ЛЕТНИЕ ПЕСНИ

С обеда на второй день от начала сенокоса всех женщин бригадир нарядил сгребать сено в валы. До обеда все пололи просо. Я был с матерью на прополке, носил от неё охапками выполотую траву, складывал на меже в кучку. Бригадир, Колькин с Тикой отец, пришёл с саженью замерять прополотое поле, объявил, что после обеда всем с граблями на луг. Я обрадовался, что мне не надо будет таскать тяжёлую, с колючим осотом траву, можно будет купаться в пруду до самого вечера, или играть с ребятами в войну, разбойников, или сходить за ягодами под Макеечкин ров.

После обеда отец лёг под ракитой у погреба отдыхать. Мы с Мишкой отправились на купанье, а когда вернулись, то мать была уже в светлом сенокосном наряде, весёлая и молодая. Бригадир, Василий Кузьмич, сходил на выгон к колхозному сараю, где на ракитке висел кусок рельса, и позвонил, что пора выходить на послеобеденную работу.

Косари выходили с косами на луг, когда начиналось предвечернее похолодание. У отца оставалось время побыть дома. Он занялся очисткой от мусора погреба, а мать взяла грабли и присоединилась к большой толпе сгребальщиц сена. Все мальчишки тянулись за ними. Я тоже не отстал от них. Всем было радостно, похоже на праздник. За деревней моя мать с Пелагеей Лукьяновой разом затянули песню, бабы с девками подхватили запев и до самого луга шли с песнями.

Сено граблями сгребали со склонов вниз в пышные валы, а уже через день его складывали в1сопны. Мы бегали по кустам, играли в прятки, пока нас не прогнали под вечер домой, встречать скотину.

Мать пробыла на лугу долго. Я уже стерёг с ребятами на вечерней росе корову, когда издалека до нас донеслась песня. Я узнавал голос матери, гордился, что она запевает все песни, и радовался: скоро закончится сенокос, потом скосят рожь, и я пойду в школу.

Отец ходил на сенокос, а Мишка пас за него лошадей. Но когда на первом лугу скопнили сено, бригадир дал Мишке наряд возить к стогам на волокушах, называвшихся у нас возюльками, копны. В конюхах остался на время один дед Алексан. Мать рассудила и сказала так, что я мог бы днём-то попасти с ним табун, но пропадать весь день в лугах без ребят я не захотел. Начнут стоговать, ребята будут кататься, утаптывать на стогу сено, а я скучай с лошадьми. С Мишкой я стал бы их пасти. Сейчас сказал, что меня Кузьмич тоже послал стоговать сено.

Вечером, когда он говорил Мишке, что с утра должен выбрать себе лошадь и отправляться на луг, я спросил:

— Дядя Вася, а нам можно тоже работать?

— Кому вам? — спросил бригадир.

— А мне, Кольке вашему с Витькой, Лёньке Смалькову, Шурке Беленькому и всем.

— Кому дома делать нечего, тем можно. А Колька с Витькой должны с бабкой идти за дровами.

— А-а, — ответил я, поняв, что мне можно отправляться на работу вместе со всеми.

Утром Мишка меня отставил из помощников, сказал матери, что я настроился на луг, и она приказала мне строго-настрого смотреть за домом и огородом и, если надо, помогать бабке Анюте смотреть за девками. Девками были моя и Лёнькина сёстры. За домом смотреть я согласился, но смотрел недолго. Мать — за порог, и я — двери на засовы и за ребятами.

Первых я встретил Кольку с Тикой. Они отбивались от бабки Фёклы, чтобы не идти в Орешник за дровами. Тика ныл, что у него вывихнулась нога и распухла, а Колька твердил, если брат не пойдёт, то и он один тоже не пойдёт. Бабка обрадовалась, когда я появился у них.

— Вот и Лёнька пойдёт с нами. Потихоньку да полегоньку по вязаночке принесём — на истоп и хватит.

— А когда, баб, пойдём? — спросил я.

— Возьмём верёвочки, да и тронемся, — ответила она.

— Я схожу за верёвкой, — сказал я и кивнул Кольке пойти со мной.

