Пошёл я в первый класс и сразу стал настоящим человеком. Я быстро узнал ребят из Глотова и Скородного посёлка, знал, что происходило у них и рассказывал им о наших происшествиях. Главное, мне не надо было с утра думать, пустят тебя играть с ребятами или не пустят. Я вставал, умывался, одевался, завтракал и уходил из дома почти на весь день.
Утром, если светило солнце, Каменка наша была весёлой. Кукарекали старые и молодые петухи, провожали нас в школу песнями. Мы выходили за деревню. Молчаливые просторные поля встречали нас то зеленями, сверкавшими росой, то колючим жнивьём с омётами соломы и чёрной перепаханной зябью, то жёлтыми скирдами, оставленными для зимней молотьбы. С возвышения виднелись берёзки дяди Семёна в Селе, деревни Лысово, Гудиловка с Кислиной, Малое Тёплое и Спешнево. Над лугами стоял туман. На кустах и полянках белела паутина, на которой осенью путешествуют по воздуху маленькие паучки. От деревни наша дорога проходит мимо огорода Шурки Беленького, поднимается к ракитовому кусту, откуда и можно увидеть округу, потом сбегает к Гайку, где сыро, болотисто, и снова поднимается вверх, к другому возвышению, где проходит справа рубеж, у которого кончается каменская земля, начинается глотовская. На их земле растёт три ракитовых куста. От кустов дорога идёт по ровному полю, подходит к колхозной риге, к кузнице с домом кузнеца, проходит мимо Филиной избы, бежит мимо сада по деревне вниз. Нам взбираться в сад через канаву и идти по косой дорожке к школе. Каждое утро эта дорога приводит нас в школу, где нас ждёт звонок, парты и разные отметки.
Я утром со своими приятелями не разговариваю, некогда. Разговаривают большие ребята — я слушаю их разговоры, тянусь за ними, чтобы не пропустить ни слова.
Первые новости по колхозу и соседним деревням рассказывает Серёжка Машков. Он обо всём узнаёт от отца. Однажды он рассказал, что в Спешнево в колхоз дали две грузовые машины — полуторки.
— А нам не дадут? — спросил мой брат.
— На новый год есть разнарядка, — ответил Серёжка.
— Вот покатаемся!
— А кто шофёром будет? У нас или в Глотове она будет находиться? — спрашивали ребята.
— На шофёра пойдёт Костик Назаров, — ответил Серёжка. — А раз наш шофёр, то и автомашина будет находиться в нашей деревне.
Я отстал и передал об услышанном мальчишкам. Все обрадовались. Пошёл разговор, что нас будут возить в школу на машине. Я представил себя в кабине рядом с Костиком, потому что мы рядом живём, а ещё он мне, а я ему приходимся роднёй.
Вместе с ребятами мы ходили из школы через наш лес или через Хвощов. В нашем лесу было много желудей, а в Хвощовом росли орехи. Лесные походы мне нравились больше всего, потому что домой мы приходили к вечеру. Я хотел всё время путешествовать, и дома сидеть мне не нравилось. Правда, за эти лесные походы нам попадало, но попадало Мишке, потому что он был старший, а я ходил только за ним. Когда же мы высыпали на стол спелые, жёлтые орехи, нам говорили, что в лес ходить можно, но надо прежде предупредить об этом, чтобы дома не думали, где мы, и не переживали за нас.
Однажды Серёжка сказал, что завтра начнут рыть картошку. На эту работу выходила вся деревня от мала до велика. Картофеля сажали в каждой деревне помногу. У нас всё поле от Шейновской вершинки до Острова в тот год было под картофельными бороздами. Мужики сохами распахивали борозды, вываливали картофель из земли на свет. Женщины ходили с кошёлками и собирали картофель, относили в кучи. На краю поля с утра разводилась горнушка, дымившая весь день. Иногда этот общий костёр горел дня два или три и в нём на всех пеклась картошка.
В день начала копки картофеля мы еле поспевали от школы до дома за большими ребятами. От Гайка шли не круговой дорогой, а наискосок, где по зеленям уже была протоптана тропинка. Мы с Мишкой дома побросали сумки, взяли соли, огурцов, по горбушке хлеба и направились печь картошку.
