючки», думал Майкл Гизли, гипнотизируя взглядом телефон. «Да что же ты молчишь, рухлядь ты старая… зар-раза!» Кто угодно пусть позвонит, неважно. Что угодно делать буду, хоть пешком в другой город пойду — лишь бы не думать о смерти друга. Работа, она спасает от горя. Потом, все потом… дома.

Телефону было глубоко плевать на переживание громилы-стажера, на бурю в его душе. Телефон — безмолвствовал.

«Может, взял да и сломался нахрен, а я тут жду, как идиот…а? Что думаешь, парень?»

Последняя фраза относилась к миниатюрной фигурке ангела, смущенно замершей посреди железного хлама. Кто спер ее со стойки похоронного бюро — осталось тайной, да и так ли уж это важно? Начальство, при виде «натюрморта», хмыкало и бурчало. Мол, развели хламовник и срачевник… а от грохота — мертвые в могилах, небось, вздрагивают — неужто Второе Пришествие?!.. а ведь до него еще далеко… бу-бубу-бу-бубу… Побурчало-побурчало — и на этом все. Может быть, оттого — внезапно понял Майкл Гизли — что ангел оказался здесь очень уж уместен. Да-да, именно здесь. В минуты разочарования и бессильной злости (а двадцатитрехлетний стажер Майкл Гизли, за недолгое время своего пребывания в Отделе по расследованию убийств, успел испытать и то, и другое) — какая-никакая, а все-таки поддержка. Как-никак, а на душе… нет, не радостней. Спокойней, что ли? О, точно! Спокойней. Еще бы телефон не молчал, угу.

И, будто подслушав его мысли, древний аппарат, наконец, откликнулся, загрохотал! Гизли вздрогнул и сорвал трубку.

— Нашли мы, нашли! — завопил ему в ухо радостный голос. Казалось, мужчина на другом конце провода еще и приплясывает от нетерпения.

— Кто вы, представьтесь. Откуда вы звоните? Что нашли-то? — спросил Гизли, подвигая к себе ручку и чистый лист бумаги.

— Из «Райских кущей». Автостоянка такая — самая шикарная. Сразу за главной площадью. Между соборами святого Фомы и святой Клары. Знаете? Ай, хорошо как, услышал Бог мои молитвы!

— Ваши матюки Он услышал, — пробурчал кто-то на заднем плане. Однако Майкл Гизли разобрал все до последнего словечка.

— Заткнись и не позорь меня, дебил! Давно бы надо тебя уволить, — огрызнулся звонивший.

— Да кого вы найдете — пахать без продыху за такие, тьфу, гроши?! И что вы дядюшке скажете?

— Я т-тебя щаз-з…

Из трубки послышался звон металла, шипение и визг, что-то тяжелое упало и покатилось.

Майклу Гизли надоел этот «радиоспектакль». Больше всего на свете ему сейчас хотелось швырнуть трубку, но сделать это не было никакой возможности. Да что ж они там нашли?! Майкла Гизли распирало от любопытства.

— Простите, господин офицер, — покаянным голосом сказал звонивший. — Это у нас тут разбор… я хотел сказать: рабочие моменты.

— Вы хозяин автостоянки? — догадался Гизли.

— Ну да. Рональд Энс, к вашим услугам. А бесстыжая, ленивая рожа рядом со мной — охранник.

«Интересно, он через час до сути доберется? Или полчаса хватит?», подумал Гизли.

— И что же вы нашли, господин Энс? У нас в отделе всего один телефон. Понимаете, да? Возможно, кто-то еще пытается сейчас до нас дозвониться. Давайте-ка побыстрей!

— Ох, простите, господин офицер! Это я от радости в себя придти не могу — вот и разболтался. Труп мы нашли, труп — вот прям щас.

Гизли подобрался.

— Мужской? Женский? Возраст?

— Мужской. Лет сорока пяти, похоже. Никогда бы не подумал — такой приличный на вид господин — и баловался угонами. Надо же… Так вы скоро приедете?

— Скоро, скоро, — подтвердил Гизли.

— Божечки… ушам своим не верю! Вы, наконец-то, займетесь нашей бедой?! Неужели это паскудство, наконец, прекратится? Сам себе не верю… услышал ты мои молитвы, Господи! Спасибо Тебе! Самую большую свечу в соборе поставлю!

— Стоп, — прервал этот поток радостных славословий Гизли. — Какое паскудство? Вы о чем?

— Да угоны эти почти еженощные. Забыли уже? Сами же говорили, чтобы не звонили вам зря, время не отнимали. Мол, угоны — это не по вашей части. Вот как убьют кого прямо на стоянке, а вы — мы то есть — его «хладный труп» найдете, тогда и приедем.

— И вы его нашли, — вздохнул Гизли.

«Или сами грохнули, потому как достал он вас.»

История с угонами тянулась уже месяц. Однажды кто-то пришел ночью забирать машину (внезапно понадобилась, да!), а ее — хе-хе! — и нету. Крики, оскорбления, чуть ли не драка… а где-то и она; не все умеют и хотят сдерживаться. Скандал за скандалом, каждый божий день. Но качай ты права, не качай — толку-то? Нету машины, не-ту — и хоть ты застрелись!

Машины стали менять местами, а то и перегонять на другие стоянки, словом, двигать их — как фигурки на шахматной доске. Но Угонщик-Невидимка неизменно их обыгрывал, раз за разом ставил измученным неизвестностью хозяевам и шах, и мат. Потом — внезапно для всех! — настала неделя передышки. Все: и хозяева машин, и хозяева автостоянок, больших, средних и совсем крохотных; охранники, полицейские из Отдела по расследованию хищений — устало выдохнули и скрестили пальцы на удачу.

