Кремовые розы для моей малютки

Глава 5

Анна распахнула ставни — и, буквально, онемела от восхищения. То, что она увидела, напомнило картинку в щедро иллюстрированной книге старинных сказок. Разумеется, весьма дорогостоящей.

Под могучими кронами деревьев изгибали ветки декоративные кустарники. Их, в свою очередь, змейками окольцовывали маргаритки, незабудки и махровая, бело-розовая гвоздика. Вдали, среди пышных, разросшихся кустов жасмина, белели очертания небольшой беседки. Ажурные, полувоздушные — они были наполовину скрыты зеленью и не видны отчетливо, а лишь угадывались.

У самой дальней стены, высокого каменного «забора», благоухали розы. Кипенно-белые или кремовые. И каждый цветок был, как безе или взбитые сливки. По всем саду разносился их сладостный аромат. «Это не сад», подумала Анна. «Это сон любителя волшебных сказок и лакомств. Причем, наисладчайших. От одного вида слюнки текут.»

Между всем этим живым, трепещущим и благоуханным, великолепием вились и петляли дорожки. Широкие, будто предназначенные для небольшой компании, и совсем узехонькие, в один шаг. Ни одной прямой среди них Анна не разглядела: волны, зигзаги, восьмерки, круги… словом, ни одна из множества рукотворных тропинок, пронизывающих сад, не была безыскусно прямой. Словно тот, кто их здесь проложил, не имел о прямоте и безыскусности ни малейшего представления. Прямые линии, говорите? А что это такое? Да ничего подобного и в природе-то нет! Возможно, поэтому все дорожки выглядели так, будто проложены безо всякой практической пользы. Исключительно для красоты. Разредить пышные заросли цветущих кустарников, скопления деревьев и многоярусные клумбы — возникающие там и сям, как украшения на дорогом праздничном торте.

Под утренним солнцем дорожки сверкали леденцовым блеском. Весело и так соблазнительно. Анна прищурилась, чтобы как следует разглядеть — и ахнула от изумления и восторга. Дорожки были выложены мозаикой и для обычной смальты блестели как-то подозрительно весело и ярко. Анна поняла — здесь не галька и цветное стекло, а полудрагоценные камни и горный хрусталь. Разумеется, умело отшлифованный.

Девушке захотелось рассмотреть ту, что проходила прямо под окнами. Рукотворное диво цвета павлиньих перьев. Анна высунулась из окна по пояс — и едва не свалилась. Второй этаж, совсем невысоко… так утешала она себя, отлично понимая — сломать руку или ногу лучше и предпочтительнее, чем свернуть шею. Да, лучше. Но почему-то совсем не хочется. Пытаясь удержаться, Анна хваталась за стену домика, но пальцы ее предательски скользили и срывались. Наконец, она нащупала маленькую выпуклость — схватилась за нее, подтянулась и обеими руками, изо всех сил, вцепилась в подоконник. Так, что пальцам стало больно. Потом отклонилась, выдохнула и, со всего размаха, опустилась на пол. О том, чтобы встать, взять стул или добрести до кровати — то есть устроиться по-человечески — не было и мысли. Анну бил мелкий озноб, а ноги, ее длинные ноги, такие крепкие и сильные… ох, совсем не держали хозяйку. Сейчас-сейчас! Она немного посидит, придет в себя, ноги перестанут дрожать и превратятся из «желе» в нормальные человеческие конечности.

За все сокровища мира она сейчас не смогла бы выглянуть из окна. Нет-нет-нет, ни за что! Анна нахмурилась. Но что произошло? Почему она такая неловкая? Дома она сто раз высовывалась из окон и с гораздо большей высоты… да что там! Она бесстрашно выглядывала даже с чердака, а то и с крыши — правда, совсем плоской, зато с очень низенькими, местами выщербленными, краями. Дома она не боялась ничего, совсем ничего — и никогда! А здесь, сейчас… Что за странность? Будто скверный сон наяву…

В распахнутое настежь окно по-прежнему струился аромат роз. Сладкий, одурманивающий. Пели птицы и плыли облака.

Анна шумно выдохнула — и заставила себя подняться, пускай и медленно. Так же медленно сделала три шага к окну. Стараясь не смотреть вниз, Анна левой рукой крепко ухватилась за ставню, а правой — осторожно потрогала наружную стену. Открытие потрясло девушку. Стена домика оказалась сделана… из фарфора.

…Через полчаса она решилась выйти из комнаты. Смешно, право! Надо было приехать сюда, в этот город — и внезапно стать излишне чувствительной. Очень, очень смешно! Ладно, прогуляюсь по саду, всю чушь из головы и выдует. «Интересно, когда здесь подают завтрак? И где — в доме или в саду?», думала Анна.

БЛЯМММСС-БУММС!!!