От колхозной риги было видно всё картофельное поле. Ближе к деревне оно было тёмно-коричневым, а там, где распахано, — чёрным. По чёрному одна за другой лошади тянули сохи, мелькал народ и дымил костёр. Он горел далеко от распаханного, у старой дороги, где ещё не копалась картошка. У костра мелькали мальчишки с девчонками, не ходившие в школу.
Мы прошли по канаве, набрали сушняку, у сада свернули на луг, прошли мимо провальных ям (их образовали подземные воды) и вышли на второй склон луга к костру. Маленькие уписывали картошку. У каждого была своя кучка испечённой. У меня потекли слюнки, так аппетитно они объедались, были все в саже и земле. Шурка Беленький дал мне из своей доли среднюю картофелину. Лёнька позволил выбрать любую. Я быстро наелся. Большие ребята разрыли золу, отобрали спёкшуюся картошку, добавили сырой и развели большой огонь.
Скоро все мы стали похожи на чертенят, только что рожек не было. Мы ели картофелину за картофелиной, оставляли и для старших, чтобы нас не прогнали от костра.
Вечером дома мы пили только молоко. И так каждый день, пока не кончалось картофельное поле. Потом, когда нападала тоска о печённой в костре картошке, мы набирали своей, уходили в лес или сад, где уже не было яблок, пустовал шалаш сторожа, разводили огонь и пекли картошку.
Колька Столыпин, наевшись в первый день печёной картошки, в школу на следующий день не пошёл. Я перестал бегать за ребятами, ждал их дома: они проходили мимо нас. Его с нами не было.
— Не пошёл, — сказал Васька. — У него голова заболела.
Учитель спросил у меня, почему нет в классе Машкова, это Кольки Столыпина. Я ответил учителю:
— Я не заходил за ним. Васька заходил. Он знает.
Васька встал и принялся рассказывать:
— Мы, это. Зашли к ним, это. У них дыму! Он на печке, а голова висит внизу. Я сказал, это…
— Ты сказал не «это», — перебил Сергей Ильич Ваську. — Отвечай, что ты ему сказал.
— Я сказал ему, это…
Учитель ударил линейкой по столу.
— Я ему, это, — повторил Васька.
В третьем классе засмеялись, захихикали и мы с Колькой Грихиным. Сергей Ильич прошёлся с линейкой перед третьим классом, вернулся к нам:
— Так что ты ему сказал?
— Это, — Васька почесал за ухом и замолчал.
— А он тебе что ответил? — покраснев от гнева, спросил учитель.
— А он мне ответил, это…
— А он тебе ответил, это? — Сергей Ильич улыбнулся. За его улыбкой взорвался смехом весь третий класс и засмеялись мы.
Рассмешил Васька и моих соседок. Они были взрослее нас, и смеялись так громко, что покрывали наш смех.
В перемену Ваську разозлили, всё приставали к нему с «это». Он подрался с Алёшкой Никоноровым из Глотова, победил его, и больше к нему не лезли. Меня Колька Грихин в большую перемену позвал к себе домой. Он хотел наскоро схватить кусок мяса с хлебом, но его мать посадила нас обедать. Из-за этого мы опоздали на урок.
У школы никого не было, стояла тишина. У двери в класс потолкались, кому входить первому. Колька растворил дверь и вошёл. Я направился за ним следом. В классе, увидев нас, все замерли. Мы сели на свои места и стали озираться, что это все на нас так пристально смотрят, будто впервые видят.
— Грихин и Леонов, встаньте, — сказал Сергей Ильич.
Мы встали. Я посмотрел на соседа. Оказалось, что он чуть-чуть повыше меня.
— Вы почему опоздали? — спросил учитель, держа в руках линейку.
— Мы, это, — сказал Колька.
— Прекратить! — закричал Сергей Ильич и затопал ногами. — В угол! На весь день в угол!
Мы перешли в угол, встали рядом. Некоторые сияли от удовольствия, что мы, хорошие ученики, стоим в углу, а они — плохие — сидят за партами. Я исподлобья смотрел на них, увидал их в лицо каждого впервые. Показались они мне похожими на поросят. Я дёрнул Кольку за рукав, когда Сергей Ильич занимался с третьим классом, сказал ему. Колька показал ребятам хрюшку, придавив пальцем нос и тихонько хрюкнул. Машка Хромова грохнула, и Сергей Ильич разом оказался у наших парт:
— Хромова, в чём дело?
— А он хрюкает, — ответила Машка.
