Лёнькин букварь

ПОГОНЯ ЗА КОЛДУНЬЕЙ

Сначала перед окнами нашей избы появился палисадник. Однажды, когда я ещё не ходил в школу, мать поскандалила с двумя тётками. Одна из них несла от колодца воду, а вторая шла за водой. Тропинка пешеходная была протоптана у самых стен изб, так что могли коромыслом и стекло в окне выбить. Старухи встретились на узкой зимней тропинке, остановились у окна и повели долгие сплетни. О чём они говорили, я не помню, но мать вывели из терпения — она не любила, когда попусту языком болтали. Она вышла на порог да оговорила их. Тёткам не понравился упрёк, возразили матери. С этого и зашёл скандал. Тогда мать и сказала отцу, что она больше не желает, чтобы всяк ходил под окнами, да ещё сплетничал и обзывал её за честное слово. Решили тогда палисадник огородить. К весне отец приготовил несколько осиновых жердей, натесал кольев. А оттаяла земля, нарубили мы с братом хворосту в Орешнике, привезли его и в один вечер обнесли перед избой ограду, перерезали тропинку.

И что было утром, когда все пошли к колодцу за водой и натолкнулись на преграду! Сперва они удивлялись, когда и как взялась у нашей избы ограда, а потом стали упрекать нас, что испортили прямую дорогу, обходи теперь с вёдрами за семь вёрст, хотя весь обход и составлял от силы метра три-четыре. Но те, кто рано ходил за водой, пошумели и ушли, а вот от лодырей, от тех, кто ходил последним, досталось нам по всем статьям.

Тропинка протопталась ниже ограды. У нас в палисаднике появилась цветочная клумба и была посажена яблоня. Потом люди любовались цветами, загадывая и у себя сделать такую же оградку и развести цветы.

Летом в сухую погоду мы устраивались спать под окнами в палисаднике. Отец, когда ложились, рассказывал разные истории, сказки. Я всегда засыпал под его голос, закрывался с головой попонкой и засыпал.

С весны, когда я отучился в первом классе, мы с Мишкой огородили себе постель в углу палисадника под ракиткой и с наступлением летнего тепла стали спать на своей постели.

Однажды мы легли спать сразу после ужина, лишь сходили на пруд, вымыли ноги. Отец закрыл на задвижку сенную дверь, лёг в сенях на свою кровать. Мы поговорили с братом, и он вдруг сказал:

— Мне надо сходить в одно место. Ты лежи и жди меня. Спросят, тут я или нет, скажи, что сплю уже.

Он по-кошачьи выбрался из постели за ограду и скрылся за амбарами. Ночь наступила тёмная. Я сразу стал прислушиваться к ночным звукам. Страх помешал мне заснуть, когда ушёл брат. На деревьях шепталась листва. Под карнизом тюрюкали воронки в своих слепленных из грязи гнёздах, кто-то похрустывал в бурьяне за дорогой. В конце деревни кричала какая-то птица. Если бы я знал, что Мишка уйдёт от меня, я ни за что не пошёл бы с ним спать или позвал бы Лёньку. Я укрывался с головой, но уснуть не мог от духоты. Вдруг на окраине деревни застучала колотушка. От её стука мне стало веселее. В колотушку стучал сторож, дед Андрей, наш сосед. Но скоро колотушка замолкла, и послышались голоса. Сторож с кем-то заговорил. Оказывается, ещё не все спали в деревне, я зря боялся. Стало светлеть, и скоро на небо выбралась луна, осветила крыши изб, амбары с сараями, бурьян, выгон и поля. Дед Андрей стоял на дороге и переговаривался с дедом Яшей. Я уловил из их разговора несколько слов, что кто-то ходил по деревне и спрашивал, не видал ли колдунью. Дед Яша сказал, что он не видел.

Снова застучала колотушка. Дед Андрей остановился у своего дома и постучал подольше, пока бабка Танюха не прогнала его. Я сел, но потом спрятался под попонку, когда дед Андрей поравнялся с нашим тополем. Он подошёл к ракитке и ручкой колотушки потыкал по мне.

— Кто тут ещё не спит? — сказал он. — Сейчас в тёмный амбар посажу.