Колька вышел за мной следом. За порогом я шепнул ему:

— Пойдём, а на плотине спрячемся. На луг сбегаем, покатаемся на возюльках и в сене покувыркаемся. Тике скажи…

Бабка Фёкла закрыла сенную дверь на замок. Радостная она сходила с горки на плотину.

Мы шли бойким шагом впереди неё. По середине плотины, где в половодье иногда сбрасывалась вода, по склону росли буйно лопухи. Не доходя до лопухов, я сказал Кольке с Тикой отстать от бабки, а я буду идти впереди и заговаривать её.

— Вы сразу в лопухи, как она пройдёт, а я потом в овраг. На ручье встретимся.

Колька сел и, плюнув на подошву, сказал:

— На татарку наступил. Целых сто иголок вкололось.

Он стал вытаскивать понарошку иголки, а Тика подошёл к воде, окунул ногу и простонал:

— Ноет вся нога. Я потом совсем не смогу ходить.

— Давай поправлю, — назвалась бабка Фёкла. — Разом и побежишь. Тряпочка холстинная перетянуть — у меня вот она.

— Да, ты вон Лёньке правила руку и скривила. Хочешь и мне ногу скривить?

— Вот уж напраслину несёшь. Где-то у него скривлена рука. Я правила-то её — все косточки перебрала.

— Правда, баб, — сказал я и выставил руку, изогнув её в запястье.

Бабка Фёкла, слепо щурясь, направилась ко мне. Колька скатился в лопухи и следом за ним протопал Тика. Я не стал ждать бабку, пошёл по плотине к оврагу.

— Погоди, погоди, — останавливала она меня, — дайка мне взглянуть.

— Не, потом, — ответил я.

Бабка Фёкла обернулась, позвала внуков:

— Колька, Витька, вы где?

Я спрыгнул с обрыва в овраг, проехался и по сыпучему глинистому склону на четвереньках пробрался за изгиб, затаился под обрывом.

— Ребятки, ребятки, потом поиграете в пряталки. Пойдёмте скорее от жары…



Мы сошлись у ручья, сели на траву.

— Она меня чуть не увидала, — сказал Тика.

— Ты топаешь, боишься на пузо упасть, — сказал Колька. — С тобой ничего делать нельзя.

— А ты какой? Ты сам такой, — возразил Тика.

— Не спорьте, — остановил их я. Они могли разодраться. — Давайте искупаемся — и на луг. Там теперь вовсю возюльки возят.

— С плотины вода холодная, — сказал Колька. — Пойдёмте в хвосточек.

В хвосточек, на мелководье, мы не пошли, а побежали наперегонки. Я первым добежал до места купания, разделся. Колька бежал следом, раздевался на бегу. Тика тоже стягивал рубаху, но застрял в рукавах и забрёл в крапиву.

— Тика, — крикнул я, — ты сбегай за Беленьким и за Лёнькой Смальковым. Мы тебя подождём.

— Да, а купаться? Один я не полезу в воду.

— Мы тебя подождём. Я сказал же.

— А к кому сперва бежать? — спросил Тика.

— За Лёнькой, а потом за Шуркой.

Ни того, ни другого не оказалось дома, сообщил, вернувшись, Тика и влез в воду. Мы обмылись на глубине от ила и разом вылезли.

— А вы меня обманули, — застонал Тика. — Говорили подождёте, а сами… сами вылезли.

— А мы ждём тебя, — ответил Колька.

— А ты молчи. Я скажу отцу, что ты за дровами не пошёл.

Колька забегал по берегу в поисках камня, отворотил кусок дёрна с кромки берега и запустил его в брата. Тика нырнул. Голова скрылась под водой, а ноги торчали над водой. Дёрном пришлось ему по этой самой части. Он вынырнул, схватил горсть ила. Я метнулся за ракитку, а Кольке залепило илом ухо и щёку. В воду полетели камни, палки, комья земли. Тика с рёвом отступил ко второму берегу и стал грозить брату, что расскажет отцу о всех его проделках: что Колька через леток палкой лазил за мёдом в улей, воровал с гнёзд яйца и таскал их Столыпину, что курил табак и снял с молока в погребе сметану, а сказал на кошку. Колька перебежал на второй берег с камнями. Тика успел выбежать из пруда, схватил одежду и убежал к дому. Брат погнался за ним. Я в одиночестве отправился на луг в Гаёк.

