Глава 24. Дела давно минувших дней

Испив густого брусничного отвара Василиса успокоилась и уснула. Хорс понимал, что на такой диете девушка долго не продержится. И без того — бледная и худая, в чем душа держится, а все туда же, гоношится. Долго не могла поверить, что Хорс обманом выкупил ее жизнь за плошку людовой соли и обещания награды. Поверив, снова плакала, просила помочь Даньше, и Хорс обещал, что поможет. Пока Василиса спала, обработал парню раны, перевязал, как мог, подолом да рукавами собственной рубахи. До городища надобно добраться, и как можно скорее — будет там и кров, и пища. Хват помог натаскать лапника, соорудив какой-никакой шатер. И то ладно — шла креса, не задерживаясь, ладья-месяц исправно плыла по небесным рельсам, невидимым простому глазу, только позванивали цепочки, да наливался теплым хмелем воздух. Одно худо: по следу могли идти соколы-огнеборцы, а то и богатырши-полуденницы, чьи плети да серпы в умелых руках были страшнее пищалей. А еще разгневанная Гаддаш то и дело сотрясала землю, ворочаясь в болотных хлябях и насылая дурные сны.

Василису у костра разморило, коса растрепалась — в нее набилась хвоя да трава. Хорс всю ночь просидел рядом, вслушиваясь в ауканья навок и тонкий плач игошей. Думал. Думки бродили странные, болезненные. Не ведал раньше, что может душа болеть, а теперь только глянешь на Василису — внутри так все и обмирает, но нет-нет, а приходили на ум слова Гаддаш: «Зачем обнадежил?»

Надежда — она ведь тоже бедой может обернуться. Видно, и впрямь прожил он среди люда достаточно долго, что и сам почти человеком сделался. Почти…

Сцепив зубы, возвращался к работе, вымарывая дурные помыслы.

Под утро сдал пост Хвату, а сам спустился к сожженной деревне, от которой сейчас остался котлован да обугленные стены. На кости старался не глядеть — смертей повидал довольно. Другое искал. В сюртук, связанный рукавами на манер мешка, собирал уцелевшие железные детали, трубки да сегменты — остатки Железного Аспида. Вот, чего не хватало ему в прежнем доме. Этого, да еще людовой соли. Из каждого найденного трупа попытался выцедить хоть щепоть, а что добыл — ссыпал в искореженную железную плошку. На первое время хватит.

Вернувшись, Хорс то так, то этак прилаживал железки одну к другой, скручивал проволочкой, гибким ивняком, оттирал копченые стеклышки. Работа шла медленно, и Хорс, помогая себе, как делали прежде люди, напевал старинную колыбельную.

— Откуда знаешь ее? — донесся сонный Василисин голос.

Она привстала с лапника, с опасением вглядываясь в сооружение из железа и стекла.

— Песню, моя люба? — отозвался Хорс. — Слыхал когда-то, очень давно, а когда и не упомню уже, да вот — на память пришла.

— Мне ее напевала матушка, — прошептала Василиса. — А той — ее матушка. И моя прабабка, и пра-, пра…

Свесила голову, оттирая щеки — верно, от слез. Хорс придвинулся ближе, поднес остатки отвара. Приняв плошку, Василиса приникла к его плечу и какое-то время сидела, вздрагивая. После вернула отвар Хорсу.

— Не нужно, — улыбнулся тот. — Сыт я.

— Как же сыт, когда и вчера не ел ничего! — буркнула Василиса. — Что Даньша?

— Спит пока, сердечный.

Она подползла к парню, погладила по щеке и по-сестрински поцеловала во взмокший лоб. Хорс улыбался в усы, поглядывая на Василису.

— Озябла, птичка? Иди, согрею.

— Как озябнуть, когда вокруг так и полыхало! — Василиса поежилась и вернулась на лапник. — Но с тобой и верно, уютнее. Вот бы, как Даньша поправится, уйти далеко-далеко. За реку Смородину, за тридевятые земли, где никто нас не ищет и не знает. Уйдем, Яков?

— Уйти, — в задумчивости повторил Хорс. — Пытался я, только от взора богов не укроешься, как ни старайся и сколько по свету не бегай. Да и обещался я.

— Что обещал? Кому?

— Люду. А больше себе самому. Уйду — и кто им поможет, несчастным?

— Чем же ты поможешь? Второй руки хочешь лишиться?

— Лишусь — так новую слажу. Вот вернется Хват с новыми деталями от Аспида, будет у меня железная десница, на людовой соли работающая. Ударю железной десницей — а из нее блиставицы и огонь разойдутся, ух! Хоть с самим Сваргом на честный бой выходи!

Василиса приоткрыла рот, потом пихнула Хорса в грудь кулаком.

— Шутишь все! А я и уши развесила. Одним словом — выползень!

Оба рассмеялись. Василиса скосила взгляд, с интересом из-под полуопущенных ресниц разглядывая механизм.