Я засмеялся и сел. Дед Андрей ткнул в свёрток на месте брата, сказал:

— Старший наработался, спит, а тебя не сморило. Я чуть было не выпалил, что его нет, сбежал куда-то, но вовремя спохватился. У брата какая-то тайна, раз он и меня не взял, говорить об этом никому нельзя.

— А можно мне поколотушить? — спросил я.

Дед Андрей протянул мне колотушку, но спохватился и не отдал.

— Э-э, нет. Оружие из рук нельзя на посту отдавать. Ты сбежишь, чего доброго, а я и останусь ни с чем.

— Я не побегу. У нас своя колотушка есть.

— Ну, постучи, коль так, попугай колдунов да воров. Тут, говорят, объявилась колдунья. В свинку обратилась и бегает по деревне. К людям не идёт и корму не берёт.

— А где она сейчас? — спросил я, возвращая колотушку.

— Затаилась где-то. Ну, спи. Пора уж. А я пойду, мне до зари гулять.

— А ты не боишься? — спросил я.

— Кого боюсь, а кого не боюсь, — ответил дед Андрей. — Мой самый страшный зверь — огонь. Этот, если пойдёт палить, всю деревню слижет, как было в двадцатом году. Полный разор на нас свалился. Народу в деревне не было, все в поле, а тут пожар.

— Мне рассказывали. У нас девочка сгорела, — сказал я.

— Ну, я пойду. Ночь светлая. Завтра опять погода будет.

Дед Андрей застучал колотушкой, пошёл на дальний край деревни. Я смотрел ему вслед, пока он не скрылся за поворотом. Украдкой оглядевшись вокруг, я испугался ночного простора. Днём почему-то кажется, что в деревне тесно от деревьев, от изб, погребов и сараев. Теперь же как будто ничего этого и не было. Я нырнул под попонку и стал сопеть носом, чтобы не слышать посторонних звуков. Но как ни силился я нагнать на глаза сон, веки не слипались. И думалось бесконечно о колдунье. И всё же я не дождался брата, уснул и проспал до завтрака, пока меня не разбудили. За завтраком я и сказал всем:

— А по нашей деревне колдунья бегает.

— Что? — спросил брат.

— Колдунья бегает. Свиньёй сделалась — дед Андрей сказал.

— И что? — спросил отец.

— Не знаю что. Бегает, — ответил я.

— Это тебя дед попугал, — сказал отец. — Не верь.

— Никаких колдунов не было и не бывает, — подтвердил Мишка. — Это только может показаться. Ты думаешь, мы где были? Мы у Малахиной избы засаду устраивали. Все говорят, что там огонь горит, она каждую ночь приходит с погоста, а и не приходит. Огонь загорается от луны. Дед проходил, мы камень по траве катнули, так он на всех скоростях понёсся по дороге.

— Ав колотушку-то стучал? — спросила мать, смеясь.

— Колотушил тук-тук-бряк…

Я не совсем поверил брату, что колдунов не бывает. Сколько о них рассказывали! Сам Мишка читал зимой на печке про страшную месть. И вот после завтрака я вооружился палкой и пошёл по деревне, просматривая бурьян. Сначала я сходил в верхний конец деревни, потом пробежал до нижней окраины, не говоря ребятам, что я ищу, и не приглашая их к поиску. Я прошёл над ручьём к плотине пруда, осмотрел овраги, ямы и, не обнаружив признаков колдуньи, направился к конюшне. На плотине появился Лёнька, окликнул меня и припустил во весь дух, обещая что-то мне сказать. Я подождал его.

— А бабушка лапши наварила, — сообщил он. — Пойдём попросим поесть.

— Потом, — ответил я. — Давай сперва найдём её.

— Кого?

— А… одну штуку.

— А какая она?

— На свинку похожая. Только это колдунья, — передал я шёпотом последние слова.

Лёнька замигал глазами, будто хотел заплакать от обиды, и сразу не мог выговорить ни слова. Посмотрев на мою палку, сказал:

— Она кусается?

— Она заколдовывает.

— А мне можно палку взять?

Мы разговаривали шёпотом. Нашли палку и направились обследовать конюшню. Лошадей в конюшне уже не было. Молодняк дед Алексан согнал на пар. В лошадиных стойлах было темно. Под крышей в гнёздах чирикали и пищали молодые воробьи.

— Она тут, — шепнул я и взял Лёньку за руку. — Ты смотри на эту сторону, а моя эта.

