Лета Триглава

Глава 38. Горькая правда

От пепла посерели сапоги, подошвы давили обломки костей, и где-то все еще грохотали выстрелы, где-то кричали, но здесь, в сердцевине угасшего пожарища, было мертво и бело. Ива споткнулась и с руганью пнула сплавленную в бесформенный ком железку — Вассе показалось, что ком похож на людову кисть.

Справа ворочался безногий мертвяк: ниже пояса он обуглился, но настойчиво полз куда-то, время от времени поднимая от земли безглазую голову. Васса разрубила его огненной плетью и, переступив через скелет, двинулась дальше. В отдалении, на фоне охваченного пожаром неба, шатался частокол: его осаждали новые чудища, и Васса надеялась, что успеет найти Якова раньше, чем стая навиев войдет в Китеж с востока.

Город агонизировал в предсмертных судорогах, и не было спасения, не было надежды.

— Надо возвращаться! — Ива ухватила Вассу за плечо.

— Нет!

— Идем! — в голосе полуденницы появились просящие нотки. — В гридне наверняка остались молодые кони, мы сможем улететь отсюда! Или поднимем в небо ту штуку, что сотворил черный волхв! Но надо уходить!

— Нет… — голос упал до хрипа.

Через Ивино плечо Васса, наконец, увидела то, от чего ее настойчиво оттаскивала полуденница.

Черные волосы были припорошены пеплом, и Васса вспомнила сон: неподвижное тело под заиндевевшей скорлупой, впалые щеки и плотно сомкнутые веки.

— Яков!

От крика свело нутро, и Васса рухнула на колени, держа руки на весу, но никак не находя силы дотронуться до оторванной головы Хорса.

— Ему ничем не помочь! — вскричала в отчаянии Ива. — А ты еще можешь жить!

Васса со злостью дернула плечом, ткнулась ладонью в пепел и обрывки шнуров, выглядывающих из обрубка шеи. Из-под шуйцы выкатилось что-то продолговатое, похожее на укороченную пищаль — кажется, ее когда-то носил при себе Корза, кажется, стрелял из нее в княжича белыми лучами. Когда это было? И сколько жизней успела Васса прожить, прежде чем мир перевернулся и оставил только пепел и огонь, только знакомое и родное, но неподвижное теперь лицо.

Васса застонала от горя, кольнуло кончики пальцев, и, когда по шнурам пробежали искры, Яков открыл глаза.

Обмерев, Васса глядела на лекаря сверху вниз и боролась со смутным желанием — бежать, прижаться к бледной щеке своею щекой, заплакать, закричать, умереть прямо здесь, среди костей, и смрада, и пожарного зарева.

Губы Якова разомкнулись.

— …ва…сс…

На языке запузырилась серебрянка.

— Это я, я! — она нашла в себе силы дотронуться, провела по застывшей дорожке людовой соли, выдохнула. — Я пришла за тобой, Яков…

— А я… за тобой… да не успел.

Васса все-таки заплакала, и слезы жгли кожу, точно плакала она огнем.

— Что за… сырость разводишь? — уголок рта дернулся, точно Яков хотел улыбнуться. — Контакты мне замкнешь… Ну будет… будет…

Голова дернулась в грязи, точно Хорс позабыл, что не имеет рук больше, а так бы обнял Вассу за плечи, прижал к груди — только и груди больше не было.

— Я совсем… как Хват теперь, — произнес он, продолжая криво улыбаться. — Переживал ведь, что… железное тело имею… А теперь… лучше б железное… чем вовсе никакого.

— Мы починим тебя, слышишь?! — в запальчивости выкрикнула Васса. — Справишь новое тело и будешь лучше прежнего! Ты мертвых поднимал! Аспида одолел! Ты сладишь! Я знаю!

Сжалась, услышав скрежет — то тихо смеялся Хорс.

— Вот ёра… — сквозь смех просипел он. — За это… полюбил… а больше за то… что нет в мире больше… другой… как ты, Василис-сс…

Он снова забулькал, давясь серебрянкой.

— Теперь… знаешь, — продолжил, справившись с приступом. — Тянуло к тебе… и хотел быть с тобой, и… боялся быть с тобой… Влюбил девчонку на свою голову… А теперь окромя головы… дать нечего. Не люден я…

— Прошу, помолчи! Побереги силы! Я догадалась и раньше…

— …потому искал… так долго искал, что… верил, будто я тоже… живой… Сначала как лекарство… потом как…

Она прижала палец к его губам. Губы были холодны, и кожа холодная — куда подевался некогда бушевавший в нем огонь?

