ЗОЛОТАЯ ОСЕНЬ

Пошёл я в первый класс и сразу стал настоящим человеком. Я быстро узнал ребят из Глотова и Скородного посёлка, знал, что происходило у них и рассказывал им о наших происшествиях. Главное, мне не надо было с утра думать, пустят тебя играть с ребятами или не пустят. Я вставал, умывался, одевался, завтракал и уходил из дома почти на весь день.

Утром, если светило солнце, Каменка наша была весёлой. Кукарекали старые и молодые петухи, провожали нас в школу песнями. Мы выходили за деревню. Молчаливые просторные поля встречали нас то зеленями, сверкавшими росой, то колючим жнивьём с омётами соломы и чёрной перепаханной зябью, то жёлтыми скирдами, оставленными для зимней молотьбы. С возвышения виднелись берёзки дяди Семёна в Селе, деревни Лысово, Гудиловка с Кислиной, Малое Тёплое и Спешнево. Над лугами стоял туман. На кустах и полянках белела паутина, на которой осенью путешествуют по воздуху маленькие паучки. От деревни наша дорога проходит мимо огорода Шурки Беленького, поднимается к ракитовому кусту, откуда и можно увидеть округу, потом сбегает к Гайку, где сыро, болотисто, и снова поднимается вверх, к другому возвышению, где проходит справа рубеж, у которого кончается каменская земля, начинается глотовская. На их земле растёт три ракитовых куста. От кустов дорога идёт по ровному полю, подходит к колхозной риге, к кузнице с домом кузнеца, проходит мимо Филиной избы, бежит мимо сада по деревне вниз. Нам взбираться в сад через канаву и идти по косой дорожке к школе. Каждое утро эта дорога приводит нас в школу, где нас ждёт звонок, парты и разные отметки.

Я утром со своими приятелями не разговариваю, некогда. Разговаривают большие ребята — я слушаю их разговоры, тянусь за ними, чтобы не пропустить ни слова.

Первые новости по колхозу и соседним деревням рассказывает Серёжка Машков. Он обо всём узнаёт от отца. Однажды он рассказал, что в Спешнево в колхоз дали две грузовые машины — полуторки.

— А нам не дадут? — спросил мой брат.

— На новый год есть разнарядка, — ответил Серёжка.

— Вот покатаемся!

— А кто шофёром будет? У нас или в Глотове она будет находиться? — спрашивали ребята.

— На шофёра пойдёт Костик Назаров, — ответил Серёжка. — А раз наш шофёр, то и автомашина будет находиться в нашей деревне.

Я отстал и передал об услышанном мальчишкам. Все обрадовались. Пошёл разговор, что нас будут возить в школу на машине. Я представил себя в кабине рядом с Костиком, потому что мы рядом живём, а ещё он мне, а я ему приходимся роднёй.

Вместе с ребятами мы ходили из школы через наш лес или через Хвощов. В нашем лесу было много желудей, а в Хвощовом росли орехи. Лесные походы мне нравились больше всего, потому что домой мы приходили к вечеру. Я хотел всё время путешествовать, и дома сидеть мне не нравилось. Правда, за эти лесные походы нам попадало, но попадало Мишке, потому что он был старший, а я ходил только за ним. Когда же мы высыпали на стол спелые, жёлтые орехи, нам говорили, что в лес ходить можно, но надо прежде предупредить об этом, чтобы дома не думали, где мы, и не переживали за нас.

Однажды Серёжка сказал, что завтра начнут рыть картошку. На эту работу выходила вся деревня от мала до велика. Картофеля сажали в каждой деревне помногу. У нас всё поле от Шейновской вершинки до Острова в тот год было под картофельными бороздами. Мужики сохами распахивали борозды, вываливали картофель из земли на свет. Женщины ходили с кошёлками и собирали картофель, относили в кучи. На краю поля с утра разводилась горнушка, дымившая весь день. Иногда этот общий костёр горел дня два или три и в нём на всех пеклась картошка.

В день начала копки картофеля мы еле поспевали от школы до дома за большими ребятами. От Гайка шли не круговой дорогой, а наискосок, где по зеленям уже была протоптана тропинка. Мы с Мишкой дома побросали сумки, взяли соли, огурцов, по горбушке хлеба и направились печь картошку.