Мы шли медленно, бесшумно и почти не дышали. Я представлял, что колдунья лежит под какой-нибудь корягой в холодке, но не маленьким поросёнком, а большой грязной свиньёй с длинными клыками. Лёнька тянул меня быстрее идти. Я поддался ему — и полконюшни мы пронеслись почти бегом.

— Нету тут, — сказал он за воротами.

— Схоронилась. Увидать бы только, — сказал я и прислонился к углу конюшни.

Лёнька взобрался на старую телегу, принялся из задирин таскать оставшиеся прядки длинного волоса от конских хвостов. Я смотрел на тёмный проезд в ригу, соображал, что там-то и может оказаться колдунья, потому что туда никто не ходит, только иногда в жару забегают телята. И вдруг к моей ноге прилепилось что-то круглое, мокрое и холодное. Этот холод пробежал по всему моему телу. Я, не шевелясь, скосил глаз и увидал её. У моей ноги стоял маленький, грязный поросёнок. Я на мгновение зажмурился. Открыв глаза, снова увидал её.

«Надо вскочить на телегу, — подумал я. — Отодвинусь незаметно — и вскочу. С телеги потом палкой её».

Не отрывая от земли подошв, я отодвинулся от поросячьего пятачка. Но «она» заметила моё движение, скакнула от меня и, как мне показалось, нацелилась, приготовилась прыгнуть и проткнуть меня насквозь.

У крайней избы я увидал высокого седого деда с мешком. Он кричал глухой бабке Маше, не видала ли она свинку. Бабка не понимала его слов. Я крикнул:

— Она! Она! Колдунья!

Лёнька вскочил на ноги прежде, чем я оказался на телеге. Свинка засеменила к риге. Бежала она как будто не быстро, но казалось, что ещё миг — и она исчезнет в темноте риги.

— Не укусила? — спросил Лёнька.

Я почувствовал, что то место на моей ноге от хрюшкиного пятачка горит огнём, посмотрел и потёр рукой.

— Хотела укусить. Бежим ей наперехват. Вон дед тоже её ищет.

Мы понеслись к риге. Свинка свалилась в кювет с дороги, замелькала по нему, но вдруг выпрыгнула и направилась на нас. Мы дали от неё стрекача. Она повернула к риге и скоро скрылась там.

— Не она ли мелькнула? — спросил подходивший к нам дед.

— Она, — ответили мы.

— В ригу юркнула.

— Перехватывайте её, — подбодрил нас дед.

Опасливо вошли мы в ригу и направились в правое, более светлое крыло, стуча палками по стропилам и подрешетнику.

Вверху вдруг что-то зашумело, и на нас посыпалась труха.

— Тут она, нечистая сила? — спросил он.

— Тут.

— На самый верх залезла, — добавил я.

— Отсюда она от нас никуда не денется, — сказал дед и пошёл за нами следом.

Лёнька запустил под крышу палку. С шумом, хлопаньем и писком из лиственного подрешетника выпорхнули круглые, пушистые птицы и перелетели во второе крыло риги.

— Тьфу ж ты! — плюнул дед, отряхивая голову от сыпанувшегося сверху мусора. — Сычи ночные. А где ж она-то?

Она появилась из тёмного левого крыла. Я, как мне показалось, первый заметил её, схватил деда за подол рубахи.

— Вон, она, вон, — шепнул я.

Свинка прихрюкнула и метнулась из риги между глубокими ямами, где когда-то, как мне рассказал отец, обжигали кирпич.

— Перехватывай её, — крикнул дед. — Опять скроется, чтоб ей…

Свинка уже скатилась на луг и семенила по луговой дороге к Орешнику. Мы выбрались с бугра, заросшего татарками, на её след и пустились снова в погоню. Дед направился горой к саду, подталкивая нас рукой вперёд.

— Лёнь, а чей это дед? — крикнул мой двоюродный братец.

Я замедлил бег, оглянулся. Правда, а чей же этот дед? Может, он тоже колдун, помогает нас заманивать подальше от деревни?

— Не знаю, чей он, — ответил я на бегу.

— А вон дед Андрей у сада, — показал Лёнька. — Он тоже нам машет.

— Тогда побежим. Она в провальную яму хочет спрятаться. Дуем наперерез, — прокричал я.

