Кремовые розы для моей малютки

Глава 4

Анна взволнованно прильнула к окну — поезд уже прибыл на вокзал и медленно катил вдоль перрона. Наконец-то! Господи, как долго она ждала этой минуты — и вот она, вот! Хотелось плакать и смеяться одновременно! Анна бросилась собирать вещи. И тут началось что-то странное. Сначала она запнулась о ковер, выходя из купе, потом едва не упала, пытаясь удержаться; сильно прищемила руку и, кривясь от боли, уронила сумочку. Ее содержимое тут же рассыпалось и раскатилось по всему коридору, и проводнику пришлось изрядно повозиться, чтоб его собрать. Но самое главное и странное — Анну внезапно, будто черным покрывалом, накрыло страхом. Захотелось вернуться в купе, захлопнуть дверь и запереться, крепко-крепко зажмуриться и заткнуть уши — спрятаться, как детстве… Застыть, затаиться. Только не выходить на перрон, ни за что не выходить! Может, это дурной сон… она закроет глаза — и все, все кончится. Она окажется дома, в любимом кресле, где задремала ненароком — и вот очнулась от сна. Ветка сирени стучит в окно, а часы показывают обеденное время. «Пора переодеваться», скажет она и улыбнется.

…Анна заставила себя открыть глаза. Перед ней был перрон, алая неоновая надпись сообщала — «Вокзал королевы Августы». А за ним — сверкали огни большого города. Нет, это был не сон. Анна вздохнула, подхватила небольшой элегантный чемодан и поставила ногу на железную ступеньку. Девушка ступила на перрон, и страх ее мгновенно испарился. Где тут приличное кафе, думала она, как же я проголодалась…

Там Анна спросила адрес ближайшего частного пансиона или гостиницы — разумеется, из тех, что дороже и приличнее. От многочисленных советов и объяснений у нее закружилась голова. А, может, все дело в усталости? Пересечь страну в считанные дни — это вам не шуточки.

Выйдя из кафе, она махнула рукой — и такси мгновенно подъехало. Но через пять минут шофер увез кого-то другого, громко ругаясь на обманувшую его дамочку. «Нельзя быть такой дурой и раззявой!» Оказывается, в милом, уютном кафе у Анны срезали сумочку. Денег нет? Зато ноги есть, иди себе помалехоньку… к утру и придешь, засмеялся другой таксист.

И теперь Анна шла, шла, шла — но обещанной гостиницы или пансиона по-прежнему не было и в помине. Ах, она явно свернула куда-то не туда — забыла услышанное либо не так его поняла… бог весть. Сама она легко путалась и потом блуждала в любом городе — порой, даже в родном. Зайдешь на другую, незнакомую улицу, поблуждаешь задумчиво сквозь подворотни, мимо сдвоенных или строенных домов и многочисленных мостов и полуразрушенных задолго до твоего рождения каменных лестниц — и чувствуешь себя, будто за границей. Был город свой — стал чужой. Топографический кретинизм — кажется, так это называется. Ужасно грубо и неделикатно по отношению к его обладателям, думала Анна, но ждать деликатности и соблюдения этикета от этих умников… что может быть глупее? Утешала мысль, что ни одного из них, кем бы они себя не мнили, ее слуги не пустили бы дальше ворот. Анна вздохнула.

…Дома стали попадаться жилые, но сплошь обшарпанные, хмурые — старичье старичьем. Их окружали полутораметровые, разлапистые лопухи. Тротуар был выщербленным, а местами — полностью разбитым, из-за чего Анна то и дело спотыкалась. Раза три она едва не упала, самым позорнейшим образом.

Потом дорога вновь раздвоилась. Анна перевела дух и задумалась. Куда свернуть? Влево или вправо? Впереди белела каменная изгородь, щедро увитая розами. Внезапно Анне померещилось, что это не пышные цветы и тугие бутоны, а человеческие лица. Она зажмурилась, помотала головой — и жуткое видение пропало.

Анна поставила чемодан ребром и только присела на него…

… как из темноты вынырнули три женских фигуры. Цыганки. Кряжистая старуха, молодая красавица и девочка лет десяти. Они появились так внезапно, что Анна даже испугаться и охнуть не успела. Вынырнули и закружились вокруг ошеломленной девушки. «Не ходи туда, алмазная моя, бриллиантовая», сказала первая, «беда тебе будет». «Не ходи туда, Христом богом тебя прошу», сказала вторая. «Не ходи, не ходи, не ходи! Не надо…», заплакала третья.

