Кремовые розы для моей малютки

Глава 7

Тед Новак, вопреки своим же словам, позвонил в тот же день. Фома не стал ломать голову над такой удачей — судмедэксперт давно славился своей непредсказуемостью.

— Не наш случай, господин комиссар. Абсолютно чисто.

— Ладно, рассказывай.

— Судя по характеру повреждений, нашего покойничка сначала оглушили. Здорово чем-то приложили: на затылке шишка, величиной с куриное яйцо. Гематомы, судя по всему, не было. Похоже, били кулаком. Здоровенным таким кулачищем, — хмыкнул судмедэксперт. — Странно, однако…

— Что?

— Вы только не смейтесь, господин комиссар! Судя по силе удара, били осторожно. Я бы даже сказал — ласково. Звучит дико, понимаю… но стукни его неизвестный чуть посильнее, совсем чуть-чуть! — запросто бы прибил. Но нет.

Фома слушал, не перебивая. Лишь недоверчиво и задумчиво качал головой.

— У покойника под мышками синяки, аж черные. Держали так крепко, что даже отдельные пальцы отпечатались. Вы сами видели: покойник хотя и среднего роста и несколько истощен, однако мужчина не мелкий и жилистый. Приволокли его сюда уже мертвого. Господи, чуть не забыл! Когда он пришел в себя после удара — его угостили чаем с пирожными.

— И только?

— И только. Зато щедро. Вы не представляете, сколько их там утрамбовано — мне столько не съесть.

Фома нахмурился.

— Сначала бьют, потом сладким угощают. А потом он умирает. Сердце не выдержало хорошего угощения… хм!

— Угу, — сказал господин комиссар. — Еще вопрос: какие именно пирожные он ел? Они ведь не успели перевариться?

— Не успели, — подтвердил Новак. — Знаете, господин комиссар, я таких еще не видел — очень странные пирожные. Крохотные совсем, буквально, на два укуса. Бутончики из теста и крема, хех.

— Бутончики роз? — уточнил Фома. И, услышав подтверждение, сказал: — То есть покойник так жадно ел, что даже не пытался их разжевать. Торопился набить утробу — поскорей да побольше… пока не отобрали. Самоуверенность на грани глупости. Он явно не ожидал дурного. Ну, подумаешь, по голове шарахнули! Зато потом… — Фома покачал головой. — Тед, я не ослышался: анализ не показал ничего?

— Нет, не ослышались. Лишнего в его организме — ни-че-го.

— Идиотизм какой-то! Получается, сердце у бедолаги не выдержало случайного «праздника»? Такое слабое оказалось? Но ведь до этого еще никто не помирал оттого, что переел вкусных пирожных. Иначе все кафе и кондитерские периодически были бы завалены трупами — мужскими, женскими, детскими, а потом — все эти заведения дружно обанкротились бы, — фыркнул господин комиссар.

Судмедэксперт усмехнулся.

— Печень у него была слабовата. А сердце — хех, дай бог каждому. С таким сердцем, как правило, живут лет до восьмидесяти и дольше… и весьма неплохо живут. Если никто не помешает, конечно.

— Черт меня подери, — буркнул Фома.

Они помолчали немного.

— Странное дело. У него такая счастливая физиономия — будто перед смертью ангела увидел. Или бабу красивую и голую. А, может, обоих сразу, — задумчиво произнес Тед Новак.

— И они-то его, на пару, и того, угу.

— Скорее, от восторга он — того.

— Такие самодовольные типы от восторга не помирают, — вздохнул Фома. — Не те мозги, не тот характер. Я одного не понимаю: ну, помер и помер, труп его зачем сюда притащили? Труп бедняка с жадными, вечно несытыми, глазами — и в «Райские кущи»? Хм.

Судя по тону, судмедэксперт улыбнулся.

— Это уж вам разбираться, г-н комиссар. Хотя сомневаюсь, что позволят: большее, что можно вменить неизвестному «дарителю» — неоказание своевременной помощи.

А господин комиссар спросил:

— Время?

— Ел он в 17 часов, накануне. Как в бульварных романах пишут: время пить чай и умирать, хех! Прямо-таки, классика!

— Смерть наступила…

— …примерно, через полчаса. Если б ему еще раз так же ласково по голове долбанули да сюда бросили — жив бы остался. Быстро б очнулся, ночи-то сейчас холодные.

— Значит, абсолютно естественная смерть. Нет смысла затевать дело, — сказал Фома, буркнул «спасибо, Тед!», положил трубку и уставился в окно.

За тусклым, дано не мытым стеклом, сгущались сумерки. Изредка пулей проносился автомобиль, оставляя после себя длинный световой шлейф и «благоухание» бензина.

