Лёнькин букварь

УПАЛО, НО НЕ ПРОПАЛО

Есть такая поговорка: «Что с возу упало, то пропало». Потеряет человек что-нибудь, пойдёт искать, а ему и говорят так: «Что с возу упало, то пропало». Говорят это для того, чтобы он даром не тратил на поиски время, что вещь его нашлась кем-то, и её ему не вернут. Так случилось однажды и со мной.

Отпуская нас на летние каникулы после второго класса, Алексей Сидорович сказал, что в третьем классе всех, кто будет хорошо учиться, примут в пионеры, а тем, кто учился хорошо во втором, можно будет заранее покупать галстуки. Летом их должны будут привезти в кооперацию, как назывались магазины. Мне можно было покупать галстук, но на это требовалось много денег, больше трёх рублей. Я знал, что мне их мать не даст, а галстук мне захотелось купить сразу, раньше всех.

Тайком от ребят я направился в магазин. Продавцом был сын деда Алексана, нашего каменского конюха, Гаврил. Он складывал в сенях ящики, когда я вошёл в магазин.

— А, покупатель явился! — обрадовался он. — Заходи, выбирай товар. Я сейчас приду за прилавок.

— Я… я не покупать. Мне… мне галстук, — сказал я.

— Галстуков нет, привезу к августу, — ответил продавец. — Как появятся, зайду и скажу тебе. Сколько ты купишь их?

Я подумал и ответил:

— Два.

— Хорошо. Оставлю для тебя два галстука. Деньги у тебя есть?

— Сейчас нету. Я у отца попрошу. Он даст мне.

— Должен дать на такое дело, — подтвердил продавец. — А школу как ты закончил?

— Хорошо. А Мишка наш отлично.

— Молодцы. Что ж, пойдём, я тебя угощу сладким по такому случаю. Выучишься, меня заменишь. Будешь торговлю вести, — сказал он, слезая с ящиков.

— Нет, я не буду продавцом, — ответил я.

— А кем ты будешь?

— Путешественником, а ещё садовником, — сказал я.

— Ну, что ж, и это хорошо. Только путешественнику надо учиться уметь ходить пешком, да не по ровной дороге, а по горам, оврагам.

— Я учусь, — ответил я. — Сейчас через камушки пойду. Один. Я никого не боюсь больше.

Продавец отвесил мне что-то в кулёчке, подал, сказав:

— Держи тебе подарок. В чём надо будет, когда-нибудь мне поможешь.

В кульке были конфеты подушечки. Я понёсся с подарком домой, надеясь догнать на дороге ребят и показать им, что мне подарил Гаврюшка деда Алексана. Я выбежал за деревню и никого не увидел. И лишь когда я добежал до рубежа, отделявшего каменское поле от глотовского, у Гайка увидал во ржи девчонок. Они собирали во ржи полевой лук. Ребята были у Каменки на последнем перевале. Я принялся свистеть и кричать, созывать девчонок к дороге. Они испугались, подумали, что я увидал объездчика, который охранял посевы, побежали к дороге.

— Чего кричал-то? — встретили они меня у ракитового куста.

— Посмотрите, что мне дал Гаврюшка Алексанов, — сказал я, показывая конфеты.

— Ну!

— О!

— Конфетки! — изумились девчонки.

— Счастливый ты, — сказала моя одноклассница Зинка Фомичёва.

— А хочешь попробовать? — спросил я, протягивая кулёк.

Все в один голос заявили следом за Зинкиным «хочу» «ия хочу». Зинке я дал две конфетки и Шурке председательской две, потом стал оделять остальных, некоторым добавил ещё, а когда взял себе, то в кульке стало пусто.

— Всё? — спросила Зинка.

Я перевернул кулёк и бросил его на дорогу. Мне казалось, что конфет было очень много, хватило бы на всех и даже на то, чтоб отнести своей сестрёнке, но их оказалось: одна-две и обчёлся.