— А эта штука, поди, тоже на людовой соли работает?

— Тут другая система. Коли закончу — будет людову соль находить без вреда для людена. Наведу трубку, а она просветит насквозь, и будут видны и кости, и внутренности.

— Брешешь! — ахнула Василиса. — А зачем тебе знать про людову соль? Помрет люден, так и забирай себе, если гнева Мехры не боишься.

Хорс рассмеялся, и Василиса зарделась, отвернувшись.

— Понадобится соль, сударыня, так я возьму, верно понимаешь, — отсмеявшись, сказал лекарь. — Ну, а если не у всех она имеется?

— Как же без нее жить? Ты бы мог ходить да разговаривать без людовой соли? А?

— Я не смог бы, — согласился Хорс. — А ты можешь.

Глаза Василисы расширились, и она на всякий случай осенила себя охранным знаком. Мало ли, что еще наболтает этот странный барин. Впрочем, к чудачествам Хорса она привычная, оттого удивление быстро сменилось любопытством.

— Я не просто так искал тебя, — продолжил Хорс. — Говорил, что от количества соли зависит, вернется ли люден безмозглым шатуном или еще каким чудом. А ведь помню времена, когда самой Тмуторокани не было, и твою прабабку на руках держал, из огня вынес, когда все началось.

— Что началось? — одними губами спросила Беса.

— Перелом. Мир, когда земля остановилась, а боги пришли в Тмуторокань. Думаешь, милая, что Железному Аспиду мясо нужно, раз ему таких путников, как мы, жертвовали? — продолжил Хорс, распаляя Василисин интерес. — Ничуть нет. Аспид ведь — что железник-шатун. Ни плоти, ни крови, только соль по трубкам движется, а механизмы энергию перерабатывают, охлаждают до пара и через пасть выпускают в атмосферу. Не живой тот Аспид, как есть синтетический механоид. Из живых люденов только людову соль доставал и ею питался, если можно так выразиться. И все живое вокруг этим веществом пропитано.

— Как шатуны работают, я видела, — вздохнула Василиса, задумчиво наматывая волосы на руку. — И что соль есть душа и животворящее вещество каждый малец с гимназии ведает.

— Не ведает, откуда оно в Тмуторокань пришло и как в люденах очутилось, — усмехнулся Хорс.

— А ты ведаешь?

— Я знаю.

Василиса фыркнула было, но сразу посерьезнела, прикрыла рот ладошкой. Хорс вздохнул, прикрыв глаза. Воспоминания толкались в груди, накатывали волнами.

— Из-за людовой соли все и началось, — заговорил лекарь. — По-научному называется она «бисфенол-А», а по-простому — пластик. В небольших количествах не слишком опасно, в производстве дешево, вот и делали из пластика всякое добро от простых пакетов до сложных приборов. Положишь еду в контейнер из пластика — хранится долго и в переноске удобно. Водопроводные трубы из пластика делали, короба для системы охлаждения, приборы, осветительные плафоны. Много всего. Так и сочился бисфенол-А полегоньку: из пищи, воды да воздуха — в организм, а в нем — накапливался. Кристаллы людовой соли, Василиса, это и есть накопленный поколениями люденов бисфенол-А. Такие дела.

— Так говоришь, будто людены раньше и вправду без этого… вещества жили, — опасливо проговорила Василиса.

— Жили, — серьезно подтвердил Хорс. — Может, и теперь живут. Только поди их отыщи. Это вещество в конце концов привело к нарушениям в работе эндокринной и репродуктивной систем, оттого люди ослабли, стали подвержены смертельным заболеваниям, и как результат — мутациям.

— А?

— Чем дальше, тем больше рождалось уродов, — пояснил Хорс. — Навки появились, игоши, упыры, волкодлаки, переметники, прочая тварь Тмутороканская. А кто сохранил прежний облик, тот приспособился к отравленной атмосфере и воде, потому что накопил в организме достаточное количество бисфенола. Вот люди и собрались мутантов изничтожить. Начать все заново, с чистого листа. Давно собирались, а с новым круголетьем в силу вошли.

— Людены?

— Люди, — отрезал Хорс. — Те, кто жил до Тмуторокани. Те, кого сейчас назвали бы староверами. И те, кто ныне превратился в Тмутороканских богов. Сварга, да Гаддаш, да Мехру.

Этого уже Василиса стерпеть не смогла. Подскочила, прижав к пылающим щекам ладони.

— Брешешь все! — выкрикнула она. — Я сама видела Мехру! Разве это люден?! У люденов две руки да две ноги! А Мехра Костница четыре руки имеет! Да ноги козлиные! А Гаддаш?! Скажи еще, что Матерь Гаддаш — люден!