Дело закрыто… да уж, какая экономия времени, сил и финансов! Начальство будет счастливо не меньше, чем несчастный Чарльз-Маурицио-Бенджамен Смит, младший бухгалтер, саркастично подумал Фома. Прицепиться-то не к чему, совсем. Однако все, буквально, все вызывало сомнения, не давая забыть о странной смерти. Судя по тому, что мы узнали — этого мутного типа рано или поздно должны были пришить. Мелкие мошенники с большими амбициями, как правило, скверно заканчивают. Удивителен не факт его смерти, а декорации: не по чину они такому прощелыге. Почему, почему он здесь? И, главное, зачем?! Кому выгодна смерть тщеславного ничтожества, мелкого жулика, абсолютно серой личности, полного никчемушника… словом, дрянного человечишки? Кому?!

Так рассуждал Фома, прохаживаясь по кабинету. От стены к стене, от окна к двери — и назад, снова назад. После разговора с Тедом Новаком, он «гулял» по своим «владениям» уже добрый час, однако прозрения — нет, не наступало. Значит, пора идти к начальству.

… Господин суперинтендант внимательно слушал отчет и негромко, довольно-таки фальшиво, выстукивал пальцами какую-то мелодию по зеркальной поверхности стола. И смотрел на лежащую перед ним картонную папку с листком бумаги внутри. Единственным листком. Кратким описанием «Дела Угонщика-Невидимки». Разумеется, предполагаемого.

— Значит, ничего не обнаружено, а смерть… — господин суперинтендант раскрыл папку и, надев очки, прочел: —…Чарльза-Маурицио-Бенджамена Смита произошла по причинам естественного, а не криминального характера. Так?

Фома вздохнул.

— Получается, так.

— Дело открыто, дело закрыто, — подмигнул господин суперинтендант. — Кое-кто, не будем упоминать вслух имен, боже упаси! — будет просто счастлив!

— Угу, — сказал Фома. — Угу. И подумал: «Счастья полные штаны».

Господин суперинтендант снял очки и уперся взглядом в своего подчиненного.

— Савлински, опять сомневаетесь? То есть, как всегда. Вы, что, не рады? Что вам опять — не так?! Даже найдя того, кто этого типа обкормил, а потом сюда подкинул… даже найдя его, толку не будет. Большее, что можно вменить в данном случае — неоказание своевременной помощи. И все-о!

Господин комиссар только вздохнул в ответ.

— Разрешите идти, господин суперинтендант?

— Вы поняли меня, Савлински? С этим трупом у вас все в порядке, забудьте о нем! Это приказ. А теперь — можете быть свободны.

Господин суперинтендант демонстративно взял из папки, смял его и бросил в корзину.

Фома пребывал в сомнениях, но приказ есть приказ. Он уже мысленно приготовился с утра взяться за новое дело, благо, недостатка в них нет…

…однако ему помешали. Причем, дважды.

…Хмурый Фома сидел в своем кабинете и глядел в одну точку. Настроение, судя по шкале внутреннего барометра, сейчас находилось где-то возле отметки «великая сушь». Черт ее подери! Естественная смерть… дело заводить не стоит… автовладельцы будут счастливы, наконец-то… все разрешилось — если болен, так и не посягай на чужое, забейся в свой пыльный, грязный чулан и завидуй оттуда тихо и молча. А вылезешь — смирись с последствиями. «Главное, криминала нет, — довольным голосом произнес господин суперинтендант. — Остальное не в нашей компетенции». Все кончено, ура. Да ни черта не кончено, думал Фома. И смерть эта странная. По словам свидетелей, покойник был изрядно трусоват. Ему бы в голову не пришло — вот так окочуриться. Хотя польстило бы. Разумеется. Но что-то не давало покоя господину комиссару. Облегчения не наступало — почти все вопросы остались без ответов, а к подобному Фома не привык и привыкать не собирался. Вроде бы, работу ему облегчили… но получается, что наоборот.

Но приказ есть приказ. И сколько не сиди тут — не досидишься до истины. И за окном уже темно. Ночевать на работе сегодня повода нет. Домой, домой, домой!

Фома вздохнул, запер ящики стола и снял плащ с вешалки. Черный вязаный шарф уныло свисал из правого кармана. Фома чертыхнулся, но вытащить его и накрутить на шею не успел — в дверь постучали. На пороге возник один из младших офицеров, Ник О*Брайен. Фома вспомнил: один из участников недавней воскресной операции по зачистке наркопритона. Один из тех, кто последним видел в живых Патрика О*Рейли.

— Можно, господин комиссар? Вы не заняты?

— Заходи, — буркнул Фома. — Садись.