— Жалко? — шепнула Зинка.

— Нисколечко. Он мне ещё даст, когда я пойду в кооперацию, — ответил я, не подавая виду, что мне жаль, что конфеты так скоро кончились.

— Ты меня с собой потом возьмёшь? — спросила Зинка.

— Возьму, — ответил я. — Только я к нему не скоро ещё пойду. Он говорил, когда галстуки привезёт.

— Всё равно позови меня.

— И меня.

— И меня тоже, — посыпались предложения.

— Нет, всех я не возьму, — ответил я. — Всем конфеток не хватит в кооперации.

— Ну, жадный. Чужих конфеток жалко.

— Как будто на свои деньги покупать…

Девочки затевали со мной скандал. Я ушёл от них вперёд и не стал есть собранный ими полевой лук.

Гаврюшка однажды вечером зашёл к нам и сказал мне, что утром он поедет за галстуками, через день можно будет приходить, покупать. Для меня начались настоящие мучения. Денег у меня не было ни копейки, и как просить их у матери — я не знал. На счастье, выручил отец. Он косил жаткой рожь. Я принёс ему обед. Он выпряг лошадей, посадил меня верхом и отправил поить их к Белому колодцу. Лошади были потные от работы, искусанные оводами, фыркали, мотали головами, обмахивались хвостами, стегая меня по босым ногам. Я боялся, что они вдруг остановятся и начнут валяться, погнал их быстро.

Оводы налетали, словно пули, больно ударяли меня по ноге. Я подкатил к колодцу. Дед Алексан лежал под ракиткой в тени. Он поднял голову и сказал:

— Не давай воды. Отведи их под Сычёв погреб и пусти.

— Что сказал? — спросил я.

— Не пои их. Потные. Пусти под Сычёвым погребом, — повторил дед Алексан.

Пожав плечами, я отогнал лошадей в указанное место и пустил. Они разом полегли, словно по команде, и начали кататься через спину на бок по сочной зелёной траве. Место это было мочажинное, сырое. Трава здесь всегда была зелёная.

Навалявшись, лошади встали, отряхнулись и принялись щипать траву. Я направился к деду Алексану, спросил:

— Дед, а поить лошадей можно?

— Сами напьются. Остынут и напьются, где захотят сами.

— Они сюда идут.

— Вот и хорошо. Тут и вода подогреется, и они поостынут, — сказал дед Алексан.

— А мне их опять вести нужно? — спросил я.

— Напьются — поведёшь. Корм их там, на поле.

— Нет, на канаве под ракитками, — сказал я.

— Всё одно — поле.

Дед Алексан встал, подошёл к лошадям и ощупал их плечи, не набились ли на них от хомутов шишки, потом он взял у меня уздечки, обратал лошадей попарно и посадил меня на коренную.

— Вечером их в Орешник на отаву, — сказал дед Алексан. — А утром они будут на конюшне. Пошёл.

Я рассказал отцу о чудачествах деда Алексана. Он посмеялся и заговорил:

— Дед своё дело знает. Раньше до колхоза он кое-как жил, больше на людей работал, а теперь обрадовался, что все лошади под его присмотром, всю душу им отдаёт. Так все должны работать.

Отец косил от деревни, отхватив большой клин ржи, а от рубежа другого поля косил Васькин отец, Федосей. Он ещё работал, трещала его косилка на поле, то приближаясь к нам, то удаляясь, так что становилось не слышно её треска.

— Дядя Федосей не обедает, — сказал я.

— Он меня решил перегнать, а не понимает того, что лошади надорвутся на такой жаре. Всему должна быть мера. Да, а ты завтра в Глотово не сходишь? В кузницу надо отнести одну детальку. Запасная была, поставил. А эта в ремонт просится.

— Схожу, пап. Только знаешь что?

— Что? — спросил отец.

— Мне завтра велел Гаврюшка Алексанов приходить в кооперацию. Вчера он говорил.