Неужели все закончилось, недоверчиво перешептывались обыватели — у себя дома или в барах. Вроде, ничего страшного не произошло. Но это ведь дело такое: сегодня не произошло, а завтра — обязательно произойдет. Кто знает, что в башке у этого негодяя. Или в машину к себе заманит — уж он-то сумеет, ага-а! — а потом на полном ходу из нее и выбросит. Или же выбросит, остановится — и машиной жертву свою доверчивую «отполирует», туда-сюда, сюда-туда… собирай потом его руки-ноги-кости по всей округе. А, может, он — угонщик этот — вовсе и не один. Может, их двое или трое. Ох, чего они натворить могут — как подумаешь, как представишь, брр! — глаза сами зажмуриваются. И открываться потом не хотят. Небось, фантазий у этого… у этих… буйная, веселая такая фантазия. Им только попадись — ног не унесешь. И головы, да. Ох, спаси нас, бедных, святая Клара!

Маленькие дети просто обожают страшные сказки. Можно без леденцов, ирисок и шоколада их оставить, только не без очередной порции кошмаров. Если же слушать больше нечего — ведь любая сказка когда-нибудь заканчивается, дети начинают сочинять их сами. Так поступали — вольно (от скуки) или невольно (от страха) — и многие взрослые жители города. Газетчики делали все, чтобы не стихал нервный, какой-то болезненный интерес к Угонщику-Невидимке. Разумеется, писать об этом — означало строить гипотезы и раздувать подозрения, подбросить, как бы невзначай, «дровишек в костерок», публиковать непроверенные свидетельские показания; грубо говоря: сочинить серию триллеров, опираясь на некие аргументы. Ах, как это было соблазнительно… О цифрах возможных тиражей не просто хотелось мечтать — на них хотелось молиться! Газетчики ухмылялись и потирали руки, в предвкушении своего «печатного» счастья — и, взахлеб, ругали полицию.

«Неслыханные по своей наглости происшествия уже который раз омрачают умы и души горожан — честных налогоплательщиков, подписчиков и покупателей нашей газеты. Почти каждую ночь неизвестный угоняет частные автомобили — от его бесчинств не спасают ни камеры наблюдения, ни бдительная охрана. Поэтому дерзкого преступника окрестили — Угонщик-Невидимка. Каждую ночь исчезают авто, а под утро — возвращаются на стоянку. Но в каком виде?! Грязь на корпусе, царапины, порой, разбитые фары и взбесившийся спидометр. Дерзкий преступник не только наносит владельцам авто материальный урон, этот негодяй еще и глумится над самой идеей частной собственности! Бесконечный стыд — вот что испытываешь, думая о вашем бездействии, нерадивые господа полицейские!»

«Доколе, спрашиваю я вас, доколе наши деньги будут уплывать в карманы бдительной полиции?! Бдительной… ха-ха-ха! Отличная шутка, от которой почему-то не весело. Господа полицейские, которым предписано — денно и нощно! — искоренять порок и охранять имущество честных граждан — эти самые господа не видят дальше собственного носа! Проще всего — на многочисленные справедливые вопросы и письменные претензии как горожан, так и прессы, отвечать: «Без комментариев». Мы оплачиваем ваш труд, а вы принимаете важный вид и валяете дурака?! Может быть, уже пора разогнать нашу «бдительную и доблестную» полицию? И нанять тех, кто постарается отработать деньги честных налогоплательщиков?»

«Преступник — социалист по убеждению? И заурядным обывателям нечего бояться? Как бы не так! Он не чурается и самых заурядных авто, беспощадный и к бедным, и к богатым. Но ведь лучшие автостоянки находятся под знаком правящего дома. Уж не отрицает ли дерзкий негодяй саму идею монархии? Нет ли у него тайных союзников? Уж не потакают ли господа полицейские опасному умонастроению негодяя? Может быть, они тайно готовят государственный переворот? Много вопросов без ответов. Но мы непременно узнаем всю правду, чего бы это нам не стоило — и расскажем вам, уважаемые подписчики и покупатели. Как гласит древняя мудрость: «Все тайное станет явным».

Но тут из Управления полиции позвонили во все редакции, высокому и мелкому начальству. Не погнушались, да. Разговор получился не слишком долгий, зато внушительный. Исключительно на повышенных тонах. После чего сенсацию пришлось отменить. Что ж, найдется другая, хорохорились расстроенные газетчики, надо только подождать. А будет пробегать или пролетать мимо, да хоть красться на цыпочках — тут мы ее р-раз! — и сцапаем. Первый раз, что ли, хех!

Затейливое народное мифотворчество — «кудрявое», по словам Гизли — стало постепенно сходить на «нет». Оказалось, это была небольшая передышка. И через две недели ночные приключения дорогих авто возобновились. Как ни в чем не бывало.

— Да! Вот же счастье нам привалило, господин офицер, — умиротворенно произнес хозяин «Райских кущей». — Аж самому не верится.

— Ждите! И ничего — слышите?! — ничего там не трогайте, — перебил Гизли и положил трубку.

Он вновь поймал себя на поганой мысли: выезд «на труп» отвлечет его от горя. Хоть немного, хоть ненадолго, но отвлечет. «Сопли подобрал, живо!», мысленно скомандовал он самому себе. Майкл Гизли объявил в громкоговоритель о выезде группы, подмигнул обескураженному напарнику и глазами показал ему на телефон. Мол: давай, бди! Ребята уже выехали, и шеф. Значит, и мне пора: «Ноги в руки — и вперед!» Снял с гвоздя куртку, похлопал себя по карманам: ничего не забыл… вроде, ничего. А потом — вышел из дежурки.

[i] В англоязычной полицейской практике так называют неопознанные трупы мужского пола (личность неизвестна или не подтверждена). Женский вариант — Джейн Доу.