Лёнькин букварь

БЕЛЫЕ ЛИВНИ

Пригревало солнце, припекало. Однажды мы вышли на перевал, смотрим: в Гайку по всей низине снег зажелтел и дорогу захватило желтизной.

— Половодье!

— Весна! — заговорили ребята и побежали по твёрдой от ночного мороза, снежной дороге.

— Всё, скоро двинется!

— Каникулы пройдут, апрель, май — и на всё лето свобода!

Нам далеко пришлось обходить жёлтый, водянистый снег. На обратном пути обход был под самыми Камушками. Мы свернули и на эти Камушки. Огромные соляные, как их у нас называли, валуны грели спины на весеннем солнце. Мы походили по ним, как будто побывали в лете, пришли домой.

Скоро не стало снега на полях, обходить Гаёк стало невозможно, ноги тонули в талой земле, начались каникулы.

Весна всегда проходит быстро. Протекут ручьи; отмелят на них меленки из кострики и щепочек; унесёт половодье снежные глыбы; солнце просушит бугры, выгон, дороги; словно щётка, выбьется придорожная травка, засверкают ребячьи пятки; зажелтеют куриной слепотой глинистые склоны (это зацветает мать-и-мачеха); проснутся почки на деревьях, а там смотришь — и над желтоватой зеленью ракит, кленков, рябинника поднимется шатром в белом цвету черёмуха.

Идёшь в школу босиком, в рубашонке. Сумка с книжечками и тетрадками кажется легче. Обед с собой лёгкий, а иногда и вовсе не берётся. Идёшь по свежей весенней дороге, ещё не разбитой колёсами и конскими копытами, всего тебя обдувает тёплым ветром, налетевшим с зеленей и принёсшим их сладкие запахи. Глаза видят всё далеко-далеко: и густые, пустившиеся в рост озимые, и первые, робкие всходы яровой пшеницы, ячменя и овса, и чёрную атласную пашню под гречиху с просом и картофель; слышишь и видишь трактора на полях, лошадей. Все спешат, пашут и сеют. Скорее бы кончалась школа, скорее бы пахать, боронить. Но дни начинают идти размереннее, дольше. Раньше и раньше встаёт солнце и позже заходит. Встаёшь утром, выходишь за порог, ещё роса, туман держится над прудом и низкими сырыми местами, а солнце уже поднялось высоко, высушило хлеба, выгон, высокие деревья от утренней росы. В садах работают шмели и пчёлы.

Я смотрю прежде всего на тополь, на берёзку, на ракитку под окнами. Давно как будто тополь стоял в красных серёжках, но их уже нет на ветках, опали, лежат красивыми гусеницами на земле. Осыпаются цветки с ракитки, а в саду раскрывается вишня, подходит яблоня и сильно зацвели сливы с венгерками. Я радуюсь, что в нашем саду настоящий пчелиный праздник. Смотрю на наших пчёл — они куда-то улетают через избу, наверное, в колхозный сад. И чего они на своих цветах не собирают мёд?

Ульи пригреты солнцем. Я смотрю на сад, на грядки. Всё растёт. Взошёл укроп и мак. Их мы не сеем, растут от самосева из года в год, я люблю их за это. Огурцы надо сажать, оберегать от холода и от жары, а укроп с маком ничего не боятся. Я обхожу вишни, отдираю «клей», янтарную вишнёвую смолу, и жую её. Мне так нравится одному забираться в вишнёвые заросли, в малинник, где работают паучки, мушки, маленькие птички. Мне кажется, что всё это моё. Я всему и всем хозяин. В малине у нас каждый год крапивница вьёт гнёздышко и выводит птенцов. Когда я бываю в саду, то многое вижу и слышу. Вот крикнули ласточки. Они тоже мои, живут в хлеву и в сенцах. Так кричат они только на кошек. Я затаиваюсь и смотрю. Из соседнего сада, от Назаровых, выбирается кот. Он внимательно осматривает огород, деревья, презрительно посмотрел на ласточек, поспешил скрыться под вишни. Он не боится их, но криком своим они мешают охотиться. Если ласточки стали носиться над ним, то обязательно его заметит человек и припугнёт. Это самое я и делаю. На верхушке малины затенькала птичка. Кот смотрит на неё, крадётся. Я поднимаю два камня и один за другим запускаю в него. Кот подпрыгивает, вякает и стрелой бросается в свой сад. Он так и не знает, кого на него накликали ласточки. И не только себя ласточки охраняют, а всех птиц.