— Не ходи туда, красавица. Недоброе там. Молодая ты, глупая. Знаю-знаю, что скажешь: образованная, мол. Скажешь: книжек много прочла. Да не те книжки ты читала. Ой, не те!

Молодая цыганка прищурилась, а старуха и девочка согласно закивали.

— Да в чем дело?

— Не ходи туда, заклинаю! Как сестру прошу — сестру любимую, родную. Не ходи, не надо. Верь нам, верь — и не пожалеешь, не прогадаешь.

Сказали так — и пропали. Только юбки мелькнули, будто огненные сполохи.

Анна стояла, ничего не понимая, оглядываясь по сторонам. Чемодан грустил у ее ног. «Какие странные цыганки… Куда они подевались? Напустили туману, да сами в нем и растаяли. Будто испарились… Очень, очень странные».

Анна подхватила поклажу, вздохнула — и пошла дальше. Мало ли что привидится усталой, запыленной и ужасно голодной девушке. Как привиделось, так и развиделось. Вот и хорошо, подумала Анна.

Чем дольше она шла, тем громче звучали в ее голове две мысли. Хорошая и плохая. Первая: «Господибожемой, какое счастье — я скоро увижу и обниму своего брата!» И вторая: «Какого черта я надела новые туфли… да еще на таких каблуках?!»

Дорога тем временем становилась все хуже — асфальт в трещинах и выбоинах, полных песка, воды и всякой дряни. Чего там только не было: пустые сигаретные пачки, окурки, мятые автобусные билеты, обрывки газет и книжные страницы, фантики от конфет, рекламные буклеты, ржавые винтики и гайки, яблочные огрызки, изломанные чьей-то злой рукой пустые спичечные коробки, линялые тряпки — и плевки, плевки, плевки. Анна брезгливо поморщилась. Смотреть и то противно! Но делать нечего, надо идти.

Внезапно Анна остановилась, как вкопанная. Господи, она же ошиблась! Свернула не туда! Вместо роскошных особняков и пышных, ухоженных садов — мраморные статуи, ажурные кованые ворота и фонари, прелестные дома в их глубине, белоснежные каменные дорожки и, конечно, розы, очень много роз! — вместо всей этой красоты и благодати вокруг нее тянулись жуткие окраины. Слева пустырь с темными силуэтами фабричных корпусов — явно старых и давно заброшенных, с трубами, подпирающими хмурое небо. Справа теснились, жались друг к другу неказистые домишки. Да что там — откровенно жалкие! Свет не горел ни в одном из окошек. Никогда в жизни Анна не видела подобного запустения и убожества, такой неприкрытой, неприкаянной, такой угрюмой… даже не бедности — нищеты. Фу, гадость какая, подумала девушка, отводя взгляд.

Цветов здесь не росло: по обе стороны асфальтовой дороги высились бурьян и совершенно чудовищные, едва ли не в рост человека, разлапистые лопухи. Фонари не добавляли ни уюта, ни защищенности. В их мертвенно-белом свете мир выглядел еще страшней и неприютней. В придорожных кустах кто-то шуршал и копошился, бегал туда-сюда, сюда-туда…

Анна вздрогнула. Кто там? Кто это, кто?! Над ее головой проскользнули три маленьких темных силуэта, а над ее ухом раздался тонкий, жалобный писк. «Нетопыри… о, Господи, спаси и помилуй! Куда же я забрела?» Какие-то нескончаемые декорации к фильму ужасов, брр! И фонари тут есть — о, да! — но чаще разбитые, а те, что светят — не разгоняют тьму, а как будто наоборот, еще сильнее сгущают. Поразительно! В этом кроется какая-то зловещая тайна, думала Анна.

Будь рядом с ней брат — он бы непременно посмеялся над ее страхами, мол, ерунда это — не бойся, не дрожи! И при виде черной кошки, перебежавшей его сестре дорогу — только усмехнулся бы. Обнял бы ее покрепче, погладил по голове — как в детстве — и сказал: все чушь и бредни злых старух, а у тебя, сестренка, все будет хорошо. Иначе — просто невозможно. Я ведь так тебя люблю…

Она вспомнила это, приободрилась, улыбнулась и зашагала веселей. Пейзаж вокруг по-прежнему оставался мрачным, тоскливым и каким-то («Господи, спаси!») кладбищенски-безнадежным. Запоздалых — подгулявших в воскресный вечерок — прохожих ей не попадалось. Ни одиноких, ни в компании. Ни дежурных полицейских патрулей. Да что там!.. даже бродячих собак — и тех не было. Луна, нетопыри да черные кошки — вот кто ее спутники сегодня. Малосимпатичная компания, думала Анна. Но другой — увы! — здесь не было.