— Кто «он» хрюкал?
— А он, с коноплюхами какой. Стоял, стоял и хрюкнул.
— Садитесь на места, — сказал нам Сергей Ильич. — Дома расскажете родителям о своих проступках. Поняли?
— Поняли, — дружно ответили мы и сели за стол.
— Леонов, ты вечером зайдёшь к Машкову и узнаешь про «это», — Сергей Ильич улыбнулся. — Узнаешь, почему он не был в школе, скажешь завтра мне.
— А я знаю, почему он не пошёл, — сказал я. — Васька говорил, у Кольки голова заболела.
— Васька говорил тебе всё же? — спросил учитель. — А чего же ты, Васька, кроме «этого» ничего мне не сказал?
— Я, это, — принялся оправдываться Васька…
Когда мы пришли к картофельному полю, Колька Столыпин был чернее трубочиста. Он ел печёную картошку. Васька учинил ему допрос, болела у него голова или не болела.
— Болела. Утром.
— А теперь не болит?
— Перестала.
— Перестала? А завтра опять заболит?
— Завтра заболит. От дыма. И послезавтра заболит…
— А что учителю я скажу? — спросил Васька.
— Скажи, это… — Колька задумался было, но тут же и получил от Васьки за «это» что полагается. — Ты, это… — Он ещё получил. — Не дерись. Я что тебе сделал?
— Будешь знать, — ответил Васька.
— Не связывайся с ним, — сказал я Ваське. — Он же ничего не знает. Он не был в школе.
На лугу показались с дровами большие ребята. Колька закричал:
— А я Шурке своему скажу, что ты дрался. Будешь знать.
— Попробуй сказать — каждый день будешь от нас получать. Понял? — припугнул я Кольку.
— А что он? Я трогал его?
Колькин брат был сильным, правда, недрачливым, но за брата меньшого он мог отвесить подзатыльник.
— Ты сам дразниться первый начал, — сказал Васька. — Я от Сергея Ильича за тебя линейкой получил, — соврал он.
— Не за меня. Я дома был.
Я отозвал Кольку и сказал ему шёпотом:
— Ты не говори Шурке. Я вечером тебе сала кусок дам.
— С хлебом только, — стал торговаться Столыпин. — И два яйца ещё.
— Ладно, — согласился я и избавил Ваську от лишних переживаний.
Утром я зашёл к Машковым. Опять у них только растапливалась печь. Колькина голова из дыма свисала с печи. Увидев меня, он застонал и пополз с печки вниз головой. Он опёрся руками на нары и свалился мешком на перетёртую солому, с нар сполз на землю и потопал на улицу.
— Ты в школу пойдёшь? — спросил я. — Сергей Ильич велел узнать.
— Не, не пойду, — ответил на ходу Колька. — У меня живот болит.
— Ой, Лёнь, — заговорила его мать, — он совсем расхворался. Учерась голова болела, а ноне живот.
— Это он картошки много попёк. Он то чистил её, а то с очистками ел, — сказал я и подумал, что хорошо ещё сала ему не принёс, не захотелось красть из кадки, потому что отрезанного в столе не оказалось. От сала он не выжил бы.
— Ты, Лёнь, скажи учителю, что Кольке нашему не в чем будет ходить в школу по морозам. Он не будет учиться у них.
— Ав лаптях? Дед Митрий умеет лапти плесть. Я тоже в лаптях буду, и Васька, и Сербиян.
— У него на плечи надеть нечего, вязенек нету…
— А вы овец разведите. Овцу продали бы и купили ему в городе всё.
— Как их разведёшь-то, когда их нету?
Я озадачился. Действительно у них не было ни овцы, а я даю совет развести их. Из подпечья выбрался большой кролик. Шурка водил кроликов, чему мы все завидовали.
— А вы сменяйте кроликов на ягнят — у вас вырастут овцы, — дал я совет.
— Овцам двор нужен, у нас и сеней нету, — ответила мне тётка Домночка.
Других советов я не сумел придумать, потоптался и пошёл домой.
В школе я ответил учителю как положено. Когда Сергей Ильич вошёл и поздоровался с нами, спросил:
— Леонов, ты выполнил моё задание?
