Лёнькин букварь

ЖЕЛТЫЕ СЛЕЗЫ

О городе, о речках, о дороге и базаре я несколько дней не переставая рассказывал ребятам, пока не узнал каждый, как хорошо ездить в город. Из всех моих дружков в городе был лишь один, Васька Федосеев. Он добавлял что-нибудь к моим рассказам, лез на спор. Он говорил, что в речке руками нельзя поймать рыбу, потому что речка широкая, а рыба маленькая.

— А вот мой отец поймал, — доказывал я.

— Не ври уж. Мой почему-то не поймал, а твой поймал.

— Мой отец умеет ловить рыбу и всё умеет делать. Вот! У нас и пчёлы есть, а у вас нет.

— А ты паровоз не видал, — сказал Васька, — а я руками его трогал. И кочегара ты не видал.

Я уступил Ваське в споре, сказал:

— А меня отец опять возьмёт в город паровоз показывать. Да, он говорил, все паровозы в Москву уехали, когда вернутся, мы поедем и будем смотреть их.

О том, что Васька не поверил, что можно в речке поймать руками рыбу, я сказал отцу.

— Надо доказать ему это, — сказал отец. — Поедем завтра в Глотово — его пригласи, других возьми ребят в свидетели — там и покажем, как ловят рыбу в речках.

Мы целой ватагой приехали на глотовскую речку. Отец пустил лошадь в траву, сказал:

— Ну, вот тут и можно попробовать ловить рыбу руками. Надо подвернуть штаны, высмотреть, где из-под камушка торчит рыбий хвост, подкрасться и брать её.

— А она не укусит? — спросил Тика.

— Такая рыба не кусается. Она сразу проглатывает, если набросится на тебя.

— Я не полезу ловить, — сказал Тика.

— Мне тоже неохота, — заявил Лёнька Смальков.

— Дядя Данил, а можно портки снять? — спросил Шурка Беленький.

— Снимайте и портки, и рубахи. Рыбачить так рыбачить.

На траву полетели кепки, рубахи, штаны.

— Только в воду не бросайтесь, — предупредил отец. — Рыб распугаете.

Он подошёл, пригибаясь, к берегу, опёрся руками о колени и стал рассматривать каменистое речное дно. Мы выстроились рядом.

— Есть рыбёшка, — сказал он шёпотом. — Васька, смотри. Вон круглый камень лежит, а из-под него тёмные ленточки показываются и снова прячутся. Это гольцы. Заходи снизу по течению, подводи руки и лови.

— А нам можно? — спросил я.

— Вы подождите. Учитесь, как он будет ловить.

Васька сошёл в воду и стал красться к круглому камню, откуда показывались зеленоватые рыбьи хвостики, похожие на пиявок.

— Руки ко дну опускай, — шепнул отец.

Васька опустил ниже руки, скользнул в ямку и с головой окунулся в воду. Мы засмеялись.

— Тише! — предупредил отец. — Рыбак никогда не должен веселиться. Смешное нашли — человек окунулся.

— Холодная вода, — тряхнув головой, сказал Васька.

— Не осень, ничего, — подбодрил отец. — В речке всегда вода колючая. Речка — не пруд. Где там гольцы? Не разбежались?

Васька обнял камень и, вскочив над водой, закричал:

— Есть! Поймались! Две штуки!

— Ну, вот, — сказал отец. — А ты не верил, что в речке руками можно поймать рыбу.

— Я верил, — сказал Васька. — Только она маленькая.

— Можно и большую поймать. Только высмотреть её надо или найти под корягами.

— Дядя Данил, а нам можно ловить? — спросил Шурка Беленький.

— Валяйте, ловите, — скомандовал отец.

Мы бросились в воду, устремились к камню, стали хватать друг друга за пальцы, стукаться головами, потом принялись брызгаться, толкаться. Вода перестала казаться холодной. С одного места мы понеслись на новое и забыли о рыбе.

К отцу подошёл глотовский дед Гриша Белый. Они повели о чём-то разговор, а мы за крайним домом нашли глубокое место и стали купаться по-настоящему.