Она вздрогнула.

Удар маленького ручного гонга прервал ее размышления. Возле увитой розами беседки, с умильной улыбочкой на пухлом лице, стояла миссис Тирренс. А за ее спиной — маячило нелепое существо с миниатюрным гонгом в правой ручище. Судя по одежде, оно было женского пола. Хотя больше всего существо напоминало телеграфный столб, по чьему-то капризу наряженный в пышный чепец с оборками и бантами, и форменное платье служанки из белого атласа — тоже в «пене» оборок и оборочек, бантов и бантиков, кружев и крохотных шелковых роз. Даже грубые черные туфли — и те не остались без бантов и розочек. Был телеграфный столб — а как нарядили, получился торт. Белоснежный сливочный крем, нежнейший бисквит и миндальное безе с цельными орешками.

БЛЯМС! БЛЯММС! БЛЯМС! БУМ-МСС!

«Господи, какое чучело!», скривилась Анна. Вчера вечером она, как следует, не разглядела странное существо и сейчас аж вздрогнула. «А ручищи-то… ох! Такими только чьи-то шеи сворачивать. Куриные или человеческие — неважно. Бррр!»

— Ну, все, Стрелиция! Хватит! — нахмурилась миссис Тирренс.

БЛЯМС-БУМС!

— Хватит, я сказала! Прекрати!

Миссис Тирренс обернулась и легонько стукнула по руке чудище в оборках. И то, наконец, послушалось хозяйку. Миссис Тирренс энергично замахала рукой, подзывая Анну.

— Деточка моя, завтрак готов и ждет. Думаю, что вам все-все-все понравится!

Она вновь расплылась в умильной улыбке. Внезапно Анне померещилось: вместо губ у старушки — две полоски розового крема. Жирного и приторно-сладкого. А вместо глаз — зеленые леденцы или же кругляши сладкого льда. Да и фигура хозяйки «пряничного домика», тучная и почти необъятная, напоминала взбитые сливки, так и норовящие вывалиться из миски. «И привидится же такое», вздрогнула девушка. «Надо срочно перекусить, сейчас же! И все будет нормально, будет хорошо… галлюцинации на пустой желудок — вот еще не хватало!»

И, уговаривая себя, что съест очень-очень много, а не как всегда… все, что предложат, то и съест — и плевать на происхождение, воспитание и «необходимые правила», и, с трудом сдерживая желание по-кошачьи облизнуться, Анна подошла к беседке.

Со стороны домика к ним приближалось еще одно существо — точная копия первого. И таких же неопределенно-средних лет. Разве что платье на нем было не белое, а розовое. Оно улыбалось и толкало перед собой столик на колесах со множеством загадочных баночек, скляночек и коробочек. Столик то и дело подскакивал на ходу, попадая на камни дорожки. И тогда коробочки шуршали, а баночки и скляночки позвякивали. Шур-шур-шур, дзынь-дзынь, бряк-звяк-бряк!

Анна усмехнулась про себя: не хватает еще скрипа столика-тележки.

Наконец, существо в розовых оборках и бантах подкатило к ним. Улыбнулось — показав редкие желтые зубы, и сделало книксен.

— Глория, радость моя! Все привезла?

Существо закивало — часто-часто: все, как и просили.

— Умница, деточка! — умилилась миссис Тирренс. — Доставай!

Она переключилась на гостью:

— Деточка моя. На будущее хочу предупредить: ответа от моих девочек не ждите. Немые обе, с рождения. И это хорошо весьма!

Анна удивленно вскинула брови.

— Не люблю, когда прислуга много болтает. Ненавижу сплетни. Эти же не смогут, даже если захотят, — хихикнула старушка. — Глориоза Великолепная и Стрелиция Королевская, Глори и Стрели, я их так называю. Свои-то, родные, имена у них заурядные, я бы даже сказала — препошлейшие.

— Они не против? — удивилась Анна.

— Деточка, да они просто счастливы! У меня тут все счастливы — каждый на свой лад, хи-хи-хи! А для таких, как они — это честь! Превеликая!

Ее многочисленные подбородки мелко затряслись.

— Правда, Глориоза боится чужих, особенно, мужчин, но это пустяки.

— Кто ее обидел?

— Господь Бог. А из людей — никто пока не успел. Просто она считает себя… тортом. Ах, только не смейтесь, деточка! Не надо! А не то Глори все поймет и обидится, она же не глухая.

Анна от изумления расхохоталась.

— Ой. Простите, я нечаянно! Простите!

— Я же вас просила… — грустно улыбнулась старуха. — Да, моя Глориоза — торт. Бисквитный, с орешками и ромом, обильно политый шоколадом, и, конечно же, с кремовыми розами. Правильно я говорю? — она повернулась к служанке, стоящей за ее спиной. Глориоза что-то промычала, закивала головой и показала три пальца.