Чем дальше она продвигалась, тем страшней и безысходней становились «декорации». Но Анна продолжала идти — из чистого упрямства и глупой надежды: а вдруг эти скверные виды, наконец, сменятся на те, которые она ждала. Как по-волшебству! «Господи, помоги мне! И ты, святая Клара, и ты, святой Фома! Помогите мне в моем пути, сберегите меня и охраните! Умоляю вас, пожалуйста… о, пожалуйста!» Она молитвенно сложила руки, глядя в небеса. Возвращаться назад — о, нет! Нет-нет-нет! На это не хватало ни сил, ни терпения… да и попросту не хотелось. И еще этот чертов сломанный каблук! Она заблудилась? Подумаешь! Господь и святые помогут ей, она найдет приют и ночлег, ей подобающий. Непременно! вот-вот!.. осталось совсем немного — или много, что ж, пускай! Она дойдет, обязательно дойдет… но как же сыро, холодно и мрачно. Как гадко тут пахнет, фу!

Так Анна шла, то молясь вслух, то уговаривая себя. А потом — стала просто считать шаги. Так ей казалось легче, отвлекало от скверных мыслей, страхов и сомнений. И вскоре полная Луна перестала казаться сулящей одну только печаль, только зло и горе.

Анне вновь захотелось улыбаться.

И тут возник новый «мираж». Ажурная каменная изгородь, густо увитая розами. И светло-серый камень, и кипенно-белые цветы казались невесомыми. Анна бросила чемодан, развела руками цветочные плети и приникла к образовавшемуся отверстию.

Прямо перед ней — рукой подать! — маячил хорошенький домик. В капризном и коварном свете луны, он выглядел пряничным — как в одной старой, старой сказке. Возле самого дома стоял фонарь, похожий на гигантский цветок. Он как будто соперничал с Луной — кто лучше осветит входную дверь и ведущую к ней от ворот каменную дорожку.

Не дом, а провал во времени. Какой-то анахронизм, абсолютно неуместный в современном промышленном городе. Даже на его окраине, на отшибе. Вдали от огней фигурных, многоярусных шоссе — обычных и скоростных, от многочисленных ночных кафе и баров, от заводских и фабричных корпусов, окутанных дымом, от сверкающих сталью и сверхпрочным стеклом одиноких небоскребов — убежища банковских служащих; унылых многоэтажек — приюта рабочей бедноты и роскошных «доходных» домов — убежища совсем иной публики; от частных пансионов, интернатов, приютов и казарм.

Неожиданно для себя, девушка вспомнила, как они с братом читали в детстве старую сказку. О детях, заблудившихся в лесу. Долго они блуждали, пока не увидели красивую большую поляну, а на ней — удивительный домик. Анна помнила эту сказку почти наизусть — бог весть почему, они с Патриком читали ее чаще других. А порой даже разыгрывали ее в лицах. Казалось, это было совсем еще вчера… Память Анны внезапно подсказала слова: «Домик-то был не простой, весь сложен из вкусного белого хлеба, пряниками крытый, а в окошки его вставлен чистый леденец».

Они тогда спрятались под стол в библиотеке и опустили бархатную скатерть — чтоб страшнее было. Читали со свечкой и едва не устроили пожар. Когда Патрик, изображая ведьму, начала завывать и корчить жуткие рожи, Анна так сильно испугалась, что уронила свечу. Закрыв лицо руками, она плакала и дрожала, пока брат гасил пламя. Обжигаясь и фыркая от боли, а еще — чертыхаясь. Им в тот вечер здорово досталось от отца. Но Патрик взял всю вину на себя. Он виноват, его и наказывайте.

…Тут Анна опомнилась и, с силой, дернула серебряный колокольчик. Дверь приоткрылась, изнутри выглянула голова старой дамы, и два круглых, немигающих, глаза уставились на девушку.

— Добрый вечер. Я заблудилась. Можно ли войти?

Ее впустили и провели в гостиную, где и состоялся весьма непростой разговор с хозяйкой домика, миссис Тирренс. Анна представилась учительницей в отпуске — Энни Макроув и предъявила бдительной старушке паспорт… своей горничной. Для большего сходства, перед поездкой Анна покрасила волосы, из рыжей став брюнеткой. Брови и ресницы у нее были от природы темные, кожа без веснушек, поэтому преображение вышло удачно. Шалость удалась!