От колхозной риги было видно всё картофельное поле. Ближе к деревне оно было тёмно-коричневым, а там, где распахано, — чёрным. По чёрному одна за другой лошади тянули сохи, мелькал народ и дымил костёр. Он горел далеко от распаханного, у старой дороги, где ещё не копалась картошка. У костра мелькали мальчишки с девчонками, не ходившие в школу.

Мы прошли по канаве, набрали сушняку, у сада свернули на луг, прошли мимо провальных ям (их образовали подземные воды) и вышли на второй склон луга к костру. Маленькие уписывали картошку. У каждого была своя кучка испечённой. У меня потекли слюнки, так аппетитно они объедались, были все в саже и земле. Шурка Беленький дал мне из своей доли среднюю картофелину. Лёнька позволил выбрать любую. Я быстро наелся. Большие ребята разрыли золу, отобрали спёкшуюся картошку, добавили сырой и развели большой огонь.

Скоро все мы стали похожи на чертенят, только что рожек не было. Мы ели картофелину за картофелиной, оставляли и для старших, чтобы нас не прогнали от костра.

Вечером дома мы пили только молоко. И так каждый день, пока не кончалось картофельное поле. Потом, когда нападала тоска о печённой в костре картошке, мы набирали своей, уходили в лес или сад, где уже не было яблок, пустовал шалаш сторожа, разводили огонь и пекли картошку.

Колька Столыпин, наевшись в первый день печёной картошки, в школу на следующий день не пошёл. Я перестал бегать за ребятами, ждал их дома: они проходили мимо нас. Его с нами не было.

— Не пошёл, — сказал Васька. — У него голова заболела.

Учитель спросил у меня, почему нет в классе Машкова, это Кольки Столыпина. Я ответил учителю:

— Я не заходил за ним. Васька заходил. Он знает.

Васька встал и принялся рассказывать:

— Мы, это. Зашли к ним, это. У них дыму! Он на печке, а голова висит внизу. Я сказал, это…

— Ты сказал не «это», — перебил Сергей Ильич Ваську. — Отвечай, что ты ему сказал.

— Я сказал ему, это…

Учитель ударил линейкой по столу.

— Я ему, это, — повторил Васька.

В третьем классе засмеялись, захихикали и мы с Колькой Грихиным. Сергей Ильич прошёлся с линейкой перед третьим классом, вернулся к нам:

— Так что ты ему сказал?

— Это, — Васька почесал за ухом и замолчал.

— А он тебе что ответил? — покраснев от гнева, спросил учитель.

— А он мне ответил, это…

— А он тебе ответил, это? — Сергей Ильич улыбнулся. За его улыбкой взорвался смехом весь третий класс и засмеялись мы.

Рассмешил Васька и моих соседок. Они были взрослее нас, и смеялись так громко, что покрывали наш смех.

В перемену Ваську разозлили, всё приставали к нему с «это». Он подрался с Алёшкой Никоноровым из Глотова, победил его, и больше к нему не лезли. Меня Колька Грихин в большую перемену позвал к себе домой. Он хотел наскоро схватить кусок мяса с хлебом, но его мать посадила нас обедать. Из-за этого мы опоздали на урок.

У школы никого не было, стояла тишина. У двери в класс потолкались, кому входить первому. Колька растворил дверь и вошёл. Я направился за ним следом. В классе, увидев нас, все замерли. Мы сели на свои места и стали озираться, что это все на нас так пристально смотрят, будто впервые видят.

— Грихин и Леонов, встаньте, — сказал Сергей Ильич.

Мы встали. Я посмотрел на соседа. Оказалось, что он чуть-чуть повыше меня.

— Вы почему опоздали? — спросил учитель, держа в руках линейку.

— Мы, это, — сказал Колька.

— Прекратить! — закричал Сергей Ильич и затопал ногами. — В угол! На весь день в угол!

Мы перешли в угол, встали рядом. Некоторые сияли от удовольствия, что мы, хорошие ученики, стоим в углу, а они — плохие — сидят за партами. Я исподлобья смотрел на них, увидал их в лицо каждого впервые. Показались они мне похожими на поросят. Я дёрнул Кольку за рукав, когда Сергей Ильич занимался с третьим классом, сказал ему. Колька показал ребятам хрюшку, придавив пальцем нос и тихонько хрюкнул. Машка Хромова грохнула, и Сергей Ильич разом оказался у наших парт:

— Хромова, в чём дело?