— Ох, забыла совсем — торт же трехъярусный. Теперь все?

Глориоза-«торт» заулыбалась так, что стали видны розовые десны, и кивала, кивала, кивала.

— Я знаю, вы добрая деточка, только очень неосторожная, — продолжала миссис Тирренс. — Если вечером увидите Глори в компании с фляжкой рома, вы уж не смейтесь, промолчите… ладно? Если я правильно поняла: временами ром из нее куда-то испаряется. Бисквит сохнет, а это беда. Сухой бисквит без ромовой пропитки — просто дрянь, кому такой нужен? Вот Глори и пропитывается по-новой. Очень мудро, — подмигнула старуха.

«Мудрая Глори» вновь замычала, заулыбалась и безостановочно закивала головой. Шелковые розы, ленты и банты на ее чепце затрепыхались в такт.

Анне внезапно стало не по себе. В теплый майский полдень по ее спине побежала струйка холодного пота. Она посмотрела сначала на Стрелицию, потом — на «мудрую Глоричку». Они застыли позади кресла миссис Тирренс навытяжку, будто окаменев. Глаза обеих служанок были прозрачны и пусты — как стеклянные пуговицы.

— Вы свободны! — махнула рукой миссис Тирренс, и две нелепые фигуры в атласных оборках, лентах и кружевах, неуклюже поклонились и дружно потопали к дому. — Теперь можно и поговорить, деточка моя. Удивляетесь, зачем они мне, эти милые чудовища, хи-хи-хи? У Глори хоть мозги и набекрень, но руки золотые — лучшей помощницы на кухню не найти, — аккуратно облизывая ложечку, заметила старуха. — А Стрели только для тяжелых работ и годится. Поднести, унести, резать, пилить, копать, гвозди забивать, топором махать, убираться… ой, да всего не перечислить. Конечно, на грубые работы неплохо бы мужчину нанять, а в дом — прелестную девицу покрепче. Но что прикажете с этой делать? Уволить и со двора согнать — жалко: они с Глори близнецы. А близнецов разлучать нельзя. Грех!

От этих слов у Анны защемило сердце. «Братец мой любимый, зачем ты уехал? Бросил меня — зачем? И захочешь ли ты меня видеть… ах, если бы знать…»

— Теперь можно и поговорить, деточка моя, о чем-то поинтереснее моих служанок. Их жизнь счастлива и потому скучна, стать героинями модного романа им уж точно не светит, хи-хи-хи! А вот с другими случаются иной раз такие истории, что просто не оторваться. Вот послушайте, деточка, — произнесла миссис Тирренс. Глаза её казались двумя горящими угольками. — Как вам такой сюжет: парень встретил девушку. Банальное начало, скажете? Сплошная, мол, тривиальность?

— Скорее, классика, — сказала Анна.

— Всё так, всё так, деточка, — расплылась в улыбке миссис Тирренс. — Ну так вот. Любовь-морковь, ахи-охи, конфеты-букеты-синема, танцы-завлеканцы, первый поцелуй, секс, помолвка… о, да что это я!..всё, всё, как полагается! Пока неплохо, да? — поправив очки, спросила старуха…

…..и отщипнула кусочек булочки.

Девушка улыбнулась.

— А сюжет чего — романа или синема?

— Да чего угодно, сладенькая моя! Чего угодно! Какую пожелаете, такую форму и наденет… трудно, что ли?! — все три подбородка миссис Тирренс затряслись от смеха. Мелко-мелко. Как плохо взбитое молочное желе.

«К тому же, прокисшее», неожиданно для себя подумала Анна. Внутренне содрогаясь от отвращения и все же не в силах оторвать взгляд от старухиной шеи.

— А дальше… что? — заставила себя улыбнуться девушка. «Нет, надо бы хоть улыбнуться для вежливости… неприлично… у меня, наверное, всё на лице написано, кошмар!»

— Дальше… хм-м, а дальше как раз и началось самое интересное. Самое душещипательное. Ясное дело, поженились они.

— И жили долго и счастливо, — почти пропела мисс Энни.

— А вот и нет! Счастливо жили, очень даже — прямо всем в округе на зависть. Хоть ты роман пиши, хоть синема готовь. Уж так счастливо, ииии… чисто белые голубки. Но зато недолго. Нет-нет. Нет! — затрясла головой старуха.

— Разлюбил? Или она его? Или случилось что-то страшное?

— Не разлюбил, не-не-нет! Как можно?! Случилось, да.

Пауза тянулась минут десять. Долгих… нет!.. нескончаемых минут. Как показалось мисс Энни. Миссис Тирренс сверлила её глазками, хихикая и потирая пухлые ручки.

— Господитыбожемой! Да не томите душу, миссис Тирренс, миленькая! — наконец, не выдержала Анна.