Накупавшись, я отозвал Лёньку. Мы пошли с ним вверх по течению по узкой береговой дорожке, подходившей к омутам и огибавшей ивовый кустарник. Из каменистой горы били родники, холодными быстрыми ручейками разрезали дорожку.

— Счастливые глотовские, правда? — сказал Лёнька.

— Счастливые, — вздохнув, ответил я. — Если бы у нас были такие ключи, у нас тоже была бы речка.

Впереди за кустами мы услышали сильный шум воды.

— Водопад, — сказал я.

Мы вышли к запруде. Двое ребят копошились в воде. Они вытащили вершу. Вода хлынула в проём.

— Есть! Щука! — обрадовались они.

Я свистнул. Ребята бросили вершу, вылетели из воды и пустились вверх берегом.

— Чужие грабили, — сказал Лёнька. — Давай посмотрим.

Мы вышли к запруде и замерли. С огорода на берег подошёл дядька с уздечками. Он смотрел на вершу и на нас, на нас и на вершу. Я заметил, как он покраснел и стал злой.

— Это не мы, — сказал Лёнька. — Они туда побежали.

Я взял Лёньку за руку, давая знать, что надо быть наготове. Дядька рявкнул, прыгнул с обрыва. Он сразу бы догнал нас, но ему за ногу зацепилась коряга, он полетел над узким берегом и животом плюхнулся в омут рядом с вершей.

Ребята ещё купались. Мы крикнули им, проносясь мимо:

— Бежим! Гонится!

Мы подбежали к отцу.

— Что случилось? — спросил он.

— Дядька гонится. Там его кубарь ребята трясли, глотовские, а он на нас кинулся.

Дядька подогнал всю ватагу ребят, закричал:

— Шкуры поспускаю!

— Василий, потише, — сказал отец. — Что детишек пугаешь.

— Это твои? — спросил дядька. — Верши трясут. Вишь, меня искупали.

Отец перевёл на меня взгляд, кивнув, спросил, мы это сделали, нет ли? Я качнул головой, что значило: не мы.

— Они не трогали твои верши, Василий, — сказал отец. — Это дело ваших ребят, глотовских. Мы не за тем сюда приехали.

— На месте захватил. Стояли двое, голые.

— Они все голые, — сказал, засмеявшись, дед Гриша. Вася обвёл нас всех взглядом, не узнав, кто был у его верш.

— Как тебя угораздило на мелком месте с головой намокнуть? — спросил дед Гриша.

— Они подстроили. Они там на дорожке прут протянули, — сказал Вася.

— Да у тебя там всё время ивка за ноги цепляется. Ходил я по твоему берегу, — сказал дед Гриша. — Чудак ты, Вася, был, чудаком и останешься. Кого видишь, на того и прёшь. Когда им было трясти твои верши. Они только-то подъехали и разделись. Не греши на этих мальцов. Поди, пачпорты промочил в карманах?

Вася хлопнул по мокрому карману, сунул руку и с трудом вытянул кисет, с которого потекла зелёная ядовитая вода.

— Курево пропало, — сказал он, недоверчиво глядя на нас.

— Солнца много, высохнет, — сказал отец. — Но а на моих ребят не греши. Они не безобразничают. Идите обмывайтесь — и в телегу.

Дорогой мы с Лёнькой рассказывали, как Вася летел с обрыва в речку, все смеялись. Смеялся и отец, говорил:

— Не вздумайте когда пойти туда одни. Так за чужое баловство можете получить взбучку. Вася, он чудаковатый, будет гнаться, пока не догонит. Бить, может, и не будет, а перепугает насмерть.

Скоро наступил сенокос. Однажды я надумал сходить к косарям. Косили в Гайке. Издали я увидал, как мужики один за другим бросились кого-то ловить в густой высокой траве. Мне издали показалось, что по траве прыгает серый зверь. Я подумал, что там волчонок, побежал, впопыхах споткнулся о кочку, шлёпнулся. Когда подбежал, то увидал в руках деда Яши серую головастую птицу с круглыми жёлтыми глазами.