— Зачем?

— А вы не будете ругаться? — спросил я.

— Не будем. Ты большой. У тебя могут быть теперь свои дела с людьми.

— Он говорил… говорил мне… говорил за галстуками приходить, — сказал я.

— За красным галстуком? Разве уже пора в пионеры? Я как-то и не подумал. А оно вон уже что — пионер. Ну, что ж, сходи. За один поход два дела справишь.

— Пап, а денег-то дадите? — спросил я.

— С деньгами дело сложное, — ответил отец. — Там у матери есть чуть-чуть, на налог собраны, срок платить. Даст ли она, не знаю.

— Пап, а ты попроси как-нибудь. Я всё-всё буду делать, — пообещал я.

— Да это само собой разумеется. Попробую уговорить мать. А сколько денег-то надо? — спросил отец.

— Три рубля, сказал Гаврюшка, и двадцать копеек.

Отец посвистел, качая головой, сказал:

— Дорого ваш наряд стоит. Для такого важного дела можно было бы вас и бесплатно наряжать, а вы за это на поле отработали бы. Ну, будем подступаться к матери.

Я готов был заплакать. От обеда отказался, лёг навзничь и стал смотреть на небо. Лошади звякали удилами, поедали зелёный овёс. По небу высоко-высоко плыло большое белое облако.

«Покапал бы сейчас дождик из денег, — стал думать я. — Набрал бы во все карманы денежек и купил бы сразу три галстука. Нет, один и Мишке новый купил бы, а ещё конфеток и ленты Зинке. Отцу чего-нибудь купил бы, а матери красивую полушалку. Полинке тоже…»

Я расщедрился и стал транжирить деньги, покупать разные разности всем подряд. Мне стало весело от моих забот. Вся деревня была разодета мной в красивые наряды, словно в праздник.

Себе я купил вдобавок гармошку. Праздник же не может быть без веселья. А для общей потехи Кольке с Тикой купил на двоих одни штаны. Они схватились каждый за одну порточину, стали вырывать их друг у друга и разорвали, разбежались в разные стороны, нарядились и вышли на люди каждый в одной порточине. Я рассмеялся, словно всё, что я напридумывал, была правда.

Отец лежал на животе, положив голову на руки, дремал. Он всегда, если уставал и хотел быстрее уснуть, ложился вниз лицом и сразу засыпал ненадолго, и просыпался отдохнувшим.

Я встал, огляделся. Дядя Федосей уезжал в дальний конец. Косилка махала крыльями, словно руками заграбастывала рожь, укладывала на полок срезанной ножом и, когда набиралось ржи на сноп, одним крылом сгребала с полка на жнивьё. Из нескошенной ржи выпрыгнул вдруг зверь и понёсся по дороге на Коробочку.

— Пап, волк! — крикнул я.

— Где он? — Отец мгновенно встал. — Ну, да это же лиса. Во ржи скрывалась, да неладное почуяла, убегает. Она может быть не одна, с лисенятами.

Отец не ошибся. В другом месте выскочила вторая лиса, а за ней высыпали один за другим лисенята. Я насчитал их шесть.

— Ну, будет курам от такого выводка, — сказал отец.

— Пап, а они могут развестись так, что и в лесу не поместятся? — спросил я.

— Так им не дадут развестись. Зима наступит, пойдут охотники и поубавят их.

— А летом почему они не стреляют?

— Летом лисы линяют. Мех их ни на что не годен. А так истреблять нет резона. Надо чтобы от всего на земле была польза. Ну, я отправляюсь запрягать. Приходи к вечеру — лошадей отведёшь в табун. Дед Алексан говорил, где он будет пасти их?

— В Орешнике, на отаве.

— Ну, вот и доставишь их ему туда. Иди, дома делом займись.