— Ну, хорошо, — сжалилась рассказчица. — В общем, он так её любил, тааак любил…ах! И она его — не меньше. «Счастья такого не видел сей мир», — назидательным тоном произнесла миссис Тирренс. — Эх… да. Парень он был умный, начитанный, вот и забеспокоился. Да ещё друзья-идиоты. К превеликому сожалению, тоже очень-очень начитанные. И давай ему цитировать: «Ничто не вечно под луной», «Конец таких страстей бывает страшен», «Любовь любит кровь», ну и… сами понимаете. В шутку, разумеется.

Гостья в ответ лишь тяжело вздохнула. Благоухание роз становилось всё слаще, приторней.

— Долго он думал. Целую ночь. Размышлял, анализировал. А наутро — атть!.. и всё, — она схватила серебряный ножичек для масла и в одно мгновенье располовинила румяную булочку. Да так лихо, что девушка аж вздрогнула.

— Что — «и всё»? — осторожно, полушёпотом спросила она.

— Зарезал.

— Айй!

— И закопал среди роз.

— З-за-за-че-эм?!

— О, Господи! Что ж, вы классика-то не помните, что ли? «Остановись, мгновенье, ты прекрасно!» — ну, вот это всё. Говорю ж, начитанный был юноша. Не одну бессмертную пиэсу, не одну поэму наизусть знал, вот и… Прекрасный исход, как по мне.

— Прекра-а-асный? — выдохнула Анна.

— Ну да. Конечно же. Потом ведь что — зрелость, заботы-хлопоты, смерть романтике, смерть красоте. Возлюбленная — это же, как богиня, говорил он. А богини старыми и страшными не бывают. Зачем позволять времени и жизни уродовать то, что вам дороже всего на свете? Он и не позволил, хи-хи-хи! Умненький мальчик!

Она пожала пухлыми плечами и, хихикнув, отправила в рот ещё кусочек булки, кремовой и щедро намазанной маслом. С ароматным вишнёвым джемом и вишенкой наверху, которую старуха съела, жмурясь и причмокивая от удовольствия.

«И как её только не стошнит», вздрогнула гостья. И еле-еле выдавила из себя:

— Какой кошмар… — Теперь уже ничто более не возбуждало её аппетита. Всё это — о, Господи, твоя сила! — вдруг показалось ей отравленным. Все-все — сплошная отрава. Даже ромашковый настой и чай из мяты и чабреца — такие благоуханные, приносящие телу и душе временное умиротворение — и те сейчас не внушали ей доверия.

На какое-то мгновение ей стало страшно. К горлу подступила тошнота, по спине побежал тоненький ручеёк пота — не просто холодного — обжигающе ледяного. Она никак не могла понять, почему дурацкая шутка миссис Тирренс, на которые старуха была горазда, всерьез её напугала. Если так пойдёт и дальше… Это жара виновата и духота — даже здесь, в саду, дышать нечем, думала Анна, пытаясь успокоиться. Наверное, гроза скоро. Да-да-да, виновата будущая гроза! Уфф… а старуха не пытается ее застращать, нет-нет… просто померещилось.

— Никакой не кошмар, сладенькая моя, — усмехнулась миссис Тирренс. — Просто любовь каждый понимает по-своему. Как вы, деточка, говорили: классика? Да-да, она самая. Умереть молодой, любимой и счастливой — что может быть лучше? Лежать в гробу красавицей — белый шелк или атлас, кружева, жемчуг… и розы, сплошь белые розы. Пышные, как райские облака, хи-хи-хи! Деточка моя это же так эстетично, эффектно. Над подобными кадрами в синема как правило все рыдают. Герой — на экране, зрители — в зале.

Она достала батистовый платочек — чуть больше почтовой марки, промокнула глаза, а потом — изящно высморкалась.

— В результате, все счастливы. И герой, и зрители. Но больше всех — разумеется, героиня. Вот уж кому повезло, деточка моя. Фантастически… нет, феерически! В юности я была прелесть какая хорошенькая и прекрасно смотрелась бы в гробу, — с мечтательной улыбочкой сказала мисс Тирренс. — Ах, какой шарман, какой манифик! Но — не повезло.

Она вздохнула, будто бы вспоминая нечто весьма приятное, хотя и очень, очень непростое.

Вежливая улыбка приклеилась к лицу Анны. Девушка понимала: расспросам будут не рады, остается молчать и слушать, слушать и молчать. Поэтому ее улыбка стала шире и будто говорила: «Ахкакинтересновырассказывете!»

— Впрочем, на судьбу обижаться грех. Я и чужой красотой полюбоваться могу, я не завистливая.

Миссис Тирренс сложила губы умильным сердечком и налила своей гостье еще чаю. И та доверчиво его приняла.