— Ты был во всем прав, — задыхаясь, заговорила Васса. — Нет во мне людовой соли. За этим, видно, и поплатилась моя семья, поэтому и искали по всей Тмуторокани.

— Семью твою… Корза…

Она закусила губу, борясь с накатившей болью.

Имя волхва эхом раздавалось внутри головы, от этого в висках страшно колотилась кровь, а сердце металось, точно птичка в клетке, и страшно было, и зло брало, и больно, так больно!

— Корза из нашей сестры едва всю кровь не вытянул! — подала голос Ива. — Бежать надо, пока не вернулся!

— Не вернется… более…

Глаза Якова заметались, словно он пытался обернуться — туда, где еще бесновался пожар, — да не мог.

— Семью твою погубил… а погиб сам…

Вассу затрясло, следом за жаром накатил холод.

Значит, черный волхв виноват в смерти матери и брата. Значит, по его наущению Вассу травили, точно лисицу, обещая за поимку награду. Значит…

— Мертвых… не вернуть… а железников не оживить… как ни старайся, — заговорил снова Хорс. — Нет… души… значит… и будущего нет… Твою семью не вернуть… Погибших не воскресить… но ты можешь помочь… другим…

— Как?

Васса оттерла со щек слезы, оставляя на коже липкий след — от серебрянки ли, от пепла.

— Вакцина… распылить над Тмутороканью… если успеешь…

— Китеж погибает! Люд гибнет, и, боюсь, погибнет ещё больше. Разве можно спасти всех…

— Не всех… Но кого-то сможешь…

Пелена перед глазами не делала пропадать. Сквозь неё лицо Хорса расплывалось, словно он с каждым словом погружался на омутную глубину. И не было возможности выплыть.

— А ты? Как же ты, Яков?

Она все же старалась не смотреть туда, где белел измазанный в серебре и пепле обрубок шеи. Хотела сказать, что все это пустое, что любовь — такое сильное и яркое чувство, что не преграда для нее ни железное тело, ни людова соль, ни сама смерть. Хотела сказать — слова клокотали в горле, а в голове бушевал огонь, и горько было на сердце, и больно.

— Иногда я забывал… кто я, — продолжил Хорс, — думая, что тоже… человек. И не было… никого краше тебя… и никого… дороже тебя… Кровь и плоть… Стрижей, которым служил… когда-то… Вот и тебе хотел служить, когда полюбил… Ты память моя… и исцеление…

— Полюбил… — дрожа, простонала Васса, и опустила безвольные руки. Сколько ни старайся — не стереть всех слез. Сколько ни плачь — не выплачешь горе. — Я тоже полюбила тебя. Люблю тебя! И не покину, слышишь?!

Разлом над головою чернел. Месяц-ладья трепетал на цепях — вот-вот, сойдет с привычной колеи и покатится вниз. Частокол, осаждаемый чудищами, клонился и грозился рухнуть.

Васса не смотрела туда, а только на Хорса. Сколько нежности в его взгляде, сколько тепла. Неужели всё было напрасно?

— Прости… — прохрипел Хорс. — И помни… Любовь… вот то, что делает даже машину… человеком… Спасибо за всё…

Он хотел проговорить что-то еще, но глаза его закатились, что-то щелкнуло у виска — у Вассы зашевелились волосы, когда различила трещину над ухом, где не было шнуров, зато поблескивали залитые серебрянкой железные внутренности, сновали бело-голубые огни и что-то попискивало, скрежетало и тихо гудело, будто в улье.

Она коснулась пальцами трещины — и голова Хорса распалась надвое. И там, в нутряной темноте, блеснула и с тишим шорохом выдвинулась серебряная пластинка. Повинуясь какому-то неясному порыву, Васса подхватила ее и с некоторым усилием вытянула из ложбинки. Тотчас глаза Хорса погасли, точно кто-то выключил свет в глубине его головы, и рот остался приоткрытым — только не вышло из него ни звука. Мигнули в последний раз голубенькие искры на шнурах.

— Он умер, — донесся жесткий голос Ивы. — Идем же!