— Как-то вы не очень, деточка, здесь похожи, — пробормотала старуха, внимательно и даже придирчиво разглядывая паспорт.

— Ах, миссис Тирренс! Подобные фотографии — особый вид надругательства над человеческой личностью. Так снимут — и мать родная не узнает! — засмеялась девушка.

Миссис Тирренс оторвалась от изучения документа и, в упор, уставилась на гостью.

— Не знаю, как ваша достойнейшая родительница, но я бы точно не узнала. Как это вас угораздило, деточка, выбрать такого бездарного фотографа, а?

— Ах, даже не помню… наверное, болела, — покаянным голосом ответила девушка.

— Ладно, не будем о грустном. Давайте о приятном, — сладко улыбнулась старуха. — Как же вам повезло, деточка! Ну, просто сказочно! — всплеснула пухлыми ручками миссис Тирренс. — В нашу глухомань не каждое такси поедет, а на ночь глядя — так и тем более.

— Я пешком дошла, — нарочито весело сказала девушка.

— Что, неужели от самого вокзала? — поразилась миссис Тирренс. В ее круглых, «совиных», глазах появилось выражение: «Не верю! Не верю и все — хоть ты тресни, деточка! Врешь ты все, малюточка!»

«Деточка» и «малюточка» лишь усмехнулась в ответ и пожала плечами. Ах, мол, какие пустяки!

Старуха моргнула.

— Боже мой… У вас, наверное, денег не хватило. Понимаю вас, деточка, очень хорошо понимаю: деньги такая субстанция, почти эфемерная. Вечно куда-то испаряется — то туда, то сюда, хе-хе.

— Просто меня обокрали, — легко произнесла девушка. — В привокзальном кафе. И так ловко. А ведь я целый год на эту поездку деньги собирала, отказывала себе в мелких удовольствиях…

Она вздохнула. Да уж, проделано все было просто виртуознейше. Хорошо, что часть денег она (тоже по совету горничной) спрятала под одежду. Воришкам досталось совсем немного, по ее меркам. Кошелек, подарок жениха — вот его-то было очень жалко.

— Ах, какая беда, какая беда! — покачала головой миссис Тирренс. — Представляю, какое впечатление останется у вас о нашем дивном, восхитительном городе, деточка моя! Ах-ах!

Анна потупилась.

— Уезжать я не собираюсь, если вы об этом. Пару лет назад, все учителя нашей гимназии побывали здесь на экскурсии, все тут посмотрели. Особенно сильно восхищались вашим знаменитым собором святой Клары и более новым, более строгим, святого Фомы. А я, как назло, болела… ох, уж эта инфлюэнца![i] Вот, решила наверстать упущенное. Учителю литературы было бы стыдно не увидеть национальное достояние.

— Ах, какая чудесная у вас профессия! И специализация — прелестная! Я-то всегда предпочитала химию и ботанику, деточка моя, — умильно сложила губы сердечком миссис Тирренс. — Впрочем, я и сейчас их люблю. Мы непременно поговорим об этом и о литературе, и о достопримечательностях потом… завтра, послезавтра… ах, да неважно! А сейчас — спать, спать, спать! Вы устали с дороги, деточка моя. Стрелиция! — рявкнула она. — Проводи девушку в гостевую!

…Анна стояла у распахнутого окна. Звезды в небе то выглядывали из-за лохматых облаков, то испуганно скрывались за ними. Будто прятались. Розы в саду благоухали так, что кружилась голова. Какое счастье, что я забрела сюда, думала девушка. Эти чудесные розы, сказочные дом и сад, приветливая хозяйка — чудаковатая, правда, но кто без греха? Еда превыше всех похвал, а комната — сделала бы честь лучшему из пансионов. Прислуга странная, зато вышколенная. И стоит все это сущие пустяки — 1.5 фунта в сутки. Ну, как тут не радоваться? Сказочная удача!

Анна вздохнула от счастья, широко зевнула и произнесла: «Патрик, я здесь. Я приехала, слышишь?! Мы скоро увидимся, знаю. Как же я без тебя скучала, братец мой любимый, друг мой единственный… теперь всем печалям конец». Улыбнулась, поцеловала прохладный ночной воздух — и захлопнула ставни.

Через десять минут — как пишут в романах — «сон заключил ее в свои объятья».

[i] Грипп