— Держи-ка, Лёнька, — протянул он мне птицу. — Неси домой — пусть живёт у тебя. Мышей будет ловить в доме.

Это была молодая сова. Дед Яша подал мне её, держа за лапы. Она широко размахнула крыльями и прошипела на меня, словно на врага. Я побоялся её взять. Дед Яша сложил ей крылья и вручил её мне. Сова оказалась лёгкая, словно пустая, и маленькая, беззащитная. Я надел через плечо сумку со щавелём и пошёл домой.

По пути я представлял, как сова будет жить у меня. Я приучу её слушать мои команды. Она будет уничтожать мышей. А когда я пойду в школу, то она будет меня провожать из дома и встречать. То-то ребята будут мне завидовать.

Я внёс сову в избу. Она летнула с моей руки, ударилась о тёмный угол и забилась на лавке, смахивая посуду. Я схватил её и посадил на окно. Но свет ей не понравился. Она слетела на пол и забилась в подпечье. Я подобрал посуду, стал думать, чем накормить сову. Она взмахивала время от времени крыльями, и из подпечья вырывалось облако серой пыли. Я набросал в подпечье хлеба с картошкой и пошёл хвастать совой перед ребятами. Когда я вернулся в избу, то увидал ужасную картину. Сова всё посвалила с лавок, со стола и билась в потёмках за грубкой[1]. Она была обмотана нитками, вымокшая в вёдрах с водой, грязная и жалкая. До прихода матери с работы я успел с трудом выпутать сову из ниток.

— Это кто ж тут такую ярмарку мне устроил? — спросила мать, окинув взглядом избу.

— Сова, мам. Это не я.

— Какая ещё сова? — спросила мать.

Я успел вынести сову в сени и посадить под большую кошёлку. Я принёс её в избу.

— Где ты такую страшную подобрал?

— Поймал на сенокосе. Мне её мужики отдали. Она мышей будет ловить.

— На мышей кошка есть. А она, поди, больная, раз в руки тебе далась. — Мать хотела взять сову за клюв, но птица раскрыла его и грозно щёлкнула, царапнув руку. — О, она ещё и кусается, да и молодая, желторотка. Старая тебе не далась бы.

— А её не я поймал, дед Яша.

— Делать ему нечего, старому. Птица волю любит, а он её на мученье отдал. Ты отпусти её. Зачем она нам и тебе?

— Мышей будет ловить, — стоял я на своём.

— Много ли их у нас, а ей каждый день по десятку надо. Нет-нет, ты выпусти её. Снеси за одонки и выпусти. И отец тебе то же скажет. У нас никто птиц не мучил, и ты к этому не пристращайся.

Отец соглашался выпустить сову, но разрешил мне подержать её ещё ночь, чтобы узнать, как она себя поведёт ночью.

Вечером я выпустил сову из-под кошёлки. Мы спали в сенях. И когда затихли, то сова принялась за работу. Она взлетала, смахивала с перемётов пыль, чем-то гремела. Отец сходил в избу, вышел с лампой, поймал её и посадил под кошёлку.

— Завтра ты её отнеси на то же место и отпусти. Жильё наше не по крыльям ей. И с голоду она у нас подохнет.

Утром я захватил с собой сову, когда понёс отцу завтрак. Она стала ещё легче, а в глазах у неё, как мне показалось, стояли жёлтые слезы. Ребята стали дразнить её, подставляя к клюву то палец, то палку. Она щёлкала клювом, отбивалась. Я давал настырным пинка.

На лугу, где она была поймана, нас встретили жалобными криками совы. Они летали низко и смотрели большими слепыми глазами на нас, искали совёнка. Я отпустил его, и он поспешно затрепыхал крыльями, подался от нас к дубняку, в укрытие.

Первое, о чём я сказал отцу, было:

— Пап, я принёс сову. Старые нашли её. К лесу полетела.

— Будет жить, значит, пользу нам приносить.

— Пап, а она плакала. Только слёзы у неё жёлтые.

— Может быть. От неволи слёзы могут быть не только жёлтыми, но и чёрными.