Васса больше не плакала: слезы куда-то пропали, пропал и страх. Бережно спрятав пластинку на груди, Васса склонилась и поцеловала Хорса в лоб. После, подобрав лучевую пищаль, повернулась и, пошатываясь, побрела назад, к терему, к оставленноу кораблю.

«… люблю… люблю…» — колотились и множились услышанные от Хорса слова.

Грудь сдавливало железными тисками, но оставалась надежда: если не здесь, то там, на небе, она отыщет возможность вернуть Хорса к жизни. Ведь если мог он — сможет и она?

Сзади, за спиною, раздался ужасный грохот.

Быстро оглянувшись, Васса увидела, как рухнул частокол. Выстрелы участились, воздух раскололи новые крики, рев хлынувших в город чудищ, гул огня.

— Китеж уже не спасти, — бесцветно произнесла ускорившая шаг Ива. — И Тмуторокань не спасти…

— Я спасу! — упрямо процедила Васса. — Я знаю, как. Во имя Якова. Во имя моих родных…

Теперь они бежали.

Наперерез выскочил мертвяк — Васса сбила его огненной плетью, а Ива вдавила сапогом безволосую голову, оставив чудище дергаться и дотлевать в грязи. Ее кто-то схватил за ногу: из-под земли, выворачивая чешуйчатое тело, тянулся червь. Его круглый рот, усаженный зубами-иглами, походил на небесный разлом. Васса снова вскинула плеть, но под ногами поплыла земля, и девушка не удержалась, рухнула на колени, с ужасом наблюдая, как чешуйчатый хвост оборачивается вокруг Ивы.

Используешь плеть — заденешь полуденницу.

Ива еще боролась, но щеки ее стали из бледных пунцовыми, глаза закатились.

Вспомнив о лучевой пищали, Васса выхватила ее. Как же стрелять? Пальцы лихорадочно шарили на гладкой рукояти, нащупали кнопку. Нажала — из раструба вырвался луч — бесшумный, тонкий. Коснувшись червеобразного тела, пропал. Зато чешуя рассыпалась прахом и червь, разрубленный лучом надвое, опал к ногам Ивы бездыханной тушей.

Васса спихнула останки сапогом. Тяжело дыша, Ива поднялась на ноги, откинула со лба крашеную прядь.

— Спасибо, сестра, — прохрипела. — В какой раз спасаешь…

— И надо спасти многих других, пока не поздно, — ответила Васса. — Отдышалась?

Вместо ответа Ива бросилась вперед, прихрамывая, но стараясь держать шаг.

В тереме так же темно и пусто. На всякий случай, Васса вернула Иве плеть, сама же шла медленно, вскинув лучевую пищаль. Но никто не выскочил к ним из темных горниц, никто не помешал. Так, вдвоем, добрели они до места.

Наперерез им ринулся огонек.

— Хват, ты?

Васса едва успела отвести руку с пищалью, чтобы не выстрелить в оморочня. Тот радостно заплясал у лица, повел в глубину, к застывшей громаде челна.

— Где княжич? Сбежал?

Хват неопределенно замигал и на полном ходу влетел в распахнутую дверцу.

Васса последовала за ним.

Ива колебалась.

— Что же ты?

Полуденница оглянулась через плечо, вздохнула тоскливо.

— Всю жизнь прожила тут, — сказала она. — Всю жизнь стерегла Китеж от врагов, а теперь и сделать ничего не могу. Погиб Китеж. И мы погибнем, если останемся. Уходить надобно, а боязно. А ну, как не поднимем?

Хват заметался вправо-влево, словно говорил «Нет, нет!»

— Поднимем, — уверенно бросила Васса. — Я теперь ничего не боюсь. Я со смертью знаюсь, лекарскому искусству обучена, в огне едва не сгорела. Нешто до хрустального терема не доберусь?

Она засмеялась, и смех вышел натужным, страшным. Тряхнув головой, Васса проследовала за Хватом. Ива опасливо потянулась за ними и вздрогнула, когда за спиной с грохотом захлопнулась дверь.

— Лучину бы, — произнесла в темноте.

Вместо ответа Хват подлетел куда-то ввысь, и в тот же миг внутренности челна озарились блеклыми сполохами: то тут, то там вспыхивали огоньки и тянулись пунктирной линией выше человеческого роста. Запрокинув голову, Васса с изумлением осматривала железные листы, испещренные диковинными символами, переплетение шнуров, зеркальные скорлупки да трубки.