— Не догоним всё равно её. Пойдём шагом, — сказал Лёнька.

— Эх ты, не догоним! — ответил я. — Испугался, вот что.

Я пустился со всех ног и увидал свинку на бугре. Она свернула от провальной ямы к озерку под садом и скрылась из виду. Я вскарабкался по её следу. Озерко поблёскивало чистой водой. Из камышочков с моей стороны выплыла серая уточка и направилась, рассекая воду, к другому берегу. Я сразу вспомнил про Кощея Бессмертного. Его смерть хранилась в утином яйце. Вот и свинка-колдунья обратилась в утку. Но с уткой, мне казалось, справиться я смогу легче, у неё нет клыков. Я скатился к камышовому берегу, стянул рубаху со штанами, чтобы броситься в воду.

Утка, когда я выглянул из-за камышей, всходила, переваливаясь с боку на бок, к канаве сада, откуда сочилась вода к озерку. И лишь она скрылась, я метнулся по берегу, на четвереньках, по-козлиному, пробежал склон. Тут росла осока. Я шумнул палкой по осоке, с оглушительным пугающим кряканьем из-под палки взлетела утка, обдала меня перьевым затхлым запахом, зацепив крылом лицо, улетела в сторону Орешника, где был лошадиный погост. Теперь не было сомнений, что свинка была колдуньей.

Деды и Лёнька шли к озерку. Увидев меня, чужой дед заспешил. Подойдя, он спросил:

— Словил нечистую силу?

— Не, — ответил я. — Она фырр — и улетела.

— Да ты что говоришь? — удивился дед.

— Она уткой оборотилась, а потом фырр…

— Да не может быть, — возразил дед. — Как это поросёнок в утку обратится? Такого не бывало ещё.

— Она же колдунья.

— Хуже колдуньи, — согласился дед. — Она меня второй день водит. Только улететь ей не на чем. Где она бежала-то? Покажи мне, — попросил дед.

Я повёл его на след и увидал вдруг скачущей, прыгающей у камышей мою рубаху. Не успел я ничего сказать деду, как он кубарем полетел к озерку, подмял мою рубаху и запричитал:

— Словил-таки, словил! Ай да молодец!

Он запихал прыгучую рубаху в мешок, потряс её и вынул. В мешке завизжал поросёнок. Я стоял, не двигаясь с места. Дед поднёс мне одежду, сказал:

— Спас ты меня, внучек. Мне она не далась бы. Ты чей хоть будешь-то? У меня с собой ничего нет, а я тебе гостинец потом пришлю.

Подошли дед Андрей и Лёнька. Чужой дед заговорил:

— Андрей Палыч, чей мальчик-то будет? Спас он меня, а назваться стесняется.

— Данила сынишка. Младшой.

Я надевал рубаху, выпачканную в озёрный ил, не слыша почти слов и не веря, что гонялись мы за настоящим поросёнком. Лёнька рассказал мне потом, что дед этот из Коробочки. Купил он в Глотове свинку-остарка, незадашливую, нёс её, а она от него в саду сбежала, пока он разговаривал с дедом Андреем.

— А мы гнались не за его поросёнком, — сказал я. — Всё понятно теперь. Эта была настоящая колдунья. Она улетела уткой на лошадиный погост. А дедова свинка спала у озерка. Да. Она проснулась, когда я побежал за колдуньей, и залезла в мою рубаху. Вот!

В деревне ребята окружили нас и слушали, как мы гонялись за колдуньей и как я чуть было её не поймал. А вечером я лёг спать с отцом в сенях, потому что Мишка сказал мне, что он опять оставит меня одного. Я боялся, что колдунья вернётся и отомстит мне за преследования. И только к осени я забыл о колдунье, а когда дед принёс мне ведро дуль (так у нас называли груши), а Мишка рассказал, что в канаве у сада, над озерком, он с ребятами нашёл утиный выводок, то я, хотя и не с охотой, согласился, что колдуньи не было, что это так всё сладилось, всё настоящее превратилось в сказку.

Деда из Коробочки звали Пахомом. Мать спросила у него о свинке, растёт ли она.

— Двинулась в рост, — рассказал дед. — Долго порывалась в бега, хоть решай её, да ветинар леченье провёл, остепенилась, вес стала набирать. Вырастет, сала не премину занести. В долгу за доброе дело не останусь.