Русскому и чеченскому разведчикам посвящается…
Ташкент, май 2014 года, 2 часа 25 минут по местному времени…
Помянув шайтана, а вместе с ней деву-оператора из «Билайна», закачавшую в сотовый телефон рингтон, записанный, скорее всего, на празднике каннибалов, нащупал мобильник. Автоматически считав с него время и незнакомый номер, нажал на кнопку, пробормотал сонным голосом:
— Слушаю вас.
Сквозь дикие выкрики пробился еле слышный хриплый голос:
— Молодец, что слушаешь. Спишь?
Сон будто ветром сдуло. Закипев самоваром, яростно задышав, всадил в микрофон:
— Это кто такой умный? Да я тебя, хулиган паршивый…
— Ух как страшно… Не ори, соседей разбудишь… Если узнал, скажи «да», не называя имени, усёк?
— …Узнал, и что с того?
— Нужна твоя помощь.
— Ты откуда звонишь, со свадьбы что ли?
— Хуже, братишка. У оперов я…
Мне стало стыдно за свой недавний гнев. Подумав: «Друг попал в беду, молит о помощи, его и других задержанных избивают сотрудники милиции, вон какие вопли раздаются в трубе», — полюбопытствовал вслух:
— Как ты туда попал?
— По своей воле и воле одного жутко красивого существа в юбке, — прозвучал весёлый ответ.
Не понимая, что может быть весёлого попасть в лапы узбекских ментов, прошептал в трубку:
— И чего на этот раз натворил? Морду кому набил?
В трубке раздалось ржание, сопровождаемое музыкальными инструментами.
— У оперов — это в ночном клубе «Опера Ла Скала», усёк?.. Всё, хватит пылить. Отопри дверь, в ночной магазин можешь не бежать, у меня всё с собой. Скоро буду.
Пока снова закипал и думал, как ответить на наглый выпад друга, в трубке раздался сигнал отбоя.
Освободив двери от замков, быстро ополоснул лицо холодной водой, прошёл на балкон. Закурив, отогнав дымом назойливых комаров, вспомнил ночь, когда счастливый случай свёл меня с Колей, в узком кругу называемый Славяном.
Несколько лет назад тёмной осенней ночью возвращался я со своей супругой Евой с тёщиных блинов домой. Маменька супруги жила на отшибе, аж на двенадцатом квартале Юнусабада, [1] что было мне выгодно. В поисках такси вышли на улицу Амира Тимура, стали возле осветительного столба.
— Час ночи, — недовольно пробурчал я. — В такое время таксисты остерегаются заезжать в этот район, кишащий отморозками.
— Я тебе предлагала уехать раньше, — настраиваясь на мелкую разборку, пропела супруга, — но ты, пока всю водку не вылакал, не хотел меня слушать. Теперь, значит, я виновата?
Не принимая её претензий, я возопил:
— Не ори так громко, женщина, в махалле [2] слышно. Я не виноват, что твой разлюбезный братец не хотел со мной расставаться.
Задохнувшись, женщина Ева вытянула язык, прошлась им по ярко накрашенным губам и зашипела:
— Не кричи на меня! Я… я… да ты же сам предлагал ему сбегать в универсам! Знаешь, кто ты после этого?
Пока супруга делилась своими открытиями, пока я отвечал, со стороны новой, недавно открытой чайханы появилась группа местных жителей, окружила нас и залопотала на своём языке. Ударив меня по физиономии и скрутив руки, вывернули карманы. Брезгливо пересчитав сумы [3], спросив на ломанном русском, почему так мало, подступили к Еве. Забрав сумку, сдёрнув с её ушей серьги, стянув с пальцев рук три золотых кольца, осмотрели при жёлтом уличном освещении её фигуру. Крикнув: «Прочь, мерзавцы», бросился с кулаками на толпу… Через полминуты, валяясь в пыли и крови, пытаясь подняться, слыша душераздирающие крики супруги, треск разрываемой одежды, уловил русское:
— Ай-яй-яй! Не стыдно к женщине приставать, а, басмачуги?
Дальше послышалось искаженное акцентом: «Пошёл отсюда, русская свинья», хлёсткие, будто винтовочные выстрелы, звуки, крики, жалобный вой, хрипы и болезненные стоны.