— Не люден, — Хорс поднялся тоже. — А человек. Только ее настоящее тело сейчас высоко, очень высоко, — ткнул пальцем в небесный шатер. — Спит смертным сном над Тмутороканью, подключенная к системам жизнеобеспечения. А то, что мы видим — ее аватар. Голограмма, подпитанная дремучими верованиями. Призрак, если хочешь.

— Призрак, как же! — всплеснула руками Василиса. — Хорошо же этот призрак Железного Аспида пополам разломил!

— Сон разума порождает чудовищ, — ответил Хорс. — Спят боги и насылают на Тмуторокань собственные кошмарные сны, передаваемые через усилители. Но порождение сна, даже овеществленное и обретшее плоть, не станет живым. Такими их сделали ваши собственные заблуждения, фантазии и страхи.

Посмурнел лицом, вспоминая.

Огни тогда отсвечивали алым и синим, то алым, то синим, и надрывно, оглушающе выла сирена.

— Объяви повышенную готовность! — велела тогда Мария.

Запыхавшаяся, натягивала на бледное лицо респиратор. Зажимы никак не входили в пазы, выскальзывали из дрожащих пальцев, и Хорс помогал закрепить ремни и застегнуть молнию комбинезона, пока коридоры полнились топотом бегущих ног, криками, приказами тушить пожар как можно скорее.

— Куда?!

— Назад, назад давайте!

— Задраить двери!

Зудели механоиды, будто ополоумевшие пчелы. Из их раструбов била пузырчатая пена.

Галина выносила жалобно блеющих ягнят, тащила, надрываясь, переносные инкубаторы. Питомник «Беловодье» — ее детище. Брала в ковчег, будто по библейским заветам, каждой твари по паре, и в новом мире, лучшем мире Ирия, верили все, ее старания пригодились бы как нельзя кстати. Теперь же упала, обессилев, среди охваченных огнем папоротников, и более не встала. Хорс видел, как на ее щеках вспухали волдыри.

Огонь распространялся быстро. В напитанном ядом воздухе пламя охватывало небесный купол, словно зарево. На Хорса брызгали осколки лопнувших ламп. Погнулась трубы, обеспечивающие систему фильтрации воздуха и подачу воды. То здесь, то там били горячие гейзеры.

Он пытался закрутить вентили, и от бившего в лицо пара чувствовал, как отслаивается кожа, но это было уже неважно, важнее — отрезать уцелевшие отсеки от других, охваченных огнем. Видел, как обожженную, обеспамятевшую Марию подхватывает под мышки кто-то другой и тянет наужу, к спасительным лифтам.

Сирена все выла.

Лишенные защитных фильтров лампы резали глаза.

Пар сшиб его с ног, погрузив в беспамятство. И там, в накатившем небытие, он видел склонившееся над ним жабье рыло.

— Объяви повышенную готовность, — проквакало чудовище. — Утечка в Беловодье. Повторяю, утечка…

— Кто… выжил? — едва ворочая языком, осведомился Хорс.

Он все порывался встать, но ниже пояса не чувствовал ничего. Только понял, когда к его груди протянулась бородавчатая, покрытая струпьями лапа. Щелчок — и мир вернулся со звуками, цветами и пониманием, что ничего не повернуть вспять.

— Я пытался, — сказал он.

Пар все еще окутывал его посмертным саваном. Под пальцами пузырилась почва.

У Галины Даниловны было три глаза. И рот, полный игольчатых зубов.

Она наклонилась, дохнув на Хорса тленом и тиной, лизнула в лицо широким влажным языком.

— Все кончено, — пробулькала она.

— А выжившие?

— Им не помочь.

Посмертие изменило Галину Даниловну до неузнаваемости.

Гаддаш родилась из отчаяния и злобы, из яда и пролитого коровьего молока, из мочи и слез, золы и тины. И что могло создать такое создание на пепелище некогда плодородного Беловодья? Лишь таких же, как и она, чудовищ.

Хорс брел по пепелищу, то и дело натыкаясь на трупы, на стонущих раненых, на искалеченных животных. По искривленным рельсам ползло светило и, запрокинув голову, можно было увидеть далекие точки прожекторов. Они мерцали холодным, мертвенным светом. Так далеко, так страшно…

Гаддаш ползла за ним, оставляя слизистый след, жаром дышала в спину.

— Будет новая жизнь и новая земля, — пообещала богиня тогда. — Но только придет время, ты вернешься за нами. Обещаешь?

Хорс пообещал.

Теперь он сидел под тем же светилом и тем же небом. И кроны деревьев, изуродованные огнем, качались над головою, будто напоминали о днях, давно минувших, но отпечатавшихся в памяти подобно фотоснимку. Глядел на Василису — а видел в ее лице черты других, погибших, кого обещал оберегать, но ничем не помог.

— Допей отвар, — произнес он. — Нам всем нужны силы.

Вернувшись к просвечивающей трубке, старался не глядеть на девушку, в чьем взгляде смешались непонимание и ужас.

Загрузка...