Отец не сказал, каким мне делом заниматься дома, пришлось придумывать самому. Я нашёл Полинку и заставил её размести улицу перед нашей избой, а сам начерпал из колодца воды, налил в яму и выпустил поваляться в грязи поросёнка. У дома стало чисто, будто в праздник. Потом мы набрали вишен для еды, придут отец с матерью с работы уставшие, присядут отдохнуть на лавочку перед домашними вечерними делами и поедят свежих вишен, обрадуются, что мы нарвали им их без просьб.

А на второй день у меня были деньги на галстук. Позвал я с собой в магазин лишь Кольку Столыпина. Мы дошли до Глотова, занесли в кузницу деталь от косилки и обошли школу.

— Скорее бы учиться, — сказал я, глядя на тёмные от дневного света окна.

— А мне неохота, — сказал Колька. — Я сперва похожу, а потом не буду. Чего-то выдумали зимой учиться, когда холодно ходить.

— А летом жарко в школе. Летом лучше побегать, на работу ходить, — сказал я.

От школьного подвала вниз тянулась свежевырытая садовая канава. Мы спрыгнули в канаву, побежали по ней. На сыпучей глине играли две девочки.

— Эй, вы что засыпаете канаву? — сказал я.

— А это не ваша канава, — сказала дочка Алексея Сидоровича.

— И не ваша канава тоже. Сад общий и канава общая, — доказывал я.

— А не ваши её копали, — сказала вторая девчонка.

— А я вас сейчас отколочу, — пригрозил Колька Столыпин.

— Не надо драться, — остановил я его.

Девчонки схватили глины и сыпанули в нас. Мы выскочили из канавы. Я перепрыгнул на их сторону. Колька прыгнул за мной, но не удержался, свалился в канаву. Девчонки рассмеялись.

— Эх, а ещё грозится. Да мы тебе так поддадим! — сказала учительская дочка.

— Лёнь, подай руку, — попросил Колька.

— Вылезай туда, — ответил я. — Тут глина осыпается. Нас заругают.

— А вы зачем пришли? — спросила у меня учительская забияка.

— В кооперацию, — ответил я. — Галстук покупать.

— И ему галстук? — спросила она.

— Нет. Он ещё в первый класс будет ходить. Я себе куплю.

— Молодец, — похвалила она и сказала — А мы, наверное, уедем в Спешнево. Папка хочет в той школе учить.

— Ну, не надо уезжать. Нас-то кто будет учить?

— Другой учитель приедет…

Не дойдя до магазина, я сунул руку в карман и не обнаружил денег. Колька не заметил, что я стою на месте, ушёл вперед, разговаривая со мной. Вдруг он остановился, сказал:

— Ты что? Пойдём.

Я не отозвался, стоял и в ужасе думал, что за потерю денег мне теперь лучше не возвращаться домой. Колька подошёл ко мне, спросил снова, что со мной.

— Деньги потерял, — проговорил я с трудом.

— Иди ты, — не поверил он.

— Да. Нету в кармане. Посмотри.

Колька обшарил мои карманы и тоже не нашёл денег. Я стал вспоминать, где они у меня были. Я смотрел их за своей деревней, сразу показал ему, какие мне дали деньги и сколько. Он ещё сказал: «Давай конфеток купим на них». — «Нет. Это на галстук», — ответил я ему. В Гайке он попросил сам показать ему деньги и стал выманивать «копеечку» за Шуркину ремённую плеть. «Это не копеечка, а двадцать копеек», — ответил я ему. До глотовского рубежа я держал руку в кармане, чтобы не потерять деньги. И смотрел их у школы. А потом забыл о них. Я молча повернулся и пошёл по своему следу назад. Нам встретилась тётка, жена счетовода, она спросила:

— Мальчики, вы что потеряли?

— Лёнька деньги потерял. Много, — ответил Столыпин, как мне показалось, радостно.

— Где-нибудь выронили. Идите по следу, ищите, — посоветовала она. — Тут за вами никто не проходил. Где-нибудь они лежат.