— Давайте быстро в машину. Чувствую, у басмачей тут целые шайки бродят, боюсь, от сотни джигитов не отобьёмся, — весело сказал спаситель, накинув на обнажённую Еву куртку таксистского типа и бросив мне большую, пахнувшую машинным маслом тряпку.
Свернув с проспекта на ещё более пустынную улицу Ахмада Дониша, спаситель, имея на то полное право, укорил:
— Зря вы в такое время по гостям ходите. Я в этом районе иногда таксую на своей ласточке и хорошо знаю нравы местного национального подполья.
Трясясь будто в лихорадке и всё ещё всхлипывая, Ева проявила женское любопытство:
— Откуда Вам известно, что были в гостях? И почему подполье?
Заразительно рассмеявшись, водитель поймал в зеркале украшенное причудливыми узорами, похожими на боевой окрас, Евино лицо, затем, кивнув на меня, ответил:
— Чутьё подсказало. Скажу больше, Ваша мама пригласила своего любимого зятя на блины. Что касается подполья, так это просто: потомки недобитых нашими дедами басмачей, чтобы не потерять квалификацию, выползают из своих нор ночью в поисках недорезанных одиночных русскоговорящих оккупантов Туркестана.
Приложив грязную тряпку к подбитому глазу, я ухмыльнулся:
— Смело!
— Вы думаете по-другому?
Трусливо промолчав, спросил, как он оказался в этом месте в нужное для нас время.
— Сначала завёз клиента на базар, что за кольцевой дорогой, заехал на заправку и, к счастью, заметил подозрительное шевеление на дороге… Вам куда?
Сориентировавшись на местности, я махнул рукой.
— До метро «Хамза», там пройдём пешком.
Покачав коротко стриженной головой, водитель заметил:
— Нет, не годится. Доставлю к самому дому. По собственному опыту знаю, кому суждено быть битым единожды в день, в данном случае ночь, не избежит этой участи повторно.
Стуча зубами, Ева, положив ладонь на плечо нашего спасителя, благодарно промолвила:
— Спасибо. Если бы не Вы…
Совершенно не играя, водитель пожал плечами.
— На моём месте любой бы так поступил… Так где Вас высадить?
Женщина есть женщина! Выпрямив спину, машинально поправив растрёпанные волосы, Ева проворковала:
— Ну если Вы так настаиваете… тогда у метро сверните на улицу Мукими и остановите напротив сто семьдесят третьей школы… А Вас как зовут?
— На улице называли Коляном, родители Колей, друзья Славяном.
— Почему Славяном? — женское любопытство не имело границ.
— По фамилии Славянов. А Вас?
— Меня Ева, а его, — супруга больно ткнула меня локтем в бок, — Борисом.
Доставив нас к самому дому и отказавшись зайти на чашку чая, наш новый знакомый уверенно заявил, что земля круглая, Ташкент — большой каменный кишлак и поэтому обязательно встретимся.
Так и случилось. С тех пор наше знакомство переросло в крепкую мужскую дружбу. Ева, её подруги, почему — то приходившие именно тогда, когда в гостях был Славян, и даже моя тёща были от него без ума…
Коля возник в комнате привидением, тихо поздоровался, просил свет не зажигать, прошёл на кухню.
— Что за войнушки? — шёпотом спросил я, принимая у него пакет.
Не отвечая на вопрос, Славян кивнул на дверь спальни.
— Твоя драгоценная всё ещё в Москве?
— Как минимум дней десять там пробудет. Нужно в посольстве проставить визы в паспорта и оформить кое — какие бумаги.
Присев за кухонный стул, Славян, как человек не жёлчный, но терпимо ехидный, не признающий слово «политкорректность», спросил:
— Не могу понять, чего это вдруг тебя, сына Израиля, потянуло не на Святую Землю, а за экватор?
— Ева настояла. У неё в Новой Зеландии куча родственников, ты же знаешь.
— Жаль.
— Чего жаль?
— Не чего, кого. Тебя жаль. Вместо того, чтобы работать на Моссад, придётся тебе пахать на НБИ [4].
— Кого, кого?
— Вот деревенщина. НБИ — это разведслужба твоего зелёного острова.
Махнув рукой, мол, горбатого только могила исправит, спросил:
— С чего это ты как-то странно заговорил?
Снова не ответив, налив в пиалы коньяк «Тилля — кори» самаркандского разлива, Коля произнёс:
— Давай, друже, выпьем за нашу победу!