— А он хрюкает, — ответила Машка.

— Кто «он» хрюкал?

— А он, с коноплюхами какой. Стоял, стоял и хрюкнул.

— Садитесь на места, — сказал нам Сергей Ильич. — Дома расскажете родителям о своих проступках. Поняли?

— Поняли, — дружно ответили мы и сели за стол.

— Леонов, ты вечером зайдёшь к Машкову и узнаешь про «это», — Сергей Ильич улыбнулся. — Узнаешь, почему он не был в школе, скажешь завтра мне.

— А я знаю, почему он не пошёл, — сказал я. — Васька говорил, у Кольки голова заболела.

— Васька говорил тебе всё же? — спросил учитель. — А чего же ты, Васька, кроме «этого» ничего мне не сказал?

— Я, это, — принялся оправдываться Васька…



Когда мы пришли к картофельному полю, Колька Столыпин был чернее трубочиста. Он ел печёную картошку. Васька учинил ему допрос, болела у него голова или не болела.

— Болела. Утром.

— А теперь не болит?

— Перестала.

— Перестала? А завтра опять заболит?

— Завтра заболит. От дыма. И послезавтра заболит…

— А что учителю я скажу? — спросил Васька.

— Скажи, это… — Колька задумался было, но тут же и получил от Васьки за «это» что полагается. — Ты, это… — Он ещё получил. — Не дерись. Я что тебе сделал?

— Будешь знать, — ответил Васька.

— Не связывайся с ним, — сказал я Ваське. — Он же ничего не знает. Он не был в школе.

На лугу показались с дровами большие ребята. Колька закричал:

— А я Шурке своему скажу, что ты дрался. Будешь знать.

— Попробуй сказать — каждый день будешь от нас получать. Понял? — припугнул я Кольку.

— А что он? Я трогал его?

Колькин брат был сильным, правда, недрачливым, но за брата меньшого он мог отвесить подзатыльник.

— Ты сам дразниться первый начал, — сказал Васька. — Я от Сергея Ильича за тебя линейкой получил, — соврал он.

— Не за меня. Я дома был.

Я отозвал Кольку и сказал ему шёпотом:

— Ты не говори Шурке. Я вечером тебе сала кусок дам.

— С хлебом только, — стал торговаться Столыпин. — И два яйца ещё.

— Ладно, — согласился я и избавил Ваську от лишних переживаний.



Утром я зашёл к Машковым. Опять у них только растапливалась печь. Колькина голова из дыма свисала с печи. Увидев меня, он застонал и пополз с печки вниз головой. Он опёрся руками на нары и свалился мешком на перетёртую солому, с нар сполз на землю и потопал на улицу.

— Ты в школу пойдёшь? — спросил я. — Сергей Ильич велел узнать.

— Не, не пойду, — ответил на ходу Колька. — У меня живот болит.

— Ой, Лёнь, — заговорила его мать, — он совсем расхворался. Учерась голова болела, а ноне живот.

— Это он картошки много попёк. Он то чистил её, а то с очистками ел, — сказал я и подумал, что хорошо ещё сала ему не принёс, не захотелось красть из кадки, потому что отрезанного в столе не оказалось. От сала он не выжил бы.

— Ты, Лёнь, скажи учителю, что Кольке нашему не в чем будет ходить в школу по морозам. Он не будет учиться у них.

— Ав лаптях? Дед Митрий умеет лапти плесть. Я тоже в лаптях буду, и Васька, и Сербиян.

— У него на плечи надеть нечего, вязенек нету…

— А вы овец разведите. Овцу продали бы и купили ему в городе всё.

— Как их разведёшь-то, когда их нету?

Я озадачился. Действительно у них не было ни овцы, а я даю совет развести их. Из подпечья выбрался большой кролик. Шурка водил кроликов, чему мы все завидовали.

— А вы сменяйте кроликов на ягнят — у вас вырастут овцы, — дал я совет.

— Овцам двор нужен, у нас и сеней нету, — ответила мне тётка Домночка.

Других советов я не сумел придумать, потоптался и пошёл домой.

В школе я ответил учителю как положено. Когда Сергей Ильич вошёл и поздоровался с нами, спросил:

— Леонов, ты выполнил моё задание?