— Как поднять, Хват? — спросила она.

Вслед за оморочнем прошла по гулкому полу: каждый шаг отдавался эхом. Не было ни рулевого колеса, ни парусов — зато были рычаги, как у самоходки, да круглые отметины на железной пластине. Хват метнулся к одному рычагу, к другому, коснулся одной из отметин, выкрашенной в зеленый. Васса коснулась ее пальцем, и где-то в глубине челнока загудело, завибрировало. Пахнуло горелым — но тут же прошло.

Васса потянула рычаг.

Гудение усилилось, отзываясь в каждой косточке. Показалось, что волосы на голове поднялись и зашевелились сами по себе. Но страх и тут не пришел. По подсказке Хвата Васса ткнула в другие отметины, потянула второй рычаг, и тотчас почувствовала, как пол качнулся, а на плечи словно навесили набитый песком мешок: тяжесть пригибала к полу, не давала вздохнуть.

— Держись! — крикнула Иве.

Та ухватилась за свисающие с потолка шнуры.

Дрожа и качаясь, летучий корабль поднимался в воздух.

Послышался треск ломаемых потолочных перекрытий. Взламывая крышу, челнок поднимался выше, все выше.

— Одним бы глазком поглядеть! — вздохнула Ива.

Ее зубы цокали, от этого слова едва различались, смешиваясь с гулом и грохотом там, внизу.

Хват ринулся вбок.

Лязгнули и откинулись петли, открывая неровное оконце. В него, точно в волшебном зеркальце, виднелся оставленный Китеж.

На улицах бесновались мертвяки.

Смешались пепел и кровь.

Огонь и дым ползли, точно живые, пожирая столицу.

Бежал обезумевший люд — да только куда убежишь? Куда ни кинь взгляд — везде чудовища да смерть.

— Китеж… — выдохнула Ива, и по ее щекам полились слезы. Она укусила кулак, чтобы не зареветь в голос. — Ты говорила, что поможешь!

Вассе удалось заклинить рычаги.

Оставив их, сама приникла к оконцу, и с ужасом глядела на гибель города, мучаясь от желания помочь и невозможности помочь. Внизу проплывали проломленные крыши, разбитый частокол, оставленный без присмотра ров, куда некогда полуденницы хотели отвести реку.

— Не далась нам Светлояра-река, — сквозь слезы проговорила Ива. — Тверды ее берега, непослушны воды. А ведь могло бы выйти… Вымыть из города всю эту гниль!

— Вымыть, — повторила Васса.

Воспоминания нахлынули смутные, далекие. Будто читала книжицу в хоромах Хорса о чужих богах и чужих героях. Догадка прошила голову, как блиставица.

— Держи рычаги! — велела Иве. — Толкай от себя! Но осторожно!

Полуденница послушалась, и челнок тотчас же нырнул носом вниз, будто проваливаясь в яму. Сцепив зубы, Васса прицелилась через оконце.

— Еще! Плавно!

Плавно не получалось.

Корабль дергался, летел вниз. Огонь стлался под брюхом. Чернели подрытые берега реки, и сквозь охваченную огнем землю Васса будто видела, как что-то блестит по краям — железо? Может, потому река не поддавалась им, что текла в кем-то построенных желобах?

Палец лег на спусковую отметину привычно, без страха. Белый луч, пробив стекло, устремился вниз. Коснувшись земли, взметнул ввысь ошметки почвы и оставшейся травы. Корабль закачался, будто на волнах.

— Теперь на себя тяни! Живее!

Ива дернула рычаги, и челнок, едва коснувшись днищем бурлящих волн, взял курс на небо.

Закрыв пробитое оконце ставнями, Васса метнулась к другому и видела, как водяной поток с кипением, с ревом и брызгами сметает на своем пути постройки, как гасит огонь. Сильна Светлояра-река, неистова: ворвавшись в город, смоет навиев, как мусор и нечистоты. Смоет всех обреченных, волхвов, богачей, благородных господ и нищих. Спасется лишь тот, кому на роду написано спастись, и Васса спасет лишь тех, кого можно.

Так верила она, прижимая к груди железную пластинку из головы Хорса и наблюдая, как стольный град Китеж медленно и неотвратимо погружается под воду. Но слез по-прежнему не было.