Выпив, закусив солёным куртом [5], Славян подмигнул. Воспользовавшись редким случаем послать ответный мяч в ворота друга, съехидничал:
— Куртом коньяк закусывают только отсталые люди вроде тебя и далёкие от общения с высоким благородным обществом.
— Цыц, высокое общество, — шутливо прорычал Коля. — Ты лучше скажи, могу я у тебя дня на три затаиться?
Выпив коньяк, зажевав его лимоном, заглянул в хмельные глаза друга, ухнул:
— Ну точно, влип. Тебя менты ищут?
Наклонившись к моему уху, тот прогудел:
— Хуже. Узбекская контрразведка и их хозяева из ЦРУ на хвост наступили.
— Да ну тебя. Я с ним серьёзно, а он…
Заметив на моём лице тень лёгкой обиды, Славян вцепился пальцами-клещами со следами давних ожогов в мою руку и неожиданно трезвым голосом сказал:
— Бор! За мной действительно охотятся. Могу на твою помощь надеяться?
— К — конечно, — сглотнув подступившую снизу горечь, промямлил в ответ. — Сколько нужно, столько и сиди у нас. Новые хозяева квартиры сунутся сюда только в день нашего отъезда. А тебя у меня не н — найдут?
— Не боись, — делая ударение на букве «и», произнёс Коля. — Во-первых, звонил тебе с телефона, одолженного у одного обкуренного малолетки, во-вторых, твой адрес нигде не светил, а значит, о тебе никто не знает…
— Так кто же за тобой охотится? Люди Салима или Гафура? [6]
— С ними я бы договорился, мужики они толковые… Говорю тебе — люди Иноятова [7]
Услышав страшную фамилию узбекского Берии, я побледнел и едва не свалился со стула. Неприлично громко икнув, еле выдавил:
— Если они тебя сцапают, ни меня, ни Еву не выпустят из Узбекии.
Славян поднялся, выпрямился, по-орлиному вздёрнул голову, на шее явственно обозначались пятна от ожогов, глаза презрительно засверкали. Шмыгнув носом и сухо сплюнув, он торжественно произнёс:
— Ты напоминаешь мне сына Симона из Иудеи. Тот тоже, боясь ответственности, предал Христа нашего, а потом, по совету старейшин, удавился. Ты Иуда, и с этой минуты я тебя не знаю, а ты меня. Советую сходить в тир и застрелиться из «воздушки». Прощай!
Потом с моей стороны были извинения, обвинения в собственный адрес в малодушии, заверения в вечной, как небо, дружбе и просьбы остаться. Друг долго не ломался, он всё прекрасно понимал, а то, что встал в позу и назвал меня Иудой, так это больше для порядка.
Разрешив проводить себя до спальни, Славян разделся, аккуратно сложил одежду на прикроватную тумбочку и, пожелав спокойно провести остаток ночи, упал на кровать.
Проснулся я не от будильника и не оттого, что выспался; во дворе многоэтажки сначала послышалось протяжное «Моло — ко, кисло — пресный моло — ко», а через минуту пронзительное и задорное «Бутылка пакупа — ем». Вторично помянув шайтана, встал, осторожно заглянул в спальню. Славян, мой славный друг, лёжа на правом боку, подложив руку под подушку, крепко, неслышно спал. Сбегав на базар, купив всё необходимое для плова, затарившись дюжиной бутылок пива, поспешил домой. Коля уже встал. Сидя на кухне, прислонившись спиной к стене и зажав в уголках тонких губ сигарету, наблюдал за дворовой жизнью. Кивнув на пакет, он спросил:
— По какому случаю попойка?
Заставляя нижнюю полку холодильника бутылками, рисуясь и удивляясь своей смелости приютить разыскиваемого службой безопасности государственного преступника, ответил:
— Ты пиво любишь, я не откажусь. Перед пловом то, что надо.
Затушив сигарету в полулитровой банке, Славян серьёзно произнёс:
— Мне, братишка, сейчас нужно иметь светлую голову и тебе, пока не исполнишь просьбу.
Закрыв холодильник, быстро присев рядом со страшным другом, выразил желание исполнить любое секретное задание.