— Выполнил, — ответил я, тяжело вздохнув. — Он не будет зимой учиться. У него обужи и одёжи нету. И печку его мать поздно топит, он не завтракавши не хочет ходить и от этого хворает. Вчерась у него голова разламывалась, а ноне…

— Не ноне, а сегодня, — поправил меня Сергей Ильич.

— А дня сего, — стал я продолжать, — у него понос…

— Хорошо, хорошо, — остановил меня учитель. — Всё понятно. Вот так надо делать сообщения.

Похвала учителя раззадорила меня. Я продолжал:

— А живот его схватило от печёной картошки с голодухи. Он её ел с кожурой и горелыми боками.

— Садись, Леонов, отлично, — сказал Сергей Ильич.

Я сел и встал снова:

— Он представляется. Ничего у него не болит.

Я сел, но ещё раз встал:

— У них мать — лодырь, в колхозе не работает…

Сергей Ильич с трудом остановил меня, наверное, не рад был, что дал мне это поручение. Но я остался недоволен. Я хотел и ещё кое-что рассказать, что у них ни коровы, ни овец нет, а есть кролики да собака с кошкой, а что отец их пастухом один на всех работает и не может их накормить, а в избе у них нет трубы, печку они топят по-чёрному..



Опустел шалаш в школьном саду. Исчезли яблочные ворохи. Яблони стали лёгкие без яблок, и на них покраснела листва. Глотовские ребята уже бегали по саду, сбивали оставшиеся яблоки. Наши большие ребята тоже бросились в сад. Они отдали нам свои сумки и разбежались по саду. В школу опоздали, и всех оставили после уроков.

Мишка мигнул мне — просил ждать их. Мы вышли за школу и стали обходить яблони, высматривать яблоки. Зинка Фомичёва осталась с нами. Васька стал гнать её со всеми вместе домой, но я заступился за неё:

— Чего ей домой? Она брата ждёт тоже.

— Зачем ей брат? Девки с девками ходят.

— Ходят, у каких нет братов.

— А ты не заступайся за неё. Знаем, почему ты заступаешься. Скажешь, не знаем?

Я застыдился, перешёл к другой яблоне. Зинка подошла ко мне.

— Ты не ходи за мной, — сказал я. — Они дразниться будут.

— Ай, испугался!

Я направился к следующей яблоне. Зинка последовала за мной. Разом в два голоса послышалось:

— Тили-тили тесто. Жених и невеста.

— Ой, уж и дразнятся, — сказала Зинка. — Все давно слыхали такую дразнилку… А вон яблоко! Яблоко! — вдруг закричала она.

— Полезешь? — спросил я.

— Не. Высоко и внизу суков нет.

— Эх, ты, а ещё во второй класс ходишь.

Я снял с плеча сумку, дал её Зинке подержать и полез на яблоню. Взобравшись на последние толстые суки, я огляделся и увидал крышу нашей школы. Я забыл про яблоки, стал рассматривать железные, как теремки, трубы, слуховые окна. Мне показалось, что передо мной целый город, в котором я должен обязательно побывать. Ещё я увидал, что в зарослях вокруг сада покраснела листва на клёнах и осинках, и увидал жёлтые деревья, словно золотые.

— Лёнь, ещё два яблока. Рви и кидай, — кричала Зинка.

Ребята не унялись, кричали:

— Жених, женишок. Жених без кишок.

Назло им я стал рвать яблоки и бросать Зинке. Яблок оказалось больше, чем она увидела.

— Ой, они как золотые! — кричала Зинка. — Вот уж мы наедимся с тобой.

Есть эти яблоки я отказался. Я срывал их только ей. Себе я нашёл другого сорта, но они не были похожи на золотые. Правда, они тоже были хорошие.

Больших ребят держали после уроков долго. Отпускали не всех разом. К нам первым пришёл Мишка. Васька с Сербияном ушли домой вдвоём. Я решил, что они побоялись, что мы с Зинкой расскажем нашим братьям, что они дразнились, и им попадёт.

Мишка надрал лык, связал мои и свои книжки и отдал мне носить, а сам надел крест-накрест сумки, зашёл в кусты и наполнил их набранными до уроков и в перемены яблоками..

Долго ещё этот сад подкармливал нас яблоками. Когда опала листва, яблоки стали видны издалека, их быстро дособрали. Но до самого снега можно было находить яблоки в листве. Идёшь под яблоней, разгребёшь листву ногами — и вдруг мелькнёт жёлтое или белое яблоко.

Загрузка...