Парень, с виноватым видом, примостился на краешке стула.

— Не вздыхай, говори быстрей.

— Понимаю, что задерживаю, господин комиссар. Я второй день собираюсь вам рассказать — и то вас нет в Управлении, то меня. Простите!

— Короче.

— Я постараюсь! Мне покоя не дает та ночь — ну, когда погиб Патрик. Все шло нормально, никого из нашей цепи даже не ранило. И вдруг…

Он смолк, будто картина происшедшего той воскресной июньской ночью снова встала перед его глазами.

Фома молчал, хмурился. Ждал.

— Простите, господин комиссар! Не могу забыть, — Ник помотал головой, прогоняя наваждение. — Внезапно Патрик встал в полный рост, засунул пистолет за пояс — и распахнул объятья. С моего места все было отлично видно. Понимаете, господин комиссар, он… улыбался. Лицо стало вдруг такое счастливое, радостное… ч-черт!!! А потом он произнес что-то странное.

— Что?

— Да я не расслышал толком. Ребята говорили про какую-то «микумию». А перед этим Патрик выдохнул: «Анна!» Идиот… что на него нашло?!

— Мне рассказывали, Неймит пытался его спасти. Я верно понял?

— Пытался, господин комиссар. Он ближе других оказался, да и рисковый парень… был. Добежать хотел, на землю повалить, удерживать, прикрывая собой этого ненормального. Склонился в три погибели, чтобы шальная пуля не задела — да толку?

— Не успел…

— Не успел. Обоих «срезали». Патрика сразу. А Лесли в госпитале умер, через сутки. Когда тот притон взяли — ребята, со злости, меру сильно превысили. Но я их не осуждаю, — произнес Ник О*Брайен и, с вызовом, уставился на Фому. — Будь моя воля, на месте бы порешил уродов, а притон их поганый — с асфальтом сравнял.

— Не кипятись. Я тоже не осуждаю. И еще: господин суперинтендант уже давно дома, поэтому можешь говорить смело. Все, что думаешь, — господин комиссар улыбнулся и подмигнул удивленному парню. — А слова, что Патрик произнес… дай-ка подумать, хм. Скорей всего, это «Amica mea» — возлюбленная моя. Это из Библии, Песнь Песней Соломоновых.

— Так он из-за бабы, что ли, погиб?! Ох, идиоо-от… — Ник скривился, как от острой боли, и шарахнул по столу кулачищем.

— Тихо-тихо, офицер О*Брайен! И не из-за бабы, а из-за бессмертной возлюбленной, равной Пречистой Деве. Это ее так называют.

— Тогда я ничего не понимаю. Что ему привиделось, примерещилось?

— Может, он дури наелся или надышался перед выходом? Не грешил он подобным, а?

— Что вы, господин комиссар! Никогда! Нет у нас любителей этого дерьма, не надо меня сейчас проверять.

Фома прищурился.

— Я тебя не проверяю, не переживай. Верю-верю! Но… всякое бывает, знаешь. Подсунуть могли, под благовидным предлогом.

— Патрику?! Да он бы прибил на месте того, кто ему дурь всучить попытался бы. Потом — в наручники урода, потом — в камеру… и к вам. Он эту дрянь и тех, кто ее впаривает, люто ненавидел. Честнее и строже, чем Патрик, не было никого. За него я под топор шею подставил бы, господин комиссар.

Тот вздохнул, отвернулся.

— Да помню я, помню, как он твою младшую сестру из другого притона вытащил. Спас ее от этой дряни. А, значит, и всю семью. Она-то сама помнит, а?

— Такое разве забудешь, господин комиссар. Он еще и денег на ее лечение отвалил, не пожалел. Приходил к ней потом. Видя слезы — смешить пытался. Мать за него каждый день молится. Раньше — за здравие просила, теперь — за упокой…

Он замолчал и понурился.

— Патрик умный был, добрый, веселый. Всегда знал, что сказать тому, у кого на душе — ночь и черти воют. Ребята до сих пор мозги ломают — ну, что тогда произошло, черт подери?!

— И что ты от меня хочешь? — спросил Фома, хотя прекрасно понимал — что.

— Господина суперинтенданта бесполезно просить открыть дело, сами понимаете. Кричать начнет: вам, что, работы мало? Я подкину! Был бы Патрик графом, например, или сыном хозяина дорогой автостоянки — как этот придурок Энс… ой, простите, господин комиссар!

— Ничего-ничего, продолжай. Он тебя сейчас не слышит и как-нибудь переживет, — усмехнулся Фома.

Ник приободрился.