Мишка зовёт меня завтракать. Я притаился в вишнях. Он осматривает сад — не видит меня — уходит. Мне радостно, что он смотрел в мою сторону и не увидал меня. Иногда мне очень хочется стать человеком-невидимкой. Тогда я пришёл бы в школу, сел бы за стол и не отзывался бы. Все думали бы, что пропустил уроки, а я всё знал бы. То-то удивились бы моим способностям.

— Где был? — спросил Мишка, когда я вошёл в избу.

— В саду. Вишни цветут. На яблонях яблок много будет, — сообщаю я. — А на моей больше всех цветков.

У нас всё поделено: яблони, груши, сливы, куры, овцы, ягнята. Такая у нас игра в «твоё-моё». Но мы-то знали, что всё, конечно, общее.

Наступила пора, когда стали облетать с деревьев белые лепестки. Однажды я отстал у Глотова от ребят, свернул за кузнецом на канаву и пошёл к школе с другой стороны, через «дёр» — кусты терновника, они были в цвету. Я шёл по тропинке, приглядываясь и прислушиваясь. Боялся я лишь страшного зверья и Алёши Авдея, глотовского дурачка. Но в цветущем кустарнике всё далеко просматривалось, гудели пчёлы со шмелями, было весело. А с черёмухи уже падали лепестки. Шумнёт ветерок по веткам — и проливается белый цветочный ливень.

Белые лепестки пристают к моей рубахе, но на ветру отлетают. Я перехожу от черёмухи к черёмухе, хочу прийти в школу в цветочных лепестках. Меня осыпает ими под черёмухой— и так хорошо, славно и отрадно стоять под таким ливнем. Я смотрю вверх и вижу, как видел не раз падавшие свысока дождевые капли из тёмной глубины неба, вижу похожие на дождь лепестки, вслушиваюсь и слышу их шум, колокольчиковый перезвон. Всё, что вижу я, не видят ребята. Они давно в школе, играют в «петуха», борются, спорят и не видят такой дивной красоты.

Быстро отцветают деревья. Когда они цветут, то бывают похожими на молодых людей, а отцветут — и состарятся сразу. Листва на них становится густой и тяжёлой. Когда деревья в цвету, то кажется, что они собрались, нарядились куда-то на большой праздник. Мне всегда хотелось быть с ними на их празднике.

Я взглянул на школу и испугался. У школы не было видно ни души. Я вспомнил, что я должен быть тоже в классе, где, как мне показалось, давно уже шёл урок, но я опоздал. Я побрёл тихо к школе, думая, что, может быть, мне вовсе не ходить, вернуться домой и сказать, что меня отпустили, что у меня заболело что-то, но брат скажет, что я соврал, и я с замиранием сердца подошёл к школьному порогу, стал перебарывать в себе страх. На моё счастье из класса вышел Алексей Сидорович, спросил:

— Ты что — задержался?

— Задержался, — ответил я.

— Ничего, бывает. Положи сумку и сходи наломай в саду черёмухи. Весна, а мы без цветов.

Алексей Сидорович сказал моему учителю отпустить меня в сад, ушёл в свою половину дома, где он жил. А я отправился за черёмухой.

По-прежнему осыпались лепестки с черёмух. Я находил низкие кусты с молодыми цветами, пушистые и пахучие, брался за ветку, нюхал, любовался ею и отпускал. Мне было жалко отламывать ветки, портить красоту. Я оставлял куст и шёл к другому, а они казались один другого красивее. Я дошёл до дальней канавы, где и решил всё же наломать черёмухи.