— Выполнил, — ответил я, тяжело вздохнув. — Он не будет зимой учиться. У него обужи и одёжи нету. И печку его мать поздно топит, он не завтракавши не хочет ходить и от этого хворает. Вчерась у него голова разламывалась, а ноне…
— Не ноне, а сегодня, — поправил меня Сергей Ильич.
— А дня сего, — стал я продолжать, — у него понос…
— Хорошо, хорошо, — остановил меня учитель. — Всё понятно. Вот так надо делать сообщения.
Похвала учителя раззадорила меня. Я продолжал:
— А живот его схватило от печёной картошки с голодухи. Он её ел с кожурой и горелыми боками.
— Садись, Леонов, отлично, — сказал Сергей Ильич.
Я сел и встал снова:
— Он представляется. Ничего у него не болит.
Я сел, но ещё раз встал:
— У них мать — лодырь, в колхозе не работает…
Сергей Ильич с трудом остановил меня, наверное, не рад был, что дал мне это поручение. Но я остался недоволен. Я хотел и ещё кое-что рассказать, что у них ни коровы, ни овец нет, а есть кролики да собака с кошкой, а что отец их пастухом один на всех работает и не может их накормить, а в избе у них нет трубы, печку они топят по-чёрному..
Опустел шалаш в школьном саду. Исчезли яблочные ворохи. Яблони стали лёгкие без яблок, и на них покраснела листва. Глотовские ребята уже бегали по саду, сбивали оставшиеся яблоки. Наши большие ребята тоже бросились в сад. Они отдали нам свои сумки и разбежались по саду. В школу опоздали, и всех оставили после уроков.
Мишка мигнул мне — просил ждать их. Мы вышли за школу и стали обходить яблони, высматривать яблоки. Зинка Фомичёва осталась с нами. Васька стал гнать её со всеми вместе домой, но я заступился за неё:
— Чего ей домой? Она брата ждёт тоже.
— Зачем ей брат? Девки с девками ходят.
— Ходят, у каких нет братов.
— А ты не заступайся за неё. Знаем, почему ты заступаешься. Скажешь, не знаем?
Я застыдился, перешёл к другой яблоне. Зинка подошла ко мне.
— Ты не ходи за мной, — сказал я. — Они дразниться будут.
— Ай, испугался!
Я направился к следующей яблоне. Зинка последовала за мной. Разом в два голоса послышалось:
— Тили-тили тесто. Жених и невеста.
— Ой, уж и дразнятся, — сказала Зинка. — Все давно слыхали такую дразнилку… А вон яблоко! Яблоко! — вдруг закричала она.
— Полезешь? — спросил я.
— Не. Высоко и внизу суков нет.
— Эх, ты, а ещё во второй класс ходишь.
Я снял с плеча сумку, дал её Зинке подержать и полез на яблоню. Взобравшись на последние толстые суки, я огляделся и увидал крышу нашей школы. Я забыл про яблоки, стал рассматривать железные, как теремки, трубы, слуховые окна. Мне показалось, что передо мной целый город, в котором я должен обязательно побывать. Ещё я увидал, что в зарослях вокруг сада покраснела листва на клёнах и осинках, и увидал жёлтые деревья, словно золотые.
— Лёнь, ещё два яблока. Рви и кидай, — кричала Зинка.
Ребята не унялись, кричали:
— Жених, женишок. Жених без кишок.
Назло им я стал рвать яблоки и бросать Зинке. Яблок оказалось больше, чем она увидела.
— Ой, они как золотые! — кричала Зинка. — Вот уж мы наедимся с тобой.
Есть эти яблоки я отказался. Я срывал их только ей. Себе я нашёл другого сорта, но они не были похожи на золотые. Правда, они тоже были хорошие.
Больших ребят держали после уроков долго. Отпускали не всех разом. К нам первым пришёл Мишка. Васька с Сербияном ушли домой вдвоём. Я решил, что они побоялись, что мы с Зинкой расскажем нашим братьям, что они дразнились, и им попадёт.
Мишка надрал лык, связал мои и свои книжки и отдал мне носить, а сам надел крест-накрест сумки, зашёл в кусты и наполнил их набранными до уроков и в перемены яблоками..
Долго ещё этот сад подкармливал нас яблоками. Когда опала листва, яблоки стали видны издалека, их быстро дособрали. Но до самого снега можно было находить яблоки в листве. Идёшь под яблоней, разгребёшь листву ногами — и вдруг мелькнёт жёлтое или белое яблоко.