Мы подошли к саду, спустились в канаву.

— Эх, лучше бы ты их мне отдал, — проговорил Колька. — Целее были бы.

— Что? — Я повернулся к нему и сжал кулаки. — Целее? А на что они мне дадены? Уходи от меня, Столыпа!

Не огрызаясь и не раздумывая, он припустил от меня по канаве вокруг сада. Он даже не дразнился, побоялся, что я догоню его и отколочу.

В канаве, где играли девчонки, была насыпана горками глина. Я перерыл все горки, исползал все места, где могла ступить моя нога, но денег не нашёл. А девчонок на канаве уже не было. Я обошёл школу, не найдя ни денег, ни девчонок, чтобы спросить, не подобрали ли они мои деньги. Плача, я направился домой, заплаканными глазами глядя на дорогу, на траву по придорожью.

Далеко за Глотовом я вспомнил, что не зашёл в кузницу, но возвращаться не стал. Уткнув нос в дорогу, я дошёл до каменских одоньев — канава за огородами, — свернул по дорожке и вышел к своему огороду. Домой идти я не осмелился, выбрал солнечное местечко у ракитового куста, лёг и вволю наревелся, пока не заснул.

В деревне все знали о моей потере. Колька Столыпин рассказал, вернувшись из Глотова, моей матери и каждому встрёчному-поперечному, что я потерял все деньги.

Я пробыл в одоньях допоздна, передумал множество дум. Мне ни с кем не хотелось больше встречаться. Я мечтал построить себе где-нибудь в уединении избушку и жить в ней. Место для моей избушки я выбрал в колхозном саду на дубах. Там на канаве росли могучие старые дубы, где можно было перебираться по толстым сукам с одного дуба на другой. Но, когда я совсем «переселился» в своё уединённое жилище, то мне стало скучно одному продолжать жизнь и я пригласил к себе сестрёнку…

На Глотово проехала машина и скоро вернулась назад. Она останавливалась у одоньев. В деревню пригнал пастух коров. Я за свою неудачу обиделся даже на всех своих и радовался, что без меня придётся пасти на вечерней росе корову Мишке или Полинке, а если их не окажется, то самой матери от всех дел идти к Заложке к корове.

Я услышал на дорожке шаги. Кто-то подходил ко мне. Я юркнул под ветки.

— Лёнька, — позвал меня отец, — ты тут?

Я молчал и сдерживал дыхание. Отец, оказалось, съездил на машине в Глотово, искал меня. А как он догадался, что я в своих о донках?

— Не скрывайся, — говорил он. — Пойдём домой. Вечер уже. Пойдём. Не бойся.

Я выбрался из-под куста с рёвом. Отец прижал меня к себе, пожалел по голове.

— Не плачь, разиня. Слезами денег не вернёшь. Только усердием можно их заработать снова. Я знал, что рано ещё тебе доверять деньги, но хотел испытать тебя. Ладно, пойдём. Там теперь нас ждут.

Мать принялась выговаривать мне, но вдруг прекратила.

— Нечего ругать его, — сказал отец. — Ребята будут ходить в школу в галстуках, а он без галстука будет. Не зря говорится: «Что с возу упало, то пропало».

Долго у меня из головы не выходили потерянные деньги. Но со временем я смирился и забыл о них. Но когда пришёл день готовиться в школу, мать вынула вместе с моим школьным нарядом ослепивший меня алый галстук. Я, как когда-то при потере денег, потерял дар речи.

— А чей гал… гал… стук… стук? — спросил я.

— Твой, — недовольно ответила мать. — Отец сказал, нашлись деньги. Учителева дочка нашла их. Только она на конфетки их потратила, а Алексей Сидорыч вынул из кармана свои, сколько их было у тебя, да вручил отцу.

— С возу упало и не пропало, — обрадовался я.

— Сейчас не пропало — человек такой нашёл, — а другой раз может и пропасть. Впредь будь бережливее.