Луг был заполнен народом, лошадьми. Стог поднялся высоко. На стогу работали стоговальщики в белых рубахах и мелькали ребята. Лошади подтаскивали опутанные верёвками возюльки сена к стогу, отправлялись за новыми копнами. Луг пустел, становился похожим на осенний. Я посмотрел, где работала мать, направился дальше от неё, прыгнул на возюльку и поехал к стогу. Мишка встретился с моим возчиком, спросил, какую копну он везёт, потрусил дальше и не заметил меня.

Колька с Тикой пришли на луг уже перед обедом, я был на стогу, заметил, как они крались мимо ржи. Они боялись отца. Но его на лугу не было. Он ушёл с саженью отмерять луг, где утром убрали сено. Я помахал им идти смелее. Они сбежали со склона. На стог их никто не подсадил. Они бросились кататься, но им стало попадать от возчиков: лошади уже приморились, животных жалели и лишний груз не брали.

— Ребята, по две копны привезёте — и на обед, — объявил со стога Федосей, Васькин отец. — Средину набьём, а то, — он посмотрел на белые громоздкие облака, — вдруг да брызнет грибной…

К стогу подъехал Мишка. Я окликнул его:

— Миш, дай прокатиться?

— А ты тут? — удивился он. — Когда пришёл?

— Недавно.

— Будет тебе от матери, если в огород кто залезет. Иди, катайся.

Я прыгнул со стога на привезённое им сено. Он подсадил меня на лошадь, вручил хворостинку, и я поехал за копной. Я выбрал самую дальнюю копну, подъехал и вдруг услышал голос матери. Она говорила Васькиной матери и тётке Прасковье, что уже купила своему меньшому (это мне) обновку к школе; что до школы дотянулся, а как дальше дела будут, не ведает.

— Тебе что заботиться? — сказала Васькина мать. — Твои ребята способные. И старший всё будет помогать меньшому.

— Поможет, — сказала мать. — Да он и сам справится. Ждёт не дождётся школу. Оставила дома — сидит, не пришёл. Вся ребятня тут, а моего не видно.

Я сразу почувствовал, что краснею. Меня хвалят, что меня нет на лугу, а я тут, сижу верхом на лошади, жду, когда мне прицепят копну и я повезу её.

— Учи, Павловна, — сказала тётка Прасковья. — Я его выбрала в женихи своей Шурке. Дюже он мне нравится.

— Портки только надел, — ответила моя мать, — а ты уж и в женихи. Пока до женитьбы дорастёт, много чего может случиться.

— А ничего и не будет. Что ещё может быть?

Лошадь фыркнула.

— О, а к нам и возчик прибыл, — сказала Васькина мать. — А мы думали, нас тут и не найдут. Она взяла верёвку, обошла вокруг копны, накинула петлёй концы и скомандовала трогать. Меня она не узнала. И лишь я тронул лошадь, тётка Прасковья воскликнула:

— О, Павловна, говоришь, его нет, а он верхом на лошади. Вот так зятёк! Дома он сидит! Да кто ж в такую пору дома сидит? Погода, сено горит — все должны на лугу копошиться…

Она стала хвалить, какой я хороший да пригожий жених её дочери, за что я уже тогда и возненавидел её дочку Шуру, подстегнул лошадь, а за второй копной решил по ехать в другое место.

Возить сено к стогу больше не стали. Люди настроились к дому. Мужики всё не слезали со стога, утаптывали середину, наполняли сеном, пока стог не стал горбиться.

— Ну, вот теперь можно спокойно обедать, — сказал Федосей, слезший со стога последним. — Хоть и ливень иди — стогу ничего не будет.

Я упросил Мишку ехать с ним вместе верхом. Он снял с лошади хомут, спрятал его вместе с верёвкой в сено, сел за моей спиной — и мы покатили к деревне. Народ пошёл коротким путём. И опять затянулась песня. И пока сено не собрали в стога, каждый день над лугами слышались песни. И каждый день пелись новые. Так много знала моя мать и другие деревенские песен, что я и сосчитать не мог.

Лошадей искупали в пруду. Ребята отпустили их и стали купаться сами. Я сбегал домой, заглянул в огород. Скотина в огород не забредала, и мне ничего не грозило.

Загрузка...