— Хозяином модной клиники для богатых психов или внуком сталелитейного магната. Или настоятелем собора вашего тезки. Словом, при чинах и при деньгах. Так нет же — хоть и крутой профи, но ведь простой полицейский. Убили? Кто умнее и добрее, скажет — издержки профессии. Недоумок или тот, кого ребята хоть раз за бока взяли, скажет: туда ему и дорога. Начальство наше скороговоркой произнесет молитву — и позвонит бухгалтеру, чтоб из ведомости покойного вычеркнул, а личное дело — сдаст в архив. И конец.

Фома слушал и улыбался. Он давно заметил, что ребята у них в Управлении — как на подбор. И все равно приятно удивился. Он давно понял — куда несмело, но упрямо клонит этот парень. Их мысли и цели совпадали: найти причину смерти Патрика О*Рейли, найти его убийцу (или убийц) — нет, не того (или тех), кто выпустил в него семь пуль, а того, кто под них подставил. Найти и наказать по всей строгости. Ибо нет преступления без наказания, нет наказания без закона, нет преступления без законного наказания.[i] Эту профессиональную истину Фома Савлински помнил даже лучше, нежели «Отче наш» — и, если надо, подписался бы под ней своей кровью. Хотя… бывало, что и подписывался. Да как обильно! Два раза с того света доктора вытаскивали — честь им и хвала. Как давно это было, но разве забудешь?

— Только вы, господин комиссар, способны узнать — кто погубил Патрика. Вы — поймете, вы — докопаетесь. А мы с ребятами были бы вам очень благодарны…

Тут Ник замялся. Не был он дипломатом, и переговоры на щекотливые темы не давались ему с легкостью. Никогда. Увы. Вот как сказать господину комиссару: «Мы хотим вас нанять, как частного детектива». Неуважительно звучит, по-хамски даже. Как подобрать нужные слова? Ох, субординация, чтоб тебя…

Все душевные терзания были так явственно написаны на его простодушном лице, курносом и веснушчатом, что Фома улыбнулся. Давай, парень, соберись… ну?

— Мы с ребятами поговорили и решили… — Ник снова на минуту замялся, — мы вам хорошо заплатим, не сомневайтесь, господин комиссар! Мы скинулись.

«Ты, конечно, добрый парень, но какой же ты дурак», будто говорил взгляд Фомы. «Разве ж я могу взять ваши деньги?» А вслух он произнес:

— Вот кем-кем, а частным детективом я еще не был. Видно, никогда и не буду, поэтому деньги свои убери. Но за то, что предложили — спасибо. Как дело закончу — сходим вместе пообедать. В тот ваш любимый бар, у него еще такое дурацкое название.

— «Две старых обезьяны»?!

— Он самый.

Ник О*Брайен замолчал, умоляюще сложив руки.

Лицо господина комиссара приняло суровое выражение.

— Хорошо, я возьмусь за это дело. Но о моем расследовании — никому ни слова, ясно? — И Фома выразительно показал глазами на потолок.

— Ясно, — вполголоса произнес Ник, еще не веря своему счастью. — Слушаюсь, господин комиссар!

— Мне может понадобиться ваша помощь — и даже в неурочное время.

— Всегда, господин комиссар! Мы готовы… да хоть сейчас! — подскочил на стуле Ник.

— Сейчас не надо, — охладил его пыл Фома. — Сейчас я пойду домой, ужинать и спать. На голодный желудок я неважно соображаю. И вам пора домой, офицер. Уже заждались, наверное. Спокойной ночи, О*Брайен!

— И вам спокойной ночи, господин комиссар. Спасибо вам…

— Пока не за что, — сказал Фома, закрывая кабинет на ключ. Про злополучный шарф он опять забыл, и тот уныло свисал из правого кармана плаща. Не оборачиваясь, господин комиссар помахал рукой на прощение.

Младший офицер Ник О*Брайен пристально смотрел ему вслед.

— Как это за что, господин комиссар? — счастливым голосом произнес он. — Спасибо вам за надежду.

Его простоватое курносое лицо расплылось в улыбке. Теперь все, все будет, как надо. Патрик — где бы он ни находился сейчас — будет доволен: его любят, его помнят, за него отомстят. По совести, но главное — по закону. Так будет правильно. И только — так. Ибо нет преступления без наказания, нет и быть не должно. Благослови вас бог, господин комиссар!

… А господин комиссар, тем временем, ехал в такси. С трудом сдерживая зевоту и предвкушая сытный, плотный ужин: отбивные (не меньше пяти!), горячая паста и, конечно, шоколад со сливками, м-мм, красота-а! И, наконец-то, семичасовой сон — впервые за две последние две недели. Фома и представить себе не мог, какой сюрприз ожидает его дома.

[i] Один из главнейших постулатов римского права.