— Фильмов насмотрелся или книг начитался? — невесело усмехнувшись, поинтересовался Коля. — Это там всё красиво, толково, просчитано до мелочей… А просьба такая. Вот тебе ключи от моей съёмной квартиры, о которой знает только дама моего сердца и теперь ты. В антресоли снимешь среднюю полку, отдерёшь с торца планку и в углублении найдёшь доллары и паспорт на чужую фамилию. На балконе стоит неработающий холодильник. Вскроешь верхнюю панель и всё, что там лежит, доставишь сюда… Погоди, не всё. На привокзальной площади засветишь меня…
— Как? — пугаясь собственного голоса, спросил друга.
— Купишь билет на поезд до любого российского города на понедельник.
Понимающе кивнув, нравясь себе всё больше и больше, многозначительно изрёк:
— Правильно, на поезде лучше всего покинуть Узбекистан.
— Балбес. Уходить буду посуху, через один дырявый таможенный пост. Всё, хватит шептаться и умничать. Плов я сам приготовлю.
Трясясь от страха, я покинул квартиру на негнущихся ногах…
Вернулся через три с половиной часа мокрый, с громко бьющимся сердцем и с чувством гордости за себя. Проглотив холодное пиво, открыв вторую бутылку, приписывая себе необыкновенную смекалку, храбрость и хитрость, доложил о выполнении задания. Выслушав слова благодарности, пользуясь правами тайного сообщника, спросил:
— Ну и что всё это значит?
Вспомнив строку из какой-то книги, добавил:
— Или хочешь использовать меня втёмную?
Умел Славян смеяться, чему я всегда завидовал! А если быть откровенным до конца, завидовал не только этому. Завидовал его физиономии, которая нравилась молодым женщинам и старушкам, завидовал его росту, умению влезть в чужую душу, умению спорить на любые, особенно политического характера темы, завидовал его личной свободе, умению по-киношному драться, завидовал его знаниям мировой литературы и истории, владению несколькими языками, и особенно завидовал его качествам лидера. Чему не мог позавидовать, об этом узнал несколькими часами позже, так это страшным болезням, тщательно им маскируемым…
— Нет, Бор, я далёк от мысли использовать тебя. Давай сначала насладимся чудо-пловом, его научил меня готовить один хороший мужик в Афгане, потом поговорим.
Я удивлённо воскликнул:
— Ты никогда не говорил, что был там. Значит, ты в Ташкенте осел в восемьдесят девятом, после нашего ухода из ДРА?[8]
— Нет, друже, из Афгана я вышел двенадцать лет назад, в две тысячи втором, весной.
Выразив своё недоверие сказанному ухмылкой, цыканьем языка и прочими жестами, гадко проскрипел:
— Ну ты даёшь! А ещё знаток истории!
— Я не девка, чтобы давать, — мягко улыбнулся Славян.
Приняв независимую позу и сожалея, что так легко попался на удочку друга, от скуки решившего пошутить, уверовав себя, что доставленные доллары и паспорт фальшивые, а диктофон — бутафория, скрипуче вопросил:
— Что же Ваше сиятельство там делало?
Не ответив, Коля положил в два небольших лягана плов, спокойно и со вкусом поел, после чего нахально, словно несговорчивую девицу, потащил меня в зал, усадил в кресло, подошёл к стенке, которую Ева за гроши продала новым хозяевам. Бережно достав «Семнадцать мгновений весны», полистал, нашёл нужное ему место, подчеркнул карандашом, передал мне, потребовал:
— Читай.
Зная некоторые жесты своих будущих соотечественников-новозеландцев, быстро закинул правую ногу на левую. Заняв оборонительную позицию, усмехнулся:
— Эту книгу знаю назубок и…
— Читай, — в голосе друга появились нотки, услышав которые пропадало всякое желание позировать, острить, отказываться и дерзить.
— Хорошо, хорошо, если так хочешь, прочту… «Так вот, — сказал Штирлиц, — ваш брат и мой друг помогал мне. Вы никогда не интересовались моей профессией — я штандартенфюрер СС и работаю в разведке».
— Пропусти возмущение Плейшнера и читай дальше.
— Хм, пожалуйста. «Он не был провокатором, — ответил Штирлиц, — а я действительно работаю в разведке. В советской разведке».
— Дальше можешь не читать. Так вот, я действительно работаю только не в советской, а в российской разведке.
Глупо улыбаясь, я вскочил с кресла, слоном пробежал до кухни, рванул дверцу шкафа, достал бутылку коньяка, налил вонючую жидкость в пиалу, залпом выпил, вернулся в комнату, плюхнулся на диван и во все глаза бестолково уставился на друга.
Пойло, моментально ударив в голову, помогло прийти в себя. Закурив, что я делал в минуты крайнего напряжения, вытер выступивший пот и, глупо хихикнув, промолвил:
— Как в разведке? Разве такое возможно?
— А ты думал, если шпион, то обязательно пришелец или киношный тип в смокинге, с железным лицом, вооружённый до зубов и с красивой девой под ручку? Шпион, он же разведчик, обычный человек со своими достоинствами и недостатками, и ему не обязательно иметь на лбу выжженное железом клеймо «сотрудник разведки».
На моё мычание:
— Но… как же так… это невозможно… ты… и вдруг шпион…
Славян ответил:
— Не трясись. Я делал свою работу не в Узбекистане и не Таджикистане, здесь приобретал определённые навыки, а работал в соседнем Афгане во времена милейшего парня Омара.
— К — кого?
— Во времена правления талибов. И то, что на меня охотятся цээрушники и их подручные эсэнбэшники, чистая правда.
Сходив на кухню, Славян принёс покрытую инеем бутылку пива. Налив напиток в высокий бокал, сказал:
— Охладись и послушай. Пока не стану записывать свои воспоминания вот на эту машинку, — кивнул на небольшой диктофон, — можешь задавать вопросы. Сначала скажи, у тебя есть на примете честный, надёжный чел?
Дёрнувшись, как от удара, прохрипел:
— Хочешь завербовать?
— Всегда говорил, что ты балбес… Ответь, есть или нет?
Не раздумывая, быстро ответил:
— Нет…
— Брешешь. Твой товарищ, живущий на Кадышева [9], возле базара, жив?
— Откуда о нём знаешь?
— От верблюда! Ты сам о нём трепался, говорил, что познакомился с ним на сборе хлопка года четыре назад.
Отпираться не имело смысла. Наморщив лоб, вроде как вспоминая, и наконец «вспомнив», протянул:
— А-а, так ты о Камиле? Хороший мужик, уезжает в Россию…
— Ты ещё говорил, будто его братишка в девяностых годах возил в Чечню шаймиевский гуманитарный груз.
— Говорил, и что?
— И то, что он до сих пор ходит у чеченцев в кунаках, так?
— Ходил. Брат Камиля несколько лет назад… того… умер.
— Да?.. Жаль.
— А зачем он тебе?
— Ты говорил, будто он пытался писать в местные газеты на острые темы. Так?
— Пытался, только его не печатали. Даже угрожали прокуратурой.
— Вот он мне и нужен.
Меня вдруг осенило. Подскочив в кресле, радостно воскликнул:
— Понимаю, ты хочешь, чтобы он, находясь в безопасности, то есть в России, воспользовался твоими воспоминаниями и написал книгу, так!?
— Молодец, правильно понял ход моих мыслей.
— Спасибо за подхалимаж. Только с чего ты взял, будто российский издатель напечатает никому неизвестного автора? Да и зачем тебе это? Или звёздной болезнью страдаешь?
Славян не обиделся. Наградив меня особым тёплым взглядом, сказал:
— У тебя как в том анекдоте. Спрашивают у еврея: «Вы страдаете манией величия?» Рабинович, подбоченясь, гордо ответил: «Ну почему же страдаю, мне это очень нравится!»
— И что умного ты нашёл в анекдоте? Лично я ничего. И ты не ответил-таки на мой вопрос.
— Хорошо. Расскажу другой анекдот. Встречаются русский и еврей. Русский спрашивает: «Моня, ты любишь свою Родину?» «Конечно, — ответил еврей, — от всей души люблю». «И ты готов за неё отдать жизнь?» «То есть?» «Умереть за неё готов?» Моня, взволнованно заплескав руками, ответил дураку Ивану своим вопросом: «И кто же тогда будет любить Родину?» — Понял, друг Бор?
Досадуя на своё очередное поражение, потушив пожар обиды глотком пива, всё же рискнул спросить:
— И зачем тогда и кому нужна твоя книга?
Молча посидев, Славян пугающе усталым голосом сказал:
Перефразируя мудрые слова русского писателя и, кстати, контрразведчика Абрамова, отвечу так: Россия перестанет существовать как целое государство, если стараниями извне и внутренней контры у её многонационального народа смогут вытравить историческую ПАМЯТЬ.
И тогда народ, превратившись в глупое, необразованное, живущее только основными инстинктами население, окажется на свалке ИСТОРИИ. Бор, пусть не покажется тебе сказанное пафосом, но я, лично я, храню в своей памяти образ побратима, чеченца Заура, прикрывшего своим телом мой отход под Мазари-Шарифом в 2002 году; храню образ моего русского куратора Павла Сергеевича и его помощника Виталия; у меня перед глазами стоят старые пожелтевшие фотографии девятерых родных братьев моей бабушки, не пришедших с Великой Отечественной, и я храню о них память; я не могу и не хочу забывать истерзанные тела ни в чём не повинных афганских женщин и малых детей, убитых «носителем» демократии Бушем; мне дорога память о всех, кто честно выполнил свой воинский долг и отдал жизнь не за какую-то конкретную фамилию руководителя государства, а защищая Отечество: свою семью, тейп, родной дом, саклю, улицу, село, аул, Россию в целом; в моей памяти останутся самые близкие мне люди. Мне хочется, чтобы помнили тех, кто, не задумываясь, отдал свою жизнь во имя другого. Я хочу, чтобы в дальнем чеченском ауле помянули доброй молитвой мусульманина Заура, в далёком сибирском селе вспомнили моего учителя и руководителя, православного Павла Сергеевича, а в уральском небольшом городке помянули моего товарища по имени Виталий. История не лист бумаги, на которой можно писать только приятные сердцу, зачастую вымышленные факты; история человечества складывается из истории каждого человека в отдельности. И ещё: могу себе представить, как бы заголосили российские либералы, прочти они то, что положит на бумагу Камиль, однако факты остаются фактами, и всё то, что услышишь, имело место. Это во-первых. Во-вторых, я знаю правила игры и поэтому никаких секретов не раскрываю. И, наконец, последнее. Меня смешат суждения российских политологов о Каримове, Узбекистане, Средней Азии в целом; мне кажется, что они, сидя в уютных московских кабинетах, черпают информацию из Интернета и питаются слухами, завезёнными в Россию гастарбайтерами…
— И вот это ты хочешь положить на лист? — скривившись и едва не тыча пальцем в сторону друга, осведомился я.
Славный парень Славян, отобрав у меня бутылку с пивом и слегка щёлкнув по носу, ответил:
— Не только. И если будешь хорошим слушателем, я тебе приоткроюсь.
Потирая приласканное место, дерзко спросил:
— Почему только приоткроешься?
— Ну ты и балда. Есть вещи, о которых я бы смог рассказать лет через двадцать.
— Вот тогда бы сам и написал.
— Нет, Бор. У меня нет времени. В воскресенье уезжаю через Россию на восток Украины.
— Ты спятил?
— Я в своём уме.
— И что ты там будешь делать?
— Ворошиловград, ныне Луганск, мой город тоже. Город, в котором я когда — то заканчивал военное училище, в котором остались мои товарищи, их родители и дети. Я не имею права остаться в стороне, когда мерзкий сектант Турчинов объявил недочеловеками жителей Донбасса и бросил на них шайки отморозков. Возможно, мой опыт поможет ополченцам наладить разведку не против украинцев, но против янки, отдавая себе отчёт, что на Украине столкнулись интересы двух самых могущественных военных держав: России и США. Значит, смогу продолжить свою прерванную работу, а значит, смогу послужить ещё раз Отечеству.
— Но ты можешь погибнуть! — ахнул я.
— Могу, — просто сказал Славян. — Но лучше спеть прощальную песню Акелы там, в полях Донбасса, чем упокоиться больным и немощным в постели на исторической родине, да к тому же находясь на нелегальном положении.
Меня вдруг подбросило. Зачем — то оглянувшись на закрытый балкон, прошептал:
— Слушай, а как же твои руководители… там, в твоей… это…
— Конторе?
— Ага.
— С конторой связи нет. Обо мне знали только двое: руководитель и его помощник Виталий. Как ты можешь догадаться, личный листок по учёту кадров отсутствует, как и ДНК в базе данных.
— И почему они не заберут тебя отсюда?
— Не эвакуируют, — улыбнулся Коля.
— Ой, да какая разница.
— Ты плохо меня слушал. О своём руководителе и его помощнике сказал в прошедшем времени, их нет в живых. Не могу же я пойти в своё «учреждение» и заявить о себе, понимаешь?
— Понимаю, не дурак, читал о таких случаях. Тогда ты вот что скажи, откуда в Ташкенте взялось ЦРУ и как они могут за тобой гоняться?
Славян рассмеялся.
— Слушай, Бор, на зелёном острове тебе обязательно нужно и должно возглавить один из отделов новозеландской разведки.
Выпятив петушиную грудь, я потребовал пояснить.
— Ну как же! — пряча улыбку, выполнил моё требование Славян. — У тебя получился своеобразный сленг спецслужб… Да не обижайся ты, чудак, ты мне здорово помог. Скажешь Камилю, пусть отсебятину не гонит, не надо использовать профессиональный сленг, читатель от этого устал. Пусть, когда это возможно, пишет в весёлой и лёгкой манере и не выдумывает сногсшибательных операций, не в кино. Русская разведка тем и славна, что из множества вариантов решения задачи выбирает оптимальное, простое решение. Очень важно, чтобы Камиль не ставил в один рост мои мысли, высказанные про себя или вслух в девяностые и нулевые годы, они были все разные, не мог я все эти годы думать одинаково…
— И передать ему наш сегодняшний разговор?
— Конечно. Камиль же должен начать с чего — то книгу и объяснить, почему её писал он, а не я. Что касается парней, чьё начальство сидит в Ленгли [10], отвечу так: ЦРУ давно прописалось в Узбекистане и даже имело здесь свою секретную тюрьму. Неделю назад случайно столкнулся с нехорошим парнем по имени Элмер, цээрушником. Этот гадёныш и его подельники двенадцать лет назад меня здорово обрабатывали в афганском застенке…
Я ужаснулся:
— Так тебя что, пытали?
Показав на руки, шею, обнажив грудь, ощерившись вставными зубами, Коля весело ответил:
— А ты думал, эти шрамы от женских поцелуев? Кислота это, братишка. А выбитые зубы — память от побоев.
Что за человек — этот Славян, не мог на него долго дуться! Закурив, задал по собственному разумению логичный вопрос:
— Ты не допускаешь мысли, что Камиля издатели могут послать куда подальше?
— Допускаю.
— И что?
— Тогда пусть перечитает Джека Лондона.
— При чём здесь он?
— У него есть замечательный роман, «Мартин Иден» называется. Там здорово описывается, как герой романа отсылал в издательства свои произведения, пока…
— Понял.
— Молодец, братишка. Если вопросов больше не имеешь, гони сюда гитару.
— Какую гитару?
— Ту, которую подарил тебе в надежде, что научишься перебирать на ней струнами.
Сбегав в Евину спальню, отыскал в дальнем тёмном углу зачехлённый инструмент, украдкой снял с него слой пыли. Передавая инструмент другу, виновато промямлил:
— Так и не научился, всё времени не было.
Пошутив:
— Водку надо было меньше жрать, да Евины капризы исполнять.
Коля освободил гитару от чехла, осмотрел её со всех сторон, приласкал будто ребёнка и, наладив струны, запел, отчего у меня запершило в горле.
Наших имён не запомнит Россия,
Наши следы заметелят снега,
Годы последние, пороховые,
Грянет салютом пуля врага.
Нас не накроют флагом военным,
Не прогремит над нами салют,
Господи Славный, Боже Всесильный,
Дай за Тобою пройти до конца.
Пропев песню талантливого Расторгуева, Славян отложил гитару. Сказав:
— Так-то, братишка Бор.
Нажал на кнопку диктофона.
[1] Район Ташкента.
[2] Местная община, квартал в городе.
[3] Сум, денежная единица Узбекистана. На 2014 год один доллар США составлял 3000 сум.
[4] National Assessments Bureau (Национальное Бюро Исследований)
[5] Сухой молодой, подобие сыра кисломолочный продукт. В готовом виде представляет шарики.
[6] Криминальные авторитеты Узбекистана.
[7] Глава службы национальной безопасности.
[8] Демократическая Республика Афганистан.
[9] Район Ташкента
[10] Штаб